У родного Чугаса. Родные Чугасы

Иван Каскин

— Баба Таня, расскажи нам что-нибудь! В такую новогоднюю ночь что-то бы интересное послушать. Спать не хочется!

Упрашивали-упрашивали. Наконец, баба Таня согласилась.

— Что вам рассказать? Память-то плоховата, многое стало забываться. Вот вспомнила. Расскажу одну давнюю историю. Старики нам говорили, а им их старики. Так вот. Где мы сейчас живем — было море!

— Море?! А как люди жили?!

— Так их в то время здесь не было. А когда пришли люди с теплых мест, то стали селиться около воды Шайтан-море не пускало людей на свои берега! Шибко злое было — часто злилось! Подымет горы-волны, забурлит, вспенится, как хлестнет волной по берегу — человека нет, утащит в свою пучину. Сколько рыбаков, охотников погибло! Тьма тьмуща! Не сосчитать! А люди все шли и шли на берега моря. Стали Шайтан-морю подарки приносить, чтоб оно смирилось.

— А что дарили морю?

— Всякие подарки были. На деревья по берегу моря вешали убитую птицу — то глухаря, то косача или рябчика, то утку. На берег клали убитого лося, оленя или медведя. Хлестнет Шайтан-море волной — нет подарка! Утащит. Прожорливое было! Ненасытное!

Постепенно Шайтан-море смирилось. Стало отходить все дальше и дальше. Совсем ушло. Оставило после себя озера, сора, реки и речки, непроходимые болота.

Вот у нас имеется гора Чугас, а дальше еще такой, же Чугас — как два братца-близнеца, друг на друга похожи. И стоят они одни-одинешеньки, как две сиротиночки, на всем левобережье Иртыша. А когда-то они были соединены в один Увал с берегом, что за рекой. Как образовались эти Чугасы? Шайтан-море сделало! Море размыло Увал в двух узких местах. Вот и стало два Чугаса.

— Баба Таня, а почему они называются Чугасами?

— Кто его знает? Старики передавали, будто бы на Увале жила какая-то семья, Чугасами себя называли — старик со старухой и три сына. Старики есть старики, прожили свою жизнь, захворали и умерли. А может, Шайтан-море утащило. Жили бедно, все в одной землянке. После смерти стариков в наследство остался сыновьям только один топор. Стали думать братья, кому отдать топор. Думали-думали — порешили пользоваться вместе чтоб никому не было обидно.

Разошлись братья по своим вотчинам. Старший ушел на дальний мыс, средний облюбовал середину Увала, а младший остался на месте, где жили старики. Жили-поживали в своих чумах. Ружей в то время не было, стреляли из луков стрелами. Зверей ловили ямами, рыли их на звериных тропах. Ставили черканы, самострелы. Птиц ловили слопцами, пленицами. На рыбу ставили в речках морды. Собирали ягоды, кедровые орехи. Так и кормились.

В хозяйстве всегда требовался топор — то дров нарубить, то какую-нибудь ловушку сделать. Как без него? Природа наделила братьев силенкой. Понадобился топор — кричали или свистели друг другу, а то на высокое дерево ставили условный знак. И перебрасывали топор друг другу. Но ведь все время не будешь сильным, когда-то подойдет старость. Она незаметно и подошла к старшему брату. Понадобился топор среднему брату — свистнул старшему. Старший, сколько было в нем силы, бросил — топор летел, летел, долетел до половины пути и упал, получилась рассечина в земле. В рассечину попала вода. Дальше — больше, вода стала размывать рассечину. Появился ручеек, из ручейка образовалась речка. Речка выросла в реку. Река отделила дальнюю часть Увала. Появился средний (ближний) Чугас.

Потомки младшего брата жили на Чугасном мысу, что за рекой. С появлением высоких крутых берегов по обе стороны реки появились холодные пронизывающие ветра, они дули здесь, как в трубу. Жители были вынуждены переселиться с Чугасного мыса к подножию Среднего Чугаса. Здесь густой лес защищал от холодных северных ветров, с юга защищал высокий Чугас, здесь было теплее в зимнее время. Так появились Зимние юрты. С одной стороны большая река, с другой — речка Чугасная, по ней ездили рыбачить на озера Кривое, Мамонтово, Сорок и на речку Вареньяга. По Вареньяге можно попасть на Шинак-тор или на речку Летнюю. Но так можно было ездить только в весенний разлив и в большую воду. Со спадом воды на летний период стали переселяться из Зимних юрт по большой реке на северную речку. Жили здесь только летом. Так появились Летние юрты и речка стала называться Летней. От Зимних юрт до речки Летней тянулась лесная грива. Недалеко от Зимних юрт на гриве было «святое место»: на высоких ножках (столбах) стоял шайтанский лабаз — амбар. В лабазе хранились деревянные божки, завернутые в лоскутья, как куклы. Сюда съезжались ханты из окрестных мест для проведения языческих обрядов — устраивали медвежьи пляски, несли приношения, подарки шайтану (пушнину, вяленую рыбу, деньги), забивали скот.

Ездили зимой на собаках да на оленях. Лошади, коровы, овцы появились с приходом татар и русских. Жили очень бедно, часто голодали. Посуду делали из береста, дерева или глины. Освещались лучиной или у чувала. Бань не было, мылись в речке. Летом каждый день и ночь находились в дыму у дымокуров, спасаясь от комаров и мошек. К голоду, грязи, нищете прилипали разные болезни — трахома, парша, чесотка, чума, цинга. Нередки были годы, когда болезни губили целые семьи. Особенно гибли люди в весенний период от цинги. Начинался настоящий мор. Вот где сейчас торговая лавка, раньше на этом месте находился ясашный двор. С приходом татар ханты были обложены ясаком — платили дань татарским ханам. Каждую весну после ледохода по реке спускались татарские сборщики ясака. В один из таких приездов татары обнаружили мор. Поголовно все население болело цингой. Татары и прозвали это место цинготным. Так появилось название Цингалы.

— Девки, ведь уже утро!

— И, правда, на улице светло.

— Я, старая, с вами запуталась. Вас уже дома, наверное, ищут.

Шиликуны

Вечером пришли маскированные — шиликуны. Первым показался в избе кто-то в вывороченной наизнанку разноцветной шубе и такой же шапке. За ним горбач в длинном черном пальто, на голову нахлобучен картуз. Потом завалилась целая цыганская семья. Следом балалайка затренькала и вошли еще четверо — не поймешь, то ли черти, то ли ведьмы. Страшные такие! Мишку-медведя какой-то дядька на веревке держал. Всю избу заполнили. Баба Таня сразу бросилась к нам:

— Ребятишки, залезайте на печь!

Я, Катька да Тишка — сосед мигом залетели на печь. Баба Таня обратилась к вошедшим:

— Вы только к ребятишкам не лезьте, не напугайте их!

И началось! Заиграла балалайка. Кто танцует, кто частушки поет. Мишка с дядькой тоже не отстают — дядька вприсядку танцует, Мишка то на одной ноге, то на другой вперевалку. Цыганка стала гадать:

— Парасковья Кондратьевна, покажи-ко мне свою ручку. Посмотрю твои линии. Скажу тебе сущую правду, что у тебя в жизни было, что есть и что будет. О! Линии-то у тебя нехорошие! Вот смотри-ко, как они пересекаются. В молодости у тебя почти ничего хорошего не было. Да и сейчас этим не богата, несладко живешь — муж тебя бьет, вы часто ругаетесь, одни непрятности. Но ты еще долго поживешь. Не унывай! Терпи и крепись!

Бабе Тане цыганка наговорила почти то же самое. Только добавила, что жить ей осталось немного.

— Я и сама знаю, и готовлюсь к этому. Все равно конец когда-нибудь да придет. Не сегодня, так завтра.

— Цыганкой-то кто нарядился?

— Как кто? Разве не узнала? Соседка, Аглаида Лосева! Она хоть голос изменила, но меня не проведешь, — сказала баба Таня.

— А цыганом, думаешь, кто? Сестра ее Ангелина! Вот она и молчит, чтоб не узнали. По походке видно. Цыганенка не узнала. Наверное, их брат Борька или кто из девок.

— Горбач-это, я думаю, Паша Чагоров! — сказала мама.

— Колдун да ведьма кто?

— По-моему, Настенька да Дуська Исаковы!

Остальных так и не могли узнать. Ну, шут с ними. Танцевали-танцевали — пыль столбом подняли. Видимо, упарились. Горбач поперхнулся и говорит:

— А что, хозяева, подача-то будет? Ми-ни-мально! Мак-си-маль-но! Бо-бер! Бо-бер! Да-моч-ки! Да-моч-ки!

— Будет, будет, Паша Чагоров!

Баба Таня юркнула в казенку-кухню, забренчала там рюмками и бутылками, налила самогону и вынесла на подносе.

— Угощайтесь, дорогие шиликуны!

— О! Идет да жжет! Другую ждет!

— Где первая, там должна быть и вторая!

Баба Таня еще налила по рюмочке. Наряженные поблагодарили, раскланялись. Заиграла балалайка. Все с шумом вывалились из избы, настала тишина, только в ушах звенело треньканье балалайки, гаданье цыганки да Пашино «ми-ни-маль-но, мак-си-маль-но, бобер, бобер, дамочки». Тишка убежал. Оськи и Маньки дома не было. Наверное, тоже где-то ряжеными ходят. Долго я не мог уснуть — в глазах все мельтешили шиликуны.

Рождество

Наступило рождество. Рано утром, только-только солнышко высунулось из-за частокола деревьев, слышим — поют под окнами:

— Коледа, коледа, подай пирога!

Не подашь пирога — разломаю ворота, двери выставлю, избу выстужу!

Садись, баба, на лыжи, катись в подполье —

По пирожки, по шанежки, горячий хлеб!

Открывайте сундучки-подавайте пятачки!

Нам не надо пятачки — надо гривенники!

Заскрипели ступеньки на крыльце. Загромотили в сенях. Открывается дверь, и кто-то прямо в дверях сваливается под ноги. На него валятся другие. Получилась куча. Кто кого давит — не поймешь!

— Эй, вы! Быстрее закрывайте дверь, а то избу выстудите!

— Ты чего падаешь? Порог-то не видишь?

— А ты что толкаешься!

— Это Тишка в шушуне своем запутался да и шапка у него не по голове, отцовская, вот он и не видит ничего, — оправдывается Алешка.

У порога выстроились: Мишка и Колька Мамыкаевы, Ванька Слинкин, Алешка Белкин, Тишка Салтанов — сосед. Поздоровались почти хором.

— Вас что мороз-то не держит? Да в такую рань? Сидели бы дома — носы не знобили да сопли не вымораживали!

— У вас что-то сумки-то пустые?

— А мы только начали!

— Ну, давайте еще спойте!

Все запели хором коледу.

— Что еще знаете?

— Мишка, расскажи что-нибудь! Ты ведь в школе учишься! — стали просить ребята. Мишка выступил вперед:

— Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…

— Хорошо! Молодец! Кто еще расскажет?

— Мы в школе не учимся. Стишков не знаем.

— Почему не учитесь? Вот Тишка, Колька, известно, еще малы. А Ванька, Алешка?

— Мне ходить не в чем. Розка спит, вот я ее катанки и одел, — оправдывался Алешка.

— Меня тятя с мамой не пускают. Говорят, я еще дурак.

— Ха-ха-ха! Ну, уморил! Ничего, Ванька! Дураки-то умнее бывают. Это в сказках они дураки. У тебя еще все впереди, ум наживешь.

Это с ними вел разговор мой отец. Потом он обратился к матери:

— Парасковья, уважь-ко их!

Мама принесла в блюде ягодные пирожки, картофельные шаньги, дала каждому. Поблагодарив, ребята с шумом вылетели из избы.

Вечером приходили взрослые парни. Они степенно прошли в передний угол, где были иконы, и что-то пели божественное. Говорят, «славили». Их угостили по рюмочке. Манька с Оськой тоже где-то славят.

Крещение

Подошли крещенские морозы. Взрослые говорят, сороки на ветру замерзают. Воробышков в это время на улице не увидишь — все попрятались по дворам, держатся вблизи теплых мест. Как они, бедные, переносят такую жгучую стужу, да еще голодные? Сколько их тоже гибнет! А еще говорят: плюнешь — плевок падает ледяшкой. Вот какие были морозы! Дух захватывает! Недаром дед или отец зайдут в избу белы-белехоньки; брови, усы, бороды в ледяных сосульках. Мороз — морозом, а люди делают свое. Говорят, приехал из Филинска поп, собирает старух и стариков с иконами. Моя мама сняла иконы из переднего угла и ушла к часовне. От часовни все они с иконами пойдут на реку, выдолбят длинную прорубь и в ней будут купать иконы, чтобы они были чистыми и святыми, и вода от этого становится святой. После этого освященные иконы и святую воду несли домой. Иконы водружали на старое место, а воду наливали в лампады. Над каждой входной дверью чертили углем кресты, чтобы в избу не попал злой дух.

В такие морозы мы сидели дома, нос боялись на улицу высунуть. Катька играла самодельными куклами, которые ей шила Манька. Оська меня научил бабки превращать в коней. Для этого я из ниток делал хомут с гужами и шлеей, надевал эту сбрую на бабку — бабка становилась конем. Теперь коня надо запрячь. Нужны дуга и сани. Дугу сгибал из веничного прутика, сани делал из спичечного коробка, надо было только воткнуть в него оглобли, тоже из веничного прутика. Вот и вся сбруя готова, лошадь в упряжке. Наделаю таких упряжек несколько, свяжу их арканами-ниточками, нагружу сани разной кладью и отправляюсь в ямщину по всей избе — то в Семейку, то в Чембакчину, то даже в Тобольск. Катьку тоже беру с собой. Чего ей дома скучать, пусть в дороге на белый свет посмотрит — все же разнообразие. На стоянках лошадей распрягаем, поим, кормим. Потом снова в путь. Ездишь так, ездишь и уснешь на полу.

Из пустых спичечных коробков делали также колеса для водяных мельниц, домики и разные фигурки, из соломинок — гирлянды, из бумаги вырезали кружева для полочек. В таких забавах проходила длинная-предлинная холодная зима.

Весна

Вот и настала долгожданная весна. Как мы ее ждали! Зима страшно надоела своими жгучими холодами. Думали, что ей уже не будет конца. А тут вдруг весна с солнечными припеками, с лужами, криком перелетных птиц, воробьиным чириканьем. Даже петухи оживились — стали петь весело, голосисто-задористо. Разве усидишь в такое время в избе? Да никогда!

Первым прибежал ко мне босиком сосед Тишка, хотя еще на улице лежал снег. Дома наши стоят напротив, через дорогу. Такие перебежки с каждым днем учащались с его и моей стороны. Игры стали проходить веселее. А с Катькой что? Девчонка и есть девчонка! У ней на уме только одни куклы! То она их пеленает, то распеленывает, то убаюкивает, чтоб спали. Одна скука. А вот с Тишкой веселее. У него тоже полно было бабок-лошадей. Запряжем их. Он в одну сторону поедет в ямщину, я в другую по избе. В условном месте встретимся. Сколько при встрече вопросов! Сколько разговору! Говоришь, как мужик с мужиком. Узнаешь, что продал, что купил или выменял. Домой чего только не привезем: и продукты питания, и сладости, и подарки, и даже лекарства. У Тишки младшая сестра Танька была слепа, так мы ее понарошке лечили водяными каплями.

Тут же в избе играли в бабки. Бабки были раскрашены в разные цвета — чернильные, луковые, чаговые. Ставили их в один ряд по несколько штук с игрока. Это называлось коном. От кона шагами отмеривали условное расстояние, по кону били битами. Биты делали так: в одной из бабок сверлили отверстие и заливали в него свинец, чтобы бита была тяжелой. Такими битами играли взрослые парни, мы играли облегченными. Выигрышной бабкой считалась поваленная. Разбитый кон пополнялся новыми бабками в условленном количестве. Кто был в выигрыше, чувствовал себя счастливым, гордился этим, изображая героя. Проигравший — наоборот. У обоих развивался азарт, каждый стремился обыграть напарника. В такие моменты бывали споры, ругань, дело доходило даже до драк. Так случилось и в этот раз.

— Ты что опять со слезами идешь? — встречает баба Таня, — Что опять не поделили?

— Тишка в бабки меня обыграл! Он все мухлует. Не по правде играет.

— Чего плакать-то! Сегодня он тебя обыграл, завтра ты его. Надо только не поддаваться. Ты не просто бросай, а хорошенько прицелься да не торопись, бросай уверенно, — наставляла меня баба.

И правда, на другой день я Тишку обыграл у себя дома. Обошлось все тихо и мирно.

На улице стало тепло! Солнышко словно решило в один миг сразу растопить весь снег. Потекли журчащие звонкие ручейки; сливаясь в один поток и набирая силу, они затопляли низины.

Курицы во главе с петухом были полными хозяевами на улице, разгребали навозные кучи. Петухи вступили в соревнование — кто кого перекричит. Особенно старался выделиться соседский исаковский красный петух с богатым хвостом из темно-зеленых и темно-синих перьев с золотистым отливом. Взлетит на изгородь да к-а-а-к закричит! На всю деревню слышно. Потом посмотрит по сторонам — вот какой я есть! Лучше меня никто не поет! Соскочит с изгороди и начинает своих куриц в кучу сганивать: растопорщит одно крыло до земли, а сам шурует зазевавшуюся непослушницу и на своем языке выявляет недовольство: «Почему без моего разрешения разбрелись в разные стороны? Впредь чтоб этого не было! Кто здесь хозяин?!».

Ручейки-то мы уж не пропускали. Где ручей — там и мы. Это одно удовольствие — послушать журчание ручейков. Они ведь журчат не одинаково, у каждого свои перезвоны. Помогают их создавать и водичка, и травка, и камушек, и сама матушка-землица. Слушаешь,. слушаешь, и не можешь наслушаться. А со дна ручейка выглядывает только-только появившаяся молоденькая травка.

На ручейке мы делаем запруду и ставим в нее водяное колесо из спичечных коробок или в юрок втыкаем лучинки. Надоест это — пускаем кораблики с парусами.

— Ванька, пойдем к нам! У меня ноги замерзли. Дома меня бить будут.

Я посмотрел на Тишкины ноги. И правда, чарки у него от воды расквасились, раскисли, открыли большой рот, как у лягушки, из дырки выглядывает красный палец. Я посмотрел на свои ноги. Мой палец хотя не выглядывал, но ноги были мокрые и тоже мерзли.

Стая уток пролетела и села на озерко за деревней. (Сейчас это озерко высохло, осталась болотина и по ней проходит улица).

— Баба Таня, утки прилетели! Мы их видели! Они за Андреевскими на озерко сели. Вот бы ружье да пальнуть в них! Мы замерзли, пришли погреться.

— Ты что, дитятко?! Это же божье созданье! Ты хочешь жить? Хочешь. Вот и уточка хочет жить. Каждая земная тварь божья, и она хочет жить и оставить после себя потомство, чтоб земля, наша матушка, не пустовала. Нельзя уточек бить! Я вот вам расскажу одну быль про маленькую уточку-чирка.

Уточка-чирок

— Есть на свете маленькая уточка-чирок. На вид неказистая, серенькая, но зато умница большая. Прилетела она весной из теплых краев на свою родину. А родина-то у нее была недалеко от нашей деревни — у Сунт-су-саба. Это ручей так называется. Знаете его?

— Знаем! Знаем! Мы в прошлом году бегали туда. Там окуней очень много было.

— Раньше старики вблизи деревни уточек не стреляли, пленицами не ловили, гнезд не разоряли. Уточки поэтому человека не боялись, были как бы домашними. Солнышко закатится, оставит только алую-алую зарю. Сядешь вечерком на крылечко и слушаешь. А тишина-то какая! И — вдруг тишина нарушается. Вот перепелочка за двором заскрипела. Уточки закрякали, крыльями машут, видимо, свадьбу играют. А то вдруг филин как закричит: «Фуб-бу! Фуб-бу! Фуб-бу!». А то сова лихоматно захохочет. Даже страшно становится! Птица, как и человек, разговаривает, но по-своему. Так бы и слушал ее целую ночь. Это раньше так было. Теперь другое.

Так вот. Косили мы траву у Сунт-су-саба. Кошу это я, кошу. Вдруг почти из-под самой литовки: «Фыррр…!». Я даже испугалась! А это вылетела из травы маленькая уточка. Я заглянула в травку, а там гнездышко, в гнездышке яички лежат. Полюбовалась я ими. Думаю, бедненькие вы мои! Сейчас вот лежите вы яичками, потом будете пуховичками, потом уточками-сестренками да братцами. Разлетитесь в разные стороны. Что ждет вас впереди? Как сложится ваша жизнь? Бедные вы мои!

Уточка сделала круг и вдруг как бы упала возле меня, крыльями замахала, затрепыхалась. Подскочит и опять затрепыхается, все дальше и дальше от меня. Это она меня от гнезда отманивала. Умница ты моя! Да не стану я твое гнездо зорить! Отошла подальше и продолжала свой покос. На другой день осторожно проверила гнездо. Уточки нет, яички лежат. Видимо, улетела на кормежку. Пришло время — в гнездышке послышалось попискивание. Ну, слава богу! Появились на свет. А потом и гнездышко опустело. Где теперь уточка находится со своими пуховичками?

Как-то через неделю рано-рано утром я вышла во двор. Смотрю: что-то колышется на дороге. Присмотрелась — вижу уточку, а за уточкой маленькие-маленькие черненькие утяточки. Куда мать — туда и они. Все семейство пробежало мимо часовни через дорогу и скрылось в росистой травке. То ли это была моя уточка, то ли другая. Бедненькие вы мои! Какие вы беззащитные! Пока мама жива, она вас сохранит и защитит. А вдруг с матерью случится беда, что с вами будет? Кругом у вас враги. Всюду за вами следят зоркие глаза лисицы и волка, коршуна и ястреба, даже щука не прочь вас схамкать. Как вы от всего этого сохранитесь? А человек-то! Разумное существо. И он на вас! А что он говорит? На мой век хватит? Нет, не хватит! Тебе уж не хватает, а внукам и правнукам ничего не достанется. Они будут уточками любоваться на картинках. Теперь выйдешь на покос — кругом тишина. За целое лето уточки не увидишь и голоса ее не услышишь. А кто в этом виноват? Человек виноват! Надо уточек любить и беречь. Это же краса природы. А вы говорите, — надо пальнуть в них! Нехорошо это.

Дед Мартын

Дед Мартын Васильевич был коренастого телосложения, среднего роста, широкоплеч, имел большую седую бороду и усы. На все руки был мастер, за что ни возьмется — дело из рук не вываливалось. Он мог дом построить, стул и стол сделать, колясочку для ребенка выточить на своем самодельном деревянном токарном станке, веретешек наделать, раскрасив их разными красками, корыто или лодку из дерева выдолбить, из корня прялку смастерить, из береста кузов сшить для рыбы или ягод, из сагальника морду сплести для ловли рыбы. Для всех этих работ имел нужный инструмент. Никто его не учил, доходил до всего самоуком.

Помню, я уже самостоятельно ходил. Слышу: через сени во второй половине дома кто-то стучит. Открываю дверь, а там дедушка. Первый раз я зашел в эту половину. Чего только тут нет! А стружек, стружек, сколько! А запах какой! То ли смолой, то ли дегтем, то ли клеем пахнет — не поймешь. Дед посадил меня на новенький стул. Стул тоже этими запахами пропах. Сижу я на нем, смотрю по сторонам.

— Дедушка, почему солнышко через щели заглядывает?

— Это, внучек, потому, что оконные проемы досками заколочены.

— Почему они досками заколочены?

— Потому заколочены — я еще не сделал косяки и рамы. Вот сделаю косяки и рамы, вставлю окна со стеклами, тогда солнышко будет к нам заглядывать через окна. Светло будет!

— Это что ты делаешь?

— Это делаю стул. Тебе уже сделал, теперь буду делать стул бабе, потом себе, твоей матери и отцу, Маньке с Оськой, да еще Катьке надо. Вот сколько надо стульев сделать!

Мой отец в старой избе сделал две длинные лавки — на них вся деревня усядется, места всем хватит. Тоже хорошо! Не на полу сидеть.

— А это что за решетка?

— Это не решетка, а морда. Ее твой отец плетет. Вот сделает — поставит в запор в речке и будет ей рыбу ловить.

— Что такое запор?

— Запором перегораживают речки. На всю ширину речки втыкают колья, как огород, к кольям прикрепляют стоя жальник. В одном — двух местах оставляют проходы для рыбы. Вот в эти проходы и ставят морды.

— Дедушка, а почему ты бабушке лоб разбил?

— Кто это тебе сказал?! Много будешь знать, быстро состаришься.

— Бабушка сказала. Ты был пьяный и стукнул ее по лбу.

— Сама виновата. Вперед будет поумнее. Вот я ее уму-разуму и поучил.

Продолжение следует…