Михаил Заплатин, фото Олега Холодилова
Рано утром кто-то включил висящую на суку дерева «Спидолу». По лесному утреннему затишью резануло звонкой джазовой музыкой, и мы все разом проснулись. Оказывается, это Евдя решил пошутить над нами.
— Кончай ночевать! Не на курорт приехали!
— Ведь темно еще! — раздался голос моего помощника Павла, зарывшегося с головой в спальный мешок.
— Впереди дорога длинная…
Евдя постоял возле «Спидолы», поискал передачу на разных волнах. Ворвался разговор по рации.
— Послушаем, послушаем! Это Березово с Няксимволем говорит, — остановил Евдю Саша.
Какой-то торговый работник передавал «важное сообщение» в Няксимволь: «У вас там, я слышал, сухой закон. Отгрузили мы вам немного виновоцких изделий. В Сосьвинском догрузили еще. Как поняли!? Прием».
Когда умолк смех, Евдя с укоризной заметил:
— Опять спиртягу везут, а радиоприемники для охотников — забывают… В лесу-то в палатке или избушке ведь как хорошо послушать музыку, последние известия!
Это верно. Бывает такое в северных селах — нужную мелочь не сыщешь, а спиртное завозится всегда в достатке. У снабженцев нередко чисто коммерческий подход к выполнению плана.
— Чего ваше начальство об этом не беспокоится. — нажимает Евдя на охотоведа.
— Продуктами обеспечивает — ничего не скажешь. А спиртного зачем столько завозят? Привезли бы побольше приемников. Или фонарики круглые — как нужны!
— Зачем они тебе? — Папуев знает зачем, но нарочно подзадоривает Евдю.
— А вот, к примеру, собака ночью загонит соболя на дерево, подойдешь — смотришь, смотришь: где он? А этим фонариком сделал узкий луч и осветил зверька. Стреляй!
— Правильно! С фонариком охотиться ночью можно. — подтверждает старик Герасим.
— А то ведь, чтобы не упустить зверька, разводишь под деревом костер, да и не спишь всю ночь, караулишь соболя до рассвета, чтобы не ушел.
Северные таежные охотники дают стране «мягкое золото», что значительно дороже ничтожного электрического фонарика и малогабаритного радиоприемника. Для охотника транзисторный приемник — ежедневная говорящая газета, это открытый мир для человека в лесу. Он находится в таежной глуши, а связан со своей страной, в курсе всей ее жизни. И человек не одинок! Ему живется лучше, веселее и он охотится плодотворнее.
Выглянуло из-за леса солнце, позолотило деревья. Заголубело над нами небо. Все мы радуемся хорошему утру и предстоящей дороге.
К нашему каравану прибавилась вместительная лодка Папуева с подвесным мотором «Москва». Мы с Павлом перебираемся к Саше.
— Мне тоже с вами хотелось бы, ребята! — говорит Евдя.
— Садись! — спешу раньше всех ответить я: этот манси мне симпатичен, хочется ближе познакомиться с ним, поговорить, он лучше других владеет русским.
Сегодня Тапсуй мне больше нравится. К берегам стали чаще выбегать сосновые боры, кедрачи и ельники. Оттуда доносится пьянящий запах прелого листа.
Случается так в предзимье — в ясные погожие дни радуется короткому теплу все живое в лесах: и звери, и птицы. Громким голосом оглашают кедровики наше появление на реке.
Евдя внимательно всматривается в кроны деревьев, надеясь увидеть шишки. Но шишек на кедрах нет. Кивнув в сторону кричащих птиц, он говорит:
— Сам-то какой, — показывает полпальца, — а нос-то вот какой, — вытягивает палец целиком. — Шишки начисто сшибает!
Как и следовало ожидать, Евдя оказался интересным собеседником.
На одном из поворотов реки на берегу замаячила приметная группа сосен.
— Два года назад тут медведя убили…
И Евдя рассказывает. Мимо этих сосен проплывала лодка с рыбаками, среди которых находился четырнадцатилетний парнишка. Рыбаки заметили на берегу двух играющих медвежат и залюбовались лесной идиллией. Но вдруг послышался устрашающий рев, и из кустов выбежала медведица. Медвежата пустились наутек и через секунду-другую были на одной из сосен. Разъяренная мать бросилась в воду и устремилась вплавь к рыбацкой лодке. Взрослые перепугались. Не растерялся только парнишка: он схватил чье-то ружье, успел зарядить его картечью и выстрелил в голову медведице, когда та была уже у самой лодки. Он спас себя и взрослых от гибели.
Мы с Павлом покосились на сосны, словно ожидая повторения страшного случая. Но на сей раз медвежата не играли на берегу. На многие километры растянулся однообразный речной ландшафт. Глазом не к чему приковаться. В такие минуты мы чаще беседуем.
Разговор как-то невольно склонился к биографическим справкам. Спрашиваю Евдю:
— Где научился говорить по-русски?
— В школе. В Ивделе жил маленько…
Жизнь этого молодого манси несложная. Родился на Пелыме. Детство провел на этой уральской таежной реке. У Евди было семь братьев и сестер. Все умерли, остался только он. Его отец пошел как-то в город Ивдель, заболел там, попал в больницу и умер.
— Я ходил к нему на могилку-то, — рассказывает Евдя. — Тогда и остался в Ивделе…
Это единственный город, который знает Евдя.
— Можно было там жить, да без охоты-то скучно стало…
И уехал Евдя снова в таежную глухомань, туда, где покоились кости его предков — на речку Сёлтыт. Там, недалеко от дедовской избушки, уже подгнившей и развалившейся, он с помощью няксимвольского промохотхозяйства выстроил себе добротную избу. И зажил этаким «князьком» — вся природа к его услугам: звери, дичь, рыба, грибы, ягоды… Стал одним из лучших охотников-промысловиков.
Наш разговор прерывается появлением на берегу глухаря и копалухи, которые, взлетев, садятся на первом же дереве.
Я кричу Евде с Папуевым, взявшим ружья:
— Умоляю! Не стреляйте!
Глухарь и копалуха, видимо молодые, не пуганы: глухарка квохчет, а самец сидит неподвижно, вытянув шею. Евдя смотрит с улыбкой на мою поспешную возню с киноаппаратом.
— Не торопись! — Они в кино-то любят сниматься. Быстро не улетят.
Тапсуй сегодня радует нас частыми сосновыми борами и веселыми березовыми рощами. На берегах без конца полыхает златокудрый хоровод белоствольных красавиц.
Я с интересом присматриваюсь к нашему спутнику. Нравится мне этот мансийский крепыш с веселою душой, с постоянной хитринкой в глазах, я бы сказал, с «улыбкой» в глазах.
Гляжу на Евдю и на память мне приходят стихи мансийского поэта Ювана Шесталова.
В нас быстрота от резвых щук.
От них порыв и пыл.
А наш осетр, наш добрый друг,
Нас к важности склонил.
В нас нежность сосьвинских сельдей,
Напористость язя,
Живучесть с отроческих дней
У нас от карася.
Глаза тайменей молодых
Прекрасны, как цветки.
Мы детям подарили их —
Сынам моей тайги.
Прыть хариуса-молодца
Нам по душе пришлась.
И от налима-хитреца
Есть кое-что у нас.
Приближались к месту, которое Евдя назвал Тапсватпаулем. Я ищу глазами деревушку на берегу, но, кроме одной крохотной избенки, ничего не вижу.
— А где же деревня?
Евдя смеется:
— Тут ее никогда и не было! В нашей тайге одна изба тоже зовется пауль. Это — Тапсватпауль, моя — Селтытпауль.
Причаливаем. Выходим на берег. Рядом с избой горит костер, обгороженный со всех сторон бревенчатым срубом — должно быть, защитой от ветра. У костра сидит старик с пышной седой шевелюрой и мешает варено в котле. В стороне рубит дрова молодой парень.
— Здорово, Устин! — протянул ему руку Папуев и, обращаясь ко мне, сказал: — Это наш охотник Анемгуров и его отец.
Старик у костра при виде охотоведа заулыбался и замотал головой:
— Сашка! Пася, пася…
— Хорошо приехали, к обеду, — сказал Устин.
Он сходил в избушку, вынес оттуда крохотный стол на коротеньких ножках и расставил на нем миски с кружками. В мисках дымилось горячее лосиное мясо.
— Спать, наверное, скоро будем: солнышко-то к земле клонит, — говорит Евдя.
— Плыть да плыть еще можно, — посмотрел на небо Саша.
Подумав немного, он добавил:
— Знаешь, что, Евдя, я сейчас поплыву вперед, на Ворью загляну к Николаю первому. А ты оставайся, жди караван. Завтра к вечеру ожидайте меня на устье Ворьи.
— Емас, — согласился Евдя.
— Хотите прогуляться со мной на Ворью? — предложил мне Саша. — Надо повидаться с одним охотником.
— С удовольствием!
— Плывем! — сказал Папуев, усаживаясь на мотор. — До ночи будем в Ворьяпауле.
Продолжение следует…
