Зина бежала по лесной дороге. Дорога-просека между поселками вся завалена сучьями и листвой. Днем и то трудно идти по такой дороге, а тут — ночью. Ноги ее были исцарапаны и кровоточили. Где-то в легких копилась нестерпимая боль: раздирало от бега грудь.
— Только бы успеть, только бы добежать, — твердила Зина.
Запнувшись за корягу, снова упала. Ребенок, привязанный у груди шалью, запищал. Останавливаться было некогда.
— Потерпи, сыночек, потерпи. Нашему папке еще трудней….
На ходу баюкая ребенка, взглянула на небо:
— Светает… Если хватятся меня, несдобровать. Заглотыш проклятый… Чтоб ему людскими слезами захлебнуться, — проклинала она своего коменданта с говорящей фамилией Глотов.
По кобелю и кличка дадена, говорили про него люди. Ох и зверюга… Не так давно застрелил мужика за то, что ночью тот пошел в Сатыгу обменять сапоги на рыбу. Да еще и хоронить не давал:
— Собаке – собачья смерть, — говорит…
А мужик свою семью от голода хотел спасти…
Страшно и Зине. Только успокаивало: за всю неделю после родов никто из начальства не был у нее, не проверил.
Николая забрали прямо с деляны. Не знает Зина, за что, а может и просто так, для численности. Много уж мужиков сгинуло. Да что ей сейчас до них….
Николай был всего на год старше Зины. Веселый, кудрявый, худенький. В лесу работал, на лесозаготовках. Как-то раз увидел ее на субботнике и влюбился. Проходу не давал. Через месяц сошлись. Мать Зины не возражала. Хорошо зажили, дружно. Зина без Николая теперь не представляла себе жизни. Неделю назад родился сынок Степа. Уж как радовался Николай сыночку, как смотрел на Зину, когда она кормила Степочку грудью. Да только три дня с ними и побыл…
Бежит Зина по дороге, а слезы так и льются, и льются…. А то вдруг навзрыд заголосит:
— Господи, Пресвятая Богородица, сжалься над моим мужем, рабом божьим Николаем, надо мной, над сыночком нашим… Не разлучай нас, верни моего мужа… Ты одна наша заступница…
В сверточке закряхтит, запищит ребенок…Зина, не останавливаясь, укачает, убаюкает Степочку. А ему пока одно надо: мамкину титьку, да мамкино тепло…
От ее плача вылетит из кустов птица, захлопает крыльями и улетит в темноту, а то закричит страшно где-то сова. Но не боится Зина тайги. За четыре года ссылки узнала она: человек страшнее зверя. Зверь без особой нужды не нападет. А сейчас, осенью, медведь сытый, на овсах жиру нагулял. А волки и вовсе нападают только зимой.
Самый страшный зверь — комендант. Собирает разные сведенья о людях, да доносы строчит в НКВД: кто советскую власть ругает, кто начальство, а кто просто не нравится коменданту… Завел целый штат секретных сотрудников — сексотов. Разные послабления им делает. Кого в лес за ягодами да грибами отпустит, кому — работу легче. А они разные доносы сочиняют, да подслушивают, подсматривают за всеми.
Знают люди их, да как убережешься от людской подлости. Вон соседей, деда и бабку забрали. Оба еле двигаются… Говорят, террористический акт готовили, патроны нашли у них… Какие патроны, когда по всей деревне ни одного ружья…
Вот вдали показалась деревня. Дорога пошла полем. В лесочке Зина еще раз покормила Степочку. Тепло ему возле мамкиной груди. Правда, мокрый, но ничего, терпит. Знает: некогда мамке останавливаться.
— Слава богу, не догнал Заглотыш… Сумею передать узелочек с молитвой…
После того, как забрали Николая, Зина чуть не потеряла молоко от горя. Бабы сочувствовали Зине, но никто не мог чем-то помочь. У каждой горя — большой ложкой не вычерпаешь. Рассказывали, что есть такая молитва, «Живые помощи» называется. Много чудес делает тому, кто ее читает. Вот и надумала Зина сбегать на поселок и как-нибудь передать молитву, пока не увезли арестованных дальше.
В разодранной юбчонке, с окровавленными ногами и вся зареванная, с ребенком на руках, появилась она возле клуба, где содержали до отправки арестованных.
Их охраняли какие-то вооруженные люди. Они сразу же обратили внимание на Зину.
— Э, ты чего тут ходишь, чего надо? Здесь быть посторонним не положено, — строго сказал мужик постарше. Зина поняла — главный.
— Дяденька, как можно передать мужу записочку? — обратилась она к нему как можно ласковее.
— А никак. Не положено. Все арестованные завтра будут отправлены в Нахрачи.
Завтра! Завтра их все равно выведут из клуба, и она увидит его, может, сможет передать ему спасительную молитву… Только бы дома не хватились…
О последствиях Зина не думала. Для нее самым главным было увидеть своего любимого хоть одним глазком. Передать спасительную молитву.
Зина не стала крутиться больше у клуба, а ушла в колок, небольшой лесочек. Там она перепеленала Степочку. Полюбовалась на него. Ребенок родился крепкий и ладный, хоть питались ссыльные плохо. «В нашу породу, — говорил Коля. — У нас все жилистые, крепкие, не то, что у Мясниковых — заморыши…» Яша Мясников ухаживал за Зиной, и не прочь был на ней жениться.
Покормив Степочку, сама пожевала сухарь, напилась воды прямо из болотинки. Ветер был холодный. Зина сняла с себя худенькую фуфайку и завернула Степочку. Зашла глубже в колок, надрала мха и пихтовых веток. Возле соснового выворотка, в глубокой ямке, настелила ветки и мох. Расстегнув всю одежду, прямо к телу приложила Степочку, замоталась в фуфайку и улеглась. Тут предстояло прожить сутки.
Уставшая, уснула. Проснулась от холода. Ноги закоченели так, что совсем ничего не чувствовали. Степушкины пеленки были насквозь мокрые, и он кряхтел и пищал, как котенок, от неудовольствия. Зина поняла: ночь ей не продержаться.
— Днем в поселок – нельзя. Мигом коменданту доложат. Еще и людей подведу… Дождаться бы темноты, а там куда-нибудь пристроюсь, авось сжалятся, пустят до утра…
Укачивая ребенка, она впервые задумалась над тем, правильно ли она поступила, что сорвалась с ребенком в бега? Ведь ее поступок — 58 статья… Побег. Что станет со Степочкой, ежели что?.. Но так велико было желание помочь Коленьке, что она решительно отогнала все сомнения.
Кое-как дождалась вечера. Вечер был ясный и холодный. Продрогшая до костей, Зина стукнула в первое же окошко. Вышла старуха и сказала:
— Восподи, дите-то совсем застудила. Пошто не берегешь?..
Она запустила Зину в избу. По всем углам копошились люди. Топилась печь, освещая часть избы. Старуха провела Зину к печи и подставила поближе лавку.
— Давай, разболакайся, да робенка распеленай. Пеленки-то к печке повешай, к утру высохнут, — сказала старуха, ни о чем не спрашивая.
Да и что спрашивать: у всех одно горе.
В тепле Зину разморило. Старуха налила чаю из брусничного листа, протянула Зине:
— Угощать нечем. Сами голодом живем, уж не обессудь, а погреться — грейся, не жалко. Ишь, какой барин, пригрелся у титьки и горя не знает. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. А у снохи, на прошлой неделе годовалый робенок умер. Горячу картовку сглотил и умер. Аркашей звали. Ходить не мог. Сидяга.
Зина знала: сидягами в деревне называли парализованных. Обо всем этом старуха рассказывала без сожаления. Оно и понятно. В таких условиях здоровому и то трудно, а тут больной ребенок…
— Ты лопатинку на лавку кинь, дак и уснешь тут. А боле положить тебя некуда. Нас пять семей живет в избе. Вот тут Лалетины…, — начала она перечислять, но Зина уж спала.
Крепко спал и пригревшийся Степочка.
Еще задолго до рассвета люди начали просыпаться. Шевелились, зевали, одевались, натягивая на себя тряпье. Зина, стараясь не привлекать внимания, выскользнула из дома.
Ноги сами несли ее к клубу. Там все было спокойно. Только вместо спокойного мужика охрану нес какой-то плюгавенький мужичонка. Матерясь и сморкаясь, он разговаривал с товарищем о бабах и громко хохотал.
Зина не посмела подойти и узнать что-либо, а тихонько стояла возле угла.
Зазвонили в било-сигнал на работу. Улица наполнилась людьми. Каждый еще с вечера получил разнарядку на работу. Прошло какое-то время, улица вновь опустела. Заплакал Степочка. Зина укачивала его, баюкала, он все плакал и плакал, выгибаясь и разматывая пеленки. Чтобы не привлекать охрану, пришлось отойти от клуба. Возле амбаров, на крылечке покормила, убаюкала сына. Проехали трое на лошадях.
«Все, это за ними, сейчас увезут — и все…», — подумала Зина и чуть не бегом поспешила к клубу.
Возле клуба стояли оседланные лошади, какие-то вооруженные люди. И вдруг она заметила своего коменданта – Заглотыша, о нем она как-то забыла. Сердце ее забилось, дышать стало трудно. Она поняла: ее побег не остался незамеченным, ее ищут.
Она хотела повернуться и бежать, но в это время стали выводить арестованных. Издали увидела она долговязую фигуру в пиджачке с коротковатыми рукавами. Николай, казалось, еще больше похудел. Зина рванулась к нему, проталкиваясь среди арестованных.
— Коленька, Коленька, — громко кричала она, протягивая узелок с молитвой. Снова заплакал Степочка, но Зина не обращала на это внимания.
Арестованные мужики подхватили сверточек и начали передавать из рук в руки. Через минуту узелочек был у Николая. Он крепко зажал его в руке.
У Зины отлегло от сердца: молитва поможет, обязательно должна помочь, должна помочь Николаю… Машинально она покачивала плачущего ребенка и следила за Николаем.
К Зине подошли комендант с милиционером. Комендант просто сказал:
— Пошли, беглянка, допрыгалась до 58-й…
Что-то обсудив между собой, милиционеры подозвали к себе Николая и сказали:
— Тебя освобождаем, а твою бабу забираем. Документы переписывать некогда, скоро пароход. По списку — 46 арестованных. Ты бы у бабы ребенка-то взял, а то он 47-й будет, непорядок…
Как во сне передала Зина Степочку в руки Николая, говорила что-то, повторяя про себя слова молитвы. Как во сне, Николай стоял посреди дороги рядом с набежавшими людьми, с пищащим сверточком на руках. Все происходило как во сне. Не должно так быть, не может так быть наяву…
Долгие годы ничего не было известно о судьбе Зины. И только после возвращения немногих уцелевших под катком репрессий кто- то сообщил: Зина была осуждена «тройкой» и расстреляна в Тюмени в ноябре того же года.
