Н.Г. Бахлыкова, Сургут. Фото из архива Герасима Гришкина
То ли власти на местах переусердствовали или действительно надо было заселять и осваивать огромную территорию в среднем и нижнем течении реки Оби, на которой были образованы Остяко-Вогульский и Ямало-Ненецкий округа, во всяком случае, сюда сослали многие тысячи крестьянских семей с лишением всех прав и свобод, с конфискацией имущества. По стране шло массовое закрытие церквей, священники также выселялись на север.
Процесс переселения людей на север зимой представлял жуткую картину. Их везли на поездах до Тюмени, Омска, потом пароходами по Иртышу и Оби до мест ссылки: в Сургут, Самарово, Березово, Салехард.
Сырые, вонючие трюмы пароходов «Гусихин», «Жан Жорес» были забиты несчастными, их везли в «никуда». Женщины вздыхали и плакали, мужчины молчали и много курили, лишь кто-нибудь из младших детей возился, пытаясь поиграть в свои незамысловатые игры, ещё не понимая, что происходит…
Ссыльным разрешали взять по смене белья, но многие тайком надевали на себя все, что было поновее, покрепче, понимали – сгодится, не на праздник везут. Запрещалось брать топоры, пилы, ножи. Но люди знали – если ехать с голыми руками, без ничего – не выжить, и провозили инструмент тайно.
В трюмах и на нижних палубах пароходов было тесно, стояла жара, духота. Переселенцы, особенно пожилые, ослабленные переживаниями, болели, часто теряли сознание. Из еды были только хлеб и вода. Охрана разместилась наверху, в каютах. Охранники пили ежедневно, а пьяные забывали об арестованных. Да и куда те могли убежать? Единственное, что спасало, это остановки для погрузки дров – пароходы топили тогда деревянными чурками. Причалив у какой-нибудь деревни, охранники выбирали несколько десятков крепких мужчин, молодых женщин и вели их на погрузку дров. Остальным разрешалось сойти на берег, умыться, окунуть детей, состирнуть бельё, пелёнки. Пять, семь, десять дней этого плавания казались вечностью. Если кто-то умирал, оставляли в ближайшей деревне, надеясь на христианскую совесть и доброту крестьян – похоронят.
Наконец показался Сургут – в то время небольшое село на высоком берегу между речками Бардаковкой и Саймой. До весны прибывшие люди жили по деревушкам: Романовская Половинка, Белый Яр, Дарко-Горшково, Локосово, Пилюгино, Пим. Жили и в хантыйских деревнях-юртах: Угут, Сайгатина, Салым, Кочевые, Каркатеевы, Ивашкины и других.
С наступлением весны началось строительство посёлков: Чёрный Мыс, Нагорный, Высокий Мыс, Пасол, Погорельск и многих других. А людей всё везли и везли. Часть оставляли на Чёрном Мысу, где уже были частично построены дома для них, комендатура, новая пристань (старая была на Белом Яру, в девяти километрах от Сургута). Остальных отправляли в другие места, и сами ссыльные начинали строить и обустраивать посёлки, живя в землянках, кишевших комарами и мошкой.
Я тоже жила в таких условиях, но кто не видел этого, тому и представить этот ад невозможно. Мошка и комары буквально заедали детей (тогда не было никаких средств защиты от комариных укусов), не спасали и дымокуры, за которыми строго следили старые люди, чтобы не случился пожар. Непосильная работа, мизерный паёк, отсутствие овощей, мяса и других продуктов, истязающий всех гнус, недостаток обуви, одежды, безысходность… Все понимали, что это может кончиться только с их смертью, обратного пути нет…
Как я уже сказала, направляли ссыльных и в хантыйские юрты (деревни), опишу жизнь там на примере одной знакомой семьи, что типично и для других ссыльных.
Три семьи направили в юрты угутские, одна из них – семья Дарьи Белкиной. Мужа её арестовали, имущество конфисковали, а мать и семерых детей отправили в ссылку. Везли их на пароходе «Гусихин». В Сургуте их распределили в юрты Угут Угутского сельсовета (ранее – Юганского совета). Мастер, который был обязан доставить их на место, расписался за приём, и охрану сняли.
Плыли в деревянной лодке, моторов в то время не было. В Угуте спецпереселенцев поселили в чумах среди ханты, в стойбище Когончиных. Один из братьев, Матвей, разговаривал по-русски, так как был женат на русской девушке Дусе. У них было две дочки: Александра и Мария. Вот у них на стойбище и поселили ссыльные семьи. Отныне их жизнь была тесно связана с добрым, трудолюбивым и гостеприимным народом ханты, закалённым трудом в сибирской тайге.
Работы для новых жителей не было, средств к существованию – никаких. Но ханты щедро помогали бедолагам: давали рыбу, жир рыбий, мясо-сохатину (лосятину), обучали способам добычи рыбы – неводом, сетями, котцами (в зимнее время). Приезжие русские старательно учились, понимая, что жить им здесь придётся до конца своих дней. Летом брали их в лес за грибами, ягодами, учили ориентироваться в тайге. Ханты – замечательные следопыты, ходят по тайге с детства, без тропинок и дорог, постигая науку таёжной жизни, выслеживая зверей.
Хантыйские женщины умело делали из тонкой берёзовой коры – бересты берестяные кузова, набирушки (для сбора ягод, грибов), куженьки для хранения вяленой и копчёной рыбы, для засолки уток, рыбы и с удовольствием дарили лёгкие, удобные изделия русским друзьям. Обучали обрабатывать рыбу, заготавливать её впрок для долгой и трудной зимы.
Так постепенно оттаивали сердца переселенцев, принимая доброту, понимание, помощь ханты. Русские дети дружили с детьми ханты, играли, купались вместе на речном мелководье, мальчишки выстрагивали из дерева ружья, ножи и «ходили на охоту», «ловили рыбу», хвалились богатой добычей друг перед другом. Учились понимать разговорный язык и, надо сказать, успешно всё усваивали. Дети ханты учили русский язык, русские дети – хантыйский. Взрослые ханты часто предлагали поселенцам: «Рыба-то нет, щука мал-мало есть. Пери ребятишкам, кормить их нато». И никогда не брали денег. И хотя на ярмарках их часто обманывали приказчики, забирали дикоросы, дичь, пушнину, они не держали зла, никому не жаловались. Видимо, не делая плохого сами, были доверчивы и к другим.
Мы, хотя и на Чёрном Мысу жили, но и туда приезжали ханты по разным делам, и у нас было много знакомых из юрт: Чалтымовы Сергей Иванович и Елена Ивановна, Мултанов Василий Николаевич, Мултановы Павел Николаевич и Марья, угутские братья Каймысовы, Дмитрий и Михаил с жёнами, Кельмин Кирилл, Нюгломкин Владимир (сын Марии Матвеевны), дед Иуда (фамилию не помню), высокий (на редкость), здоровый ханты, доживший до 93-х лет, и много других. Я не помню, чтобы они приезжали без подарка: приедут, в руках мешок или кузов с подарками – утки, рыба свежая, кусок лосятины: «Питя, питя, ими!» («Здравствуй, здравствуй, женщина!»).
Возможно, кого-то удивят такие подробности, но мне хочется вспомнить этот доверчивый гостеприимный народ добрым словом, ведь теперь многих из них уже нет в живых. Уже взрослой мне довелось работать (1950-1965 гг.) в деревне Угут Сургутского района заведующей и воспитательницей в детском саду, где половина детей – ханты. И я знала многие семьи очень хорошо, да и взрослые дети к тому времени уже неплохо говорили по-русски. Сама жизнь сблизила нас, научила доверять и помогать друг другу.
