В титулах великих князей и первых царей России звание «князь кондийский» звучало не менее гордо, чем, скажем, «князь финский» или «государь молдавский». Естественно, прибавление кондийского имени могло случиться, когда российская держава уже прочно держала свою царственную десницу над покоренной территорией. Это вам не нынешнее титулование нобелевским лауреатом мира: в одном ряду и Сахаров, и Горбачев, последний после Карабаха и Тбилиси… Кондийское княжество действительно должно было перейти под протекторат России, прежде чем отдать в абсолютное пользование свое имя. Как это случилось, доподлинно установить сейчас почти невозможно, много легенд и сказаний напластовано поверх действительных фактов. Но и сам по себе героический эпос коренных народов Конды на эту тему имеет не меньшую ценность, чем бесспорные исторические документы. В начале века записал еще одну легенду о падении Кондийского княжества П.П. Инфантьев, написавший в 1910 году книгу «Путешествие в страну вогулов».
Село Сатыга было когда-то столицей Кондийского княжества — здесь жили вогульские князья, один из которых в 1715 г. был обращен е христианство митрополитом Филофеем Лешинским и крестился вместе со всем своим народом.
Вот какое сохранилось предание у вогулов о завоевании их русскими, рассказанное нам одним старым вогулом в одном из встреченных нами на пути паулей. Предание это приписывает падение вогульского княжества гневу шайтана, оскорбленного вогульским князем Сатыгой. Вот оно:
«Могуч был шайтан Урман-Хум, могуч и страшен в своем гневе!
Далеко гремело его славное имя и со всех сторон с богатыми дарами спешили к нему поклониться. С Печоры, Сосьвы, Тавды и Оби несли вогулы на Конду в заветные сокровищницы шайтана дорогие меха соболей, черно-бурых лисиц, бобров, куниц и многих других зверей, которыми всемогущий Торум в избытке населил эти страны.
Каждый охотник, отправляясь на промысел, давал клятвенное обещание по окончании охоты снести в дар Урман-Хуму первого убитого им зверя и горе было тому, кто осмелился бы нарушить эту клятву! Напрасно он стал бы рыскать по заветным урманам, отыскивая добычу, — оскорблённое божество поразило бы слепотой его очи и он проходил бы подле самого зверя, не замечая его.
В торжественные дни в жертву этому божеству приносились целые стада оленей, лосей и других зверей, и горячая жертвенная кровь этих священных животных никогда не высыхала на вечно окровавленных губах шайтана.
С каждым годом росли и умножались богатства Урман-Хума, а вместе с ним росла и распространялась далеко за пределами вогульского княжества слава о нем.
Все сокровища, принадлежащие шайтану, находились в заведывании мудрого шамана, и каждый нуждающийся вогул мог во всякое время приходить к нему и с его разрешения брать из этих сокровищ все, что ему нужно, с условием, разумеется, потом, после первой же удачной охоты, возвратить взятое обратно.
Капище Урман-Хума находилось неподалеку от резиденции вогульского князя Сатыги, расположенного на том месте, где теперь стоит село Сатыга. Здесь стояла крепость, обнесенная двойной деревянной стеной. Высокий холм, на котором была расположена крепость, с трех сторон круто опускался в воду, а часть, примыкавшая к суше, была окружена глубоким рвом, наполненным водой, за которым тотчас же начинался земляной вал, обнесенный частоколом.
Эта крепость по тогдашнему времени считалась неприступной. Неподалеку от нее тянулся вглубь страны дремучий темный урман.
Храбрый воинственный вождь Сатыга являлся грозой для своих соседей. Как хищный зверь из берлоги, он нередко производил из своей неприступной крепости опустошительные набеги на соседних князей, грабя, убивая и уводя их в плен.
В первые годы княжения он был довольно добрым князем для своего народа, но вот однажды после удачного похода на зырян он привез с собой плененную им зырянскую княжну Хатыму. Красавица Хатыма скоро, в свою очередь, так пленила сердце Сатыги, что сделала его рабом своих прихотей. Озлобленная за гибель своего рода, она решилась жестоко отомстить вогульскому народу и орудием своей мести избрала очарованного ею князя Сатыгу.
И вот, следуя ее коварным советам, князь начал мало-помалу притеснять и угнетать свой народ. Он обложил его непосильными податями и обязал всех взрослых подданных являться в известное время для тяжелых полевых работ, причем, усталые от дневной работы люди должны были ночью петь песни и плясать для увеселения его возлюбленной.
Но этого мало, он стал оскорблять отечественных богов и разорил не одно уже капище. Напрасно мудрые шаманы взывали к его благоразумию, напрасно они угрожали ему гневом оскорбленных им шайтанов, — Сатыга, ослепленный волшебными чарами коварной Хатымы, ничего не хотел слушать.
Народ глухо роптал, но что он мог поделать с князем, которого боялись даже все соседние племена! Окруженный испытанной в боях дружиной, с которой он вместе пировал и делился награбленными богатствами, Сатыга чувствовал свою силу и ему не страшен был ропот и недовольство его поданных.
А между тем алчная Хатыма не дремала. Она давно уже нашептывала князю святотатственные речи разграбить богатства Урман-Хума. Но князь не решался окончательно раздражать свой народ, да, кроме того, он боялся вооружить против себя могущественных соседей — остяков, не менее вогулов почитавших Урман-Хума.
Тогда княжна решила добиться своего хитростью. Сделавшись беременной, она взяла с Сатыги слово, что в случае, если она родит ему сына, он должен исполнить ее желания и положить к ее ногам сокровища шайтана Урман-Хума. Действительно, у нее родился сын, и князь, чтобы не нарушать данного слова, волей-неволей принужден был исполнить желание своей возлюбленной.
Но этот его поступок окончательно вооружил против него народ. Возмущенный таким злодейством, шаман Урман-Хум стал ходить из пауля в пауль по всей Конде и заклинать вогулов не признавать больше Сатыгу своим князем, не слушать его приказаний и не платить ему ясак. Проповедь эта повсюду встретила одобрение, и вогулы клялись на носу медведя, что отныне они отрекаются от князя Сатыги.
Прошло некоторое время. Наступила весна. Реки вскрылись, вышли из своих берегов и затопили тайгу с ее непроходимыми лесными дебрями. Бассейны рек Конды, Тавды и Сосьвы слились в одно и представляли из себя сплошную массу воды, так что там, где летом были топи и болота, сделалось возможным через лесную глушь сообщение на лодках. Незатопленными оставались только высокие урманы, среди которых обыкновенно находились вогульские паули.
Вскоре по вскрытии рек, по всей Конде разнеслась весть, что с верховьев реки Тавды, от Пелымского княжества, пробравшись в бассейн Конды, плывут на многочисленных лодках какие-то неизвестные витязи, закованные в медь и железо, и что все преклоняются на их пути, и нет возможности им противостоять, так как в их руках гром и молния.
— Это Урман-Хум послал своих мстителей за злодейство Сатыги, и сам Чехонь-Вонзи дал им в руки свои стрелы. Беда нам! — говорили вогулы и в страхе, оставляя свои паули, они разбегались, вернее, уплывали на своих лодках в самые дальние и глухие уголки реки Конды и ее притоков.
Напрасно князь Сатыга рассылал своих гонцов по окрестным паулям, призывая своих подданных сплотиться против общего врага и спешить в его замок, — никто не хотел его слушать, все были убеждены, что виной несчастья он сам, и что помогать ему, значит, сделаться врагом грозного, разгневанного шайтана Урман-Хума.
Видя, что подданные его оставили, Сатыга один с дружиной заперся в своей крепости, укрепил ее, насколько смог, еще более и решил защищаться против неведомого врага до последней крайности.
И вот в один прекрасный день безмолвные лесистые берега Тумана, на котором стояла крепость вогульского князя, огласились громкой неизвестной песнью. А вскоре из-за ближайшего поворота, от верхнего течения реки Малой Конды показалось несколько лодок, наполненных неизвестными воинами.
Это были казаки, сподвижники Ермака — покорителя Сибири. Дрогнуло сердце Сатыги, но не упал он духом.
Высадившиеся недалеко от крепости казаки послали несколько вогулов, перешедших на их сторону и служивших им проводниками, к Сатыге с требованиями сдачи крепости, обещали в случае покорности даровать всем находившимся в крепости жизнь и отпустить на все четыре стороны.
Но вместо ответа Сатыга приказал умертвить посланных и на глазах казаков бросить их трупы с высокого берега в воду.
Тотчас казаки под прикрытием урмана подступили к крепости и, наведя пушки, начали палить из них по осажденным. Последние сначала пришли в ужас от никогда не слыханного грома орудий и их смертоносного действия, но потом, ободряемые князем Сатыгой, несколько уже знакомым с употреблением ружей, скоро оправились, и в ответ на выстрелы, в свою очередь стали пускать в казаков тучи стрел из луков и камней из пращей.
Видя, что первое впечатление от неизвестного в этих местах оружия не произвело надлежащего действия, не испугало вогулов, казаки решились идти на приступ, но были отбиты, потеряв несколько из своих товарищей. Несколько раз повторили они свои нападения, но безуспешно — Сатыга был очень искусный воин и умел ведаться с врагами.
Так прошло немало дней. Однако, ядра и пули делали свое дело и число защитников крепости с каждым днем редело все более и более. Среди осажденных началось глухое брожение. Многие из них уже не прочь были и сдаться, но все молчали, боясь высказывать вслух свои мысли из страха перед суровым, непреклонным Сатыгой. Наконец, наскучив продолжительной осадой казаки решили прибегнуть к хитрости. Узнав от находившихся с ними вогулов, что подданные Сатыги разбежались и чураются его за то, что он разорил капище уважаемого всеми шайтана Урман-Хума, они отрядили несколько лодок с тем, чтобы привезти в их стан изображение этого идола. Когда было это исполнено, казаки незаметно для осажденных отвели свои лодки за ближайший мыс, наделали чучел, одели эти чучела в свои одежды, посадили в лодки вместе с несколькими гребцами, причем, в одну из лодок стоймя поставили изображение шайтана, представлявшее из себя огромного деревянного истукана с оловянными глазами и окровавленным от жертвенной крови лицом, и приказали гребцам поданному сигналу плыть с этой фантастической флотилией прямо на замок.
Была глубокая ночь, но весенние ночи на Севере совсем не похожи на наши. Солнце скрывается за горизонтом на самое короткое время, так что заря совсем не потухает. Кругом было светло, как днем. В воздухе стояла невозмутимая тишина, и только мириады комаров и мошек пели свои докучливые песни в лесной чаще. Берега Тумана начали как бы дымиться от испарения, но середина его была совершенно чиста, так что далеко можно было различить на ней мельчайшие предметы. Крепость, господствующая над Туманом, казалось, была погружена в крепкий сон.
Вдруг из урмана, где был расположен казачий лагерь, показалось белое облачко, и вслед за ним среди ночной тишины раздался пушечный выстрел. Громоподобное эхо подхватило его и загрохотало, перепиваясь вдали от одного берега Тумана к другому, пока не замерло где-то далеко-далеко в глубине неизмеримой тайги. Вслед за первым выстрелом последовал второй, за ним — третий… Окрестности Тумана ожили. Гром выстрелов и долго не смолкавшее, повторяемое на тысячу ладов, эхо наводило панический ужас не на одних только осажденных в крепости, но и на всех диких зверей, обитавших в тайге. Точно гроза с непрерывными раскатами грома разразилась над окрестностью,
И вот под прикрытием своих пушек казаки дружно бросились на приступ, но осажденные мужественно встретили их нападение. Долго и безуспешно силились казаки ворваться в крепость, как вдруг в разгаре боя одно из ядер влетело в раскрытое окно, перед которым сидела Хатыма с грудным ребенком на руках. Сраженная Хатыма замертво упала на пол. Когда Сатыге, увлеченному битвой, доложили об этом, он бросился внутрь терема на помощь своей возлюбленной, но от нее остался один только обезображенный труп. В бешенстве выскочил Сатыга из терема, желая жестоко отомстить казакам за потерю Хатымы, но в это самое время из-за соседнего мыса показались казачьи лодки, направлявшиеся прямо на крепость, а в передней из них осажденные с ужасом увидели столь знакомую для них страшную фигуру шайтана Урман-Хума!
— Шайтан!.. Шайтан!.. Сам шайтан Урман-Хум идет на нас! — закричали они, обезумев от страха.
Напрасно Сатыга отдавал приказания не оставлять постов и защищать стены крепости, напрасно выказывал он чудеса храбрости, бросаясь один в середину врагов и желая своим примеров увлечь за собой дружину, — она окончательно потеряла голову, побросала оружие и закричала казакам, что сдается.
Тогда казаки немедленно же ворвались в крепость и овладели ею, а Сатыгу взяли в плен. Так пало вогульское княжество, так был наказан за свое безбожие и жадность князь Сатыга.
Могуч был шайтан Урман-Хум, могуч и страшен в своем гневе!»
Таково предание о завоевании Кондийского княжества. В действительности, неизвестно, был ли на Конде сам Ермак или кто-либо из его сподвижников, но вогулы уверяют, что они завоеваны самим Ермаком.
К публикации подготовил А. Аксенов
«Новости Югры», 25 октября 1994 года
