Борис Карташов
Другое поколение
Карточные игры на деньги среди взрослого населения процветали всегда. Особенно летом. В воскресные дни возле своих бараков собирались мужики, играли в «буру» или «очко». Больших выигрышей не было. Самому удачливому к концу игры едва хватало на бутылку водки, которая тут же распивалась.
Зимой играли в железнодорожных теплушках, во время следования на лесосеки. Здесь выигрыш также не превышал нескольких рублей. Главное, хоть на час, но отвлекались от однообразного изнурительного труда.
Это увлечение не обошло и нас. Распространенными были игры в «66» и «1001». Каждый барак, двор имел свою команду. Собирались группами по четыре-шесть человек, уединялись в укромные места и играли по нескольку часов подряд.
Наш дом находился по соседству с шестым бараком, поэтому с братом состояли в этой дворовой команде. Было излюбленное место – чердак барака. Здесь никто не мешал, а отсутствие посторонних исключало всякую подсказку со стороны.
Нас было шестеро. Играли трое на трое. Партия длилась обычно около двух часов. Каждая команда старалась, как можно больше одеть «шуб», вбить «клиньев» противнику. Успех сопутствовал той команде, у которой были надежные тайные условные знаки при игре.
…Петьке Фадееву, члену нашей команды, предстояло первым начать ход. Он мучительно размышлял: с какой масти зайти, чтобы карты соперников были «перебиты» своими и взятка ушла к нам? На помощь пришел Васька Цуканов. Он незаметно показал Петьке кончик языка. Ясно, ход нужно сделать червями. У Цуканова много этой масти, причем, высокого ранга. Сколько не перебивали Петькину масть соперники, цукановские туз с королем перебили всех. Взятка досталась нам. Такая же картина случилась и с моим ходом. Теперь Петька Фадеев подал знак: подмигнул левым глазом. Это означало, что ход нужно начинать с трефей. Так и сделал. И на этот раз взятка была наша. На середине игры темп сбился, как говорится, не та пошла карта. Несколько взяток ушло соперникам, однако к концу партии мы наверстали упущенное и « зашубили» противника.
Игра в «66» считалась интеллектуальной. Она развивала не только абстрактное мышление, учила нас быстрому счету, но и помогала видеть перспективу карточной игры. Были членами команд одно время девчонки. Прекрасно играла в «66» Люська Поливцева, Наталья Пивоварова, Динка Королькова. Они задавали тон, вытаскивая порой своих из проигрыша.
…Как-то во время отпуска я встретил Поливцеву. Вспомнили детство. Естественно, игру в «66».
– Помнишь еще, с какой масти нужно делать первый ход? – спросил я.
– Конечно, нужно следить за условным знаком!
– Молодец!
Мы рассмеялись.
– Пыталась научить своих детей этой игре, – продолжала она, – не получилось. Не оторвешь их сейчас от телевизора и музыкального центра. Совсем другое поколение.
Отголоски войны
Для нас, рожденных в середине и конце сороковых годов, начале пятидесятых, Великая Отечественная война не была абстрактным понятием. Она оказала мощнейшее влияние на весь уклад жизни, мышление, поведение, коснулась наших детских игр. Например, всех отрицательных киношных и книжных персонажей обязательно называли «немцами», положительных «русскими».
Помню, младший брат посмотрел кинофильм «Пятнадцатилетний капитан». Дома с увлечением рассказывал, как «русские» побили «немцев», которые хотели забрать в рабство пассажиров корабля. Да и сами играя в войну, делились на «русских» и «немцев», поэтому набрать противников «русских» было не просто. Никто не хотел ими быть, так как это определение автоматически приводило в стан «немцев». Побеждали, как правило, первые. Нередко из-за расклада в игре возникали драки.
Посмотрели кинофильм «Тарзан». Его сторонников сразу определили к «русским», недругов – к «немцам». Сам главный герой фильма для нас был, конечно, «русским». Каждый из нас был патриотом.
Диссидент
Социальный и национальный состав ссыльных отличался разнообразием. Среди русских и украинцев, белорусов и татар, молдаван и латышей, по той или иной причине завербовавшихся на лесозаготовки, наибольший процент составляли в прошлом пораженные в правах люди. Это бывшие уголовники, реабилитированные и репатриированные граждане. Особая часть населения – выпускники ремесленных училищ, практиканты институтов и техникумов. Абсолютное большинство ребят и девушек органично вписывались в многонациональный колорит поселка, не выделялись из общепринятых норм поведения. Но были и такие…
Гера Шипков, выпускник Уральского лесотехнического института, с первых дней пребывания на лесопункте стал костью в горле для большинства жителей. Все началось с фуражки. Она один в один напоминала головной убор, который носили немецкие полицаи. С длинным козырьком, накладными ушами, загнутыми вверх. Именно эта фуражка и длинные волосы, собранные на затылке в пучок, раздражали местных.
Вслед молодому инженеру нередко слышалось: «Бандеровец, проклятый! Разве может у русского человека быть имя Генрих! Нет, не может. Немецкий прихвостень он, точно!»
На выпады инженер не обращал никакого внимания. Держался обособленно. Однажды увидели на Шипкове узкие брюки. Тут же окрестили «стилягой». Эта кличка прочно закрепилась за ним. Как — то молодой человек в своем неизменном головном уборе появился в клубе. Хотел зайти в зал. Тут перед ним грудью встали несколько парней.
– Здесь попугаев к танцующим не пускают, – без обиняков заявили они, – приведи себя в порядок!
– Да пошли вы… Больные, что ли? – Генрих развернулся и пошел домой.
Вскоре набатом по поселку прошел слух: молодой инженер ночами ловит по радио «голос Америки», слушает заграничную музыку. А что это такое сельчане представляли, по словам партийного секретаря лесопункта.
Не реагировать на явное «антиобщественное» поведение не могло и руководство. На приватную беседу Шипкова пригласили начальник лесопункта и председатель профсоюзного комитета леспромхоза. На просьбу старших товарищей изменить свое поведение тот ответил отказом. И когда ему попытались поставить в вину саботаж строительства коммунистического общества, подчеркнул, что не разделяет политику партии и правительства. Что у кукурузника Хрущева реформы – чистый волюнтаризм! Мужики аж поперхнулись от таких слов.
– Я так и знал! – загремел на весь кабинет начальник лесопункта, – вот к чему приводит преклонение перед Западом! За бандеровскую кепку Родину продаешь! На прямые работы отправлю!
– Отправьте лучше в Канаду, там леспромхозы не чета нашим.
– Василий Петрович, успокойся! О случившемся надо немедленно доложить куда следует. Пусть разбираются, – поставил точку в разговоре председатель профкома. — Но терпеть такого инженера на лесопункте нельзя!
Через пару дней в поселке появилось объявление, извещающее, что в конце недели состоится товарищеский суд над инженером Шипковым. Будет обсуждено его политически вредное поведение.
В воскресенье клуб был забит до отказа. На сцене сфинксами восседали начальник лесопункта, приехавшие на собрание секретарь райкома партии, представитель КГБ. Генрих сидел в зале в первом ряду один.
С информацией выступил председатель профкома. Он рассказал о политических вредных высказываниях обсуждаемого в отношении партийных и советских органов, заострил внимание о том, что тот не хочет признавать ошибочность своего поведения в обществе, продолжает гнуть свою линию. Взял слово и представитель КГБ. Он остановился на происках зарубежных разведок, которые только и мечтают, как бы завербовать в помощники неблагонадежных людей.
Поступили предложение заслушать самого Шипкова. Гера вышел на трибуну, немного помолчал, затем подтвердил, что он действительно любит зарубежную музыку и слушает по ночам «голос Америки», однако не видит в этом ничего предосудительного.
– Вы знаете о том, что своим поведением льете воду на мельницу мирового империализма? – То ли констатирует факт крамолы, то ли задал вопрос бывший спецпереселенец Анатолий Корольков.
– Нет, не знаю.
– Очень плохо! Запад только и подыскивает для своих целей таких людей. Ты же готовый материал для вербовки.
– Ты поосторожней с определениями, — заступился за парня механик Саломатин. – Не вижу связи с вербовкой спецслужб и слушанием «вражеских» голосов по радио.
– Ты знаешь, что инженер издевательски отзывался о Хрущеве? – парировал Корольков.
– Ну и что?
– Как что? Например, в присутствии рабочих на нижнем складе говорил, что у Никиты Сергеевича на затылке, как у поросенка, растут волосы в обратную сторону.
В зале послышался смех.
– Товарищ выступающий, мелкие подробности здесь ни к чему, – вмешался сотрудник госбезопастности. – Давайте по существу.
– Так вот, по существу! Шипков постоянно хвалит леспромхозы Канады. Готов поехать туда работать.
– Жополиз ты, Корольков, громко крикнул из зала Николай Овсянников, чокеровщик верхнего склада. – Забыл, как последними словами крыл Советскую власть за то, что тебя, безвинного, выслали сюда? Почему при начальстве поешь по другому?
Желающих выступить было много. Как стая шакалов, терзали они молодого человека. Каждый подчеркивал свою лояльность партии, Советской власти, руководителям государства. Стремился дать правовую оценку «отщепенцу» (так назвал Шипкова секретарь парткома Вархромеев).
Генриху припомнили всё: Фуражку, брюки дудочкой, цветастую рубашку на выпуск, длинные волосы, антисоветские высказывания. Но были и такие, которые пытались встать на защиту. Всем им быстро навесили ярлыки пособников антисоветчика. Люди словно сдурели. В одночасье забыли, что все когда – то пострадали от государственного произвола.
В заключение высказался сотрудник КГБ. Он похвалил аудиторию за единое мнение, что дала достойный бой отщепенцу. Решение товарищеского суда было однозначным: направить инженера Шипкова раскряжевщиком на нижний склад. На год. Только физический труд облагораживает человека!
…С Генрихом Шипковым я встретился вначале 90-х годов. Он успешно работал генеральным директором одного из леспромхозов на среднем Приобье.
Натюрморт
В детстве считал, что вкуснее отварных макарон с жареными яйцами ничего нет. Мы со сверстниками всегда кружили у рабочей столовой. Она будоражила всеми известными, но не всегда доступными для нас запахами вареного мяса, жареной рыбы, печеных пирожков. Не говорю уже об аромате ячменного эрзацкофе, от запаха которого начинала приятно кружиться голова. И с удвоенной энергией работали слюнные железы. Иногда я видел, как посетители оставляли недоеденный кусочек мяса в тарелке, булочку с повидлом. Не понимал этого. Удивлялся, когда Вадька Калачев, сын поварихи, выбрасывал пенку кипяченого молока из стакана.
К ужину в столовую заходил еще и потому, что случалось заработать. Я высматривал столик, за которым мужики распивали спиртное. «Светился» перед ними. Ждал, когда у них закончится водка, чтобы сбегать в магазин за следующей.
Помню, бежал из магазина с бутылкой, а в голове билась мысль: «Отдам водку, и если дядьки не пожадничают, сдача останется у меня. Обязательно куплю кулек карамели». Однако не пришлось полакомится конфетами: деньги отобрал местный хулиган Васька Фадеев.
В памяти осталась картина, висевшая в столовой на стене. На ней – ваза, наполненная фруктами, среди них гроздь винограда. Большая, черная. Я никогда не видел настоящего винограда и не пробовал его. Представлял единым плодом и был удивлен впоследствии, что он состоит из отдельных ягод.
«Эх, Мор-р-розова!»
Телевизионные антенны у нас появились в конце пятидесятых. Телевизоры были только у нескольких семей. Они назывались КВН, и были предметом не только белой, но и черной зависти многих жителей. Поэтому, когда профком купил для клуба телевизор, мы восприняли это подарком судьбы. Не нужно придумывать предлог забежать к владельцам ценного ящика, чтоб хоть одним глазком посмотреть на голубой экран. Теперь каждый мог пойти в клуб «на телевизор».
Развлекательных программ еще не было. Вещание велось несколько часов: союзные и спортивные новости, кинофильмы. Заразились этим действом и мы, мальчишки. Вечером бросали все уличные игры и опрометью бежали в очаг культуры. От нас не требовал никто входных билетов, каждый усаживался, где хотел.
Большой, по размерам телевизор, с маленьким экраном, ставился на табурет. Вблизи рассаживались рабочие и школьники, домохозяйки и маленькие дети. Места хватало всем. Никто никому не мешал, не шуршал бумажками, не разговаривал. Все внимание – на светящийся экран.
Первый раз телевизор я увидел зимой 1958 года у соседей. Стоял он на видном месте посреди комнаты, на столе с занавешенным экраном. Хотелось, чтобы он засветился, на экране появилось изображение. Но по каким-то причинам техника не работала. Только два года спустя, в клубе, увидел, как этот «ящик» работает. В голове не укладывалось, как на маленьком стеклянном пространстве проявляются картины нашей прошлой и нынешней жизни, а диктор наблюдает за нами.
Несколько раз в неделю я бегал в клуб на «телевизор». Не смущали ни холод в зрительном зале, ни неудобства, когда зрителей собиралось больше, чем могло вместить помещение.
Незабываемым событием в жизни поселка явился показ первого многосерийного телефильма «Вызываю огонь на себя». Главной героиней там была подпольщица Морозова, к которой приставал полицай, начиная с фразы: «Эх, Мор–р–розова». Его посмотрели все без исключения жители. Неделю с девятнадцати до двадцати часов жизнь лесопункта замирала. На улицах ни пьяных, ни праздношатающихся.
После фильма долгое время у мужиков была фраза: «Эх, Мор–р–розова!»
Продолжение следует…
