И. Неклепаев
Понятия о нечистой силе и об ее разнообразных проявлениях составляют, бесспорно, тот общий фон, на котором, главным образом, покоится наибольшая масса существующих у сургутян предрассудков и суеверий. Все, что более или менее загадочно и что в то же время является в том или другом отношении вредным для человека, сургутяне обыкновенно приписывают действию какого-нибудь нечистого духа, если в некоторых случаях и нельзя указать точно, какого именно духа (так как все они имеют здесь свои специальные функции или, вернее сказать, специальные районы своих действий), то все-таки это не уничтожает общей веры сургутянина, что, во всяком случае, это дело «нечистого».
Впрочем, нельзя сказать, чтобы нечистой силе сургутяне всегда приписывали только вредные для людей проявления, причинение людям зла. Хотя все нечистые духи, по понятиям сургутян, сами по себе действительно являются существами злыми, но иногда они относятся покровительственно к тем или другим «приглянувшимся» им людям и оказывают своим любимцам различные услуги в их материальной жизни. Мы не говорим уже о том, что есть целый разряд лиц, которые являются как бы посредниками между людьми и нечистыми духами и у которых эти последние играют почти служебную роль, исполняя их всевозможные желания и прихоти, направленные, однако, большей частью, ко вреду других людей. Но, кроме этих лиц, находящихся в постоянном общении с нечистой силой, по понятиям сургутян, и всякому вообще человеку предоставляется возможность задобрить или умилостивить разгневанного почему-либо нечистого духа, или заранее предотвратить этот гнев. Для этого здесь существуют известные правила и обряды, которые можно назвать в некотором роде сургутским демонологическим культом.
С этими обрядами мы познакомимся ниже, при детальном выяснении воззрений сургутян на нечистую силу, теперь же следует указать, что демонологические верования у сургутян разработаны довольно подробно и даже могут быть сведены в некоторую стройную систему.
По понятиям сургутян, происхождение нечистой силы заключается в следующем: вначале был Бог и только добрые ангелы. Но один из них, по прозванию Сатана, вдруг преисполнился зависти к Богу, к его всемогуществу, всеведению и пр. и сам захотел быть таковым. Возгорелась борьба между ним и Богом, и окончилась тем, что Бог, во гневе своем, низверг Сатану в ил (болото), отчего Сатана с тех пор и стал называться Сатанаил. А его приспешники попадали с неба, кто куда пришелся, и те, что упали в лес, сделались лешими, кто упал в воду, стал водяным, а упавшие в людские жилища превратились в домовых. Сатанаил же поселился в самой преисподней, в илу, в болоте, и оттуда, по-видимому, руководит злыми действиями всех этих более мелких нечистых духов — леших, водяных, домовых.
Время от времени эта борьба нечистых духов с Богом проявляется и теперь. Бог сердится, гремит громом и посылает с неба громовые стрелы. Их особенно боятся нечистые духи и при всякой грозе стараются спрятаться за человека. Вот почему, когда гром убивает кого-нибудь, то, по мнению сургутян, это значит, что за этим человеком спрятался какой-нибудь нечистый дух (тот, в районе которого случилось происшествие), на которого собственно и была направлена «божья стрела».
Таким образом, нечистые духи завладели известными районами, в сфере которых и стараются всячески пакостить людям. Больше всего их приютилось в жилых человеческих избах или поблизости от них — в банях и скотских «загородях» (хлевах). И так как с ними приходится чаще сталкиваться в обыденной жизни, то естественно, что у сургутян имеются о них более обстоятельные сведения, чем о духах, поселившихся в воде и лесах.
Ниже мы представим воззрения сургутян сначала на домашних духов, так называемых здесь «суседок», потом на духов, населяющих реки, леса и озера и, наконец, на разных посредников между людьми и нечистой силой — «вещиц», волшебниц, чернокнижников и пр.
ДОМАШНИЕ ДУХИ — «СУСЕДКИ»
Сургутяне не объясняют, какого пола были те злые ангелы, которых Бог низверг с неба вместе с Сатанаилом: но те из них, что приютились около человека — в избах, загородях и банях, у сургутян известны под именем «суседок» — существ, несомненно, женского пола. Это видно, как из самого названия — «суседка» и обращений к ним сургутян со словами «матушка-суседушка», о чем у нас речь будет ниже, так и из того обстоятельства, что в разговорах сургутяне никогда не приравнивают «мужиков» (мужчин) к суседкам, но обыкновенно сравнивают с ними только баб и вообще женщин.
Смотря по местонахождению, суседки бывают трех родов и называются «избна суседка» (иногда называемая также «домовая суседка»), «скотска суседка» и «банна суседка».
Но при раз говоре сургутских кумушек нередко можно услышать такие сравнения: «будь она проклята, так страшна — настояща земляна суседка», — говорят про какую-нибудь женщину, или: «ну, и выгадилась же ты, словно земляна суседка» и т. п. Эти выражения, по-видимому, указывают на то, что у сургутян существует или, вернее, существовала вера в особых еще земляных суседок (быть может, обитающих в огородах), потому что вышепоименованные суседки (избна, скотска, банна), хотя и «страшны» на вид, но не живут в земле, а имеют другие местообитания, и, кроме того, ни одну из них (при расспросах) сургутяне не называют «земляной». Но подробнее выяснить этот вопрос нам не удалось, и, кроме приводимых выше раз говорных выражений, мы не могли собрать никаких сведений о земляных суседках.
Избная суседка заведует жилой избой, где является тайной, но верховной хозяйкой как над людьми, обитающими в доме, так и над всем домашним распорядком и, между прочим, над животными, которые временно помещаются в избе, напр., над телятами, над курами и пр.
Одних жильцов эта суседка любит, других нет. Первых всюду сопровождает удача и успех — во всех домашних делах, в промыслах, в торговых операциях, — вторым же везде «незадача». Тем, кого избная суседка любит, она, в знак своего расположения к ним, заплетает по ночам косы. Эти косы тщательно сохраняются их счастливыми обладателями и ни под каким видом не расчесываются и не обстригаются. В Сургуте указывают нескольких таких лиц обоего пола, которых мы имели случай сами видеть, с густыми косичками за ушами, не заплетенными, а просто сбитыми, как войлок. Этими косичками обладатели их, по-видимому, очень гордятся, хотя, к сожалению, мы не можем подтвердить, чтобы они были из особенно счастливых и зажиточных обитателей Сургута. И даже сами сургутяне в последнее время, когда заходит речь об этих «счастливцах», меланхолически замечают: «вот, поди же ты, и суседка их любит, и косы им плетет, а живут как бедно…».
Если же эти косы, заплетаемые суседкой, обрезать, то тогда сразу пропадает вся дружба и любовь суседки, и при этом последняя еще чем-нибудь отомстит за такое пренебрежение ее расположением: или сам этот человек опасно заболеет, или из его родни кто-нибудь помрет. Сургутяне рассказывают по этому случаю, как одна женщина, которой не нравились эти войлокообразные косички, пренебрегла советами стариков и обрезала их… «И что же? — прибавляют рассказчики, — не прошло и полгода, как у этой самой женщины утонул муж…». И с тех пор этот предостерегающий урок живо сохраняется в памяти сургутян.
А кого суседка не взлюбит, тех по ночам она мучит — «сонного трясет до поту». Иногда, впрочем, она «наваливается» по ночам и на людей, к которым не питает никакой особой злобы. В таком случае ее надо спросить: к худу или к добру она давит, и она, будто бы, всегда ответит, потому что и наваливается только затем, чтобы предсказать человеку то или другое. И если она давит к худу, то, на предложенный ей вопрос, она глухо продует в самое ухо три раза холодным леденящим дыханием («ажно в голову ветер просквозит»): к худу, к худу, к худу. Если же она давит «к добру», то тогда «теплым духом» тоже глухо ответит: к добру, к добру, к добру…, Обыкновенно в это время, по словам рассказчиков, на человека нападает такой страх, что не всякий решается спросить суседку, к худу или к добру она давит. Но, однако, находились и такие смельчаки, что, не удовлетворяясь расспросами, схватывали суседку и, как кошку, сбрасывали с себя на пол, так что она упадет и при этом даже «крякнет». А назавтра находили в руке клок шерсти (с суседки) с красными, жесткими, как у медведя, короткими волосами… И суседка обыкновенно не сердится на то, что с ней поступили так бесцеремонно: «сонному человеку все простительно, это понимает и суседка…».
Какой же она имеет вид? Об этом сургутяне рассказывают разно. Ее мало кто видел, да, по словам сургутян, «и не дай Бог никому видеть». Она всегда является в том или другом облике только к неблагополучию: или самому заболеть и даже умереть, или из близких родных кто умрет. И со всеми, кому удавалось ее видеть, всегда приключались потом какие-нибудь подобные несчастия. По одним рассказам, она круглая, как клубок, с человеческим лицом, мохнатая, с красной, жесткой короткой шерстью, без рук и без ног. Одни ее видели в подполье, другие — в загороди, и при этом она быстро укатывалась куда-то, как шар, и исчезала. Это — по рассказам тех, кто видел ее днем или вечером, в бодрственном состоянии. А кто видел ее ночью, когда она наваливалась на сонного, те говорили, что она тоже мохнатая и маленькая, как ребенок, с такими же маленькими детскими ручонкамй, но очень тяжелая, пуда в три весом. Ни хвоста, ни рогов ни те, ни другие при ней не замечали.
Вообще сургутяне боятся суседки и, во избежание с ее стороны каких-либо напастей, стараются ее заранее задобрить. Это в особенности можно наблюдать при постройке нового дома и при переходе из старого дома в новый.
Так, при «окладке» (закладке) нового дома, когда положат первые продольные бревна, то в «гнездьях», вырубленных в этих бревнах для наложения на них поперечных бревен, делают небольшие углубления во всех углах и в них кладут — в каждое углубление — по кусочку хлеба, по маленькому камню и сколько-нибудь денег (кто сколько может: богатые кладут серебряные монеты, бедные — медные). Это дань суседке, чтобы она благоволила к хозяевам. Затем в переднем углу ставят маленькую цельную, с корнем, кедринку и приговаривают: «вот тебе, мать-суседушка, теплый дом и мохнатый кедр»… Потом приглашают священника и служат молебен. По окончании молебна поперечные бревна вкладывают в свои гнездья и навеки закрывают углубления с хлебом, камнями и деньгами, а кедринка остается в переднем углу и ни под каким видом не выбрасывается вон. Потом кладут следующий венец, за ним третий, на него кладут балки и настилают пол, и кедринка таким образом пристраивается в переднем углу подполья, где ее и можно видеть в любом сургутском доме. Эта кедринка, по-видимому, и служит главным местопребыванием домовой суседки. По крайней мере, те, кому случалось ее видеть в подполье, обыкновенно видели ее вблизи этой кедринки.
Точно так же, переходя из старого дома в новый, хозяева выводят с собой и старую домовую соседку, приглашая ее словами: «матушка-суседушка, пожалуй с нами в новый дом», где ей отводится обычное место — в переднем углу подполья.
В случае нерасположения к хозяевам суседка вредит иногда даже и тем животным, которые временно помещаются в избе. В особенности достается от нее курам, которых сургутяне по зимам держат в подполье. Если их не взлюбит суседка, то она мучит их не меньше людей. Это замечают по тому, что куры вдруг, ни с того, ни с сего, большею частью ночью, когда им следовало бы спать, поднимут под печкой возню, начнут неистово махать крыльями, биться и летать. Это уж непременно их «вертит» суседка. А когда их вынут из-под печи, то они оказываются еле живыми и страшно измученными, уставшими. После этого куры обыкновенно начинают хиреть и потом вскорести дохнут. И вот, чтобы умилостивить суседку и заставить ее полюбить кур, сургутяне пекут маленькие кругленькие караваешки хлеба, втыкают их на лучину и засовывают эту лучину за матку под печкой так, чтобы ни кошка, ни куры не могли достать этого хлеба. Потом, через некоторое время, смотрят: если хлеба нет, значит его съела суседка, и теперь уже она не будет более трепать кур. Если же хлеб еще лежит, то значит, суседка им брезгует и требует иного, и тогда черный хлеб заменяют белым. Если же и это не помогает, и суседка по-прежнему продолжает трепать кур, тогда принимаются уже другие меры, носящие, так сказать, оборонительный характер. Именно, к ногам кур привязывают по клочку «карсучьей» шерсти, на манер овечьей «ногавки» (так называют сургутяне клочки разной материи, которые привязывают летом к ногам) овец, чтобы отличать их в стаде одну от другой). Карсучью шерсть суседка почему-то особенно не любит и даже чуть ли не боится ее, — по крайней мере, по словам сургутян, никогда не трогает тех кур, у которых привязаны «ногавки» из карсучьей шерсти.
Если же карсучьей шерсти нет в доме, то бросают в курятник ножик, чтобы суседка обрезала себе лапы, или употребляют такие приемы: садят курицу (которую «вертит» суседка) на заслонку и тихонько стегают ее помелом (или же просто только трясут помелом над курицей).
Затем от этого помела щиплют «елочки» веника и отрезают лоскуток привязи, которою помело завязано, и все это кладут в ковшик с «жаром» (угольями) и этим дымом подкуривают верченую курицу. Обкуривают также верченых кур в первом дыму, когда только что затопится печь, держа их в руках на шестке. А чтобы вообще суседка не портила здоровых кур, то обыкновенно в Спиридонов день (12 декабря) садят их под кадку, после чего, по словам сургутян, суседка уж не тронет их до следующего Спиридонова дня.
Теперь мы перейдем к воззрениям сургутян на скотскую суседку. Эта суседка живет в «загородях» и также является верховной хозяйкой над всей находящейся там скотиной. Точно также и здесь одних лошадей или коров она любит, других — нет. В первом случае скотина бывает (благодаря заботам суседки) сытая, здоровая, сильная, во втором — она начинает сохнуть, хиреть, не пьет и не ест. Если суседка полюбит какую скотину, то даже таскает из чужих загородей сено для нее, отчего скотина эта и бывает такая сытая. В знак своего расположения скотская суседка (подобно избной) заплетает у лошадей в гривах «косы» — тоже скомканные в виде войлока пряди волос. Эти «косы» хозяином лошади v тщательно хранятся и никогда не распутываются, чтобы не прогневить суседки. А каких лошадей суседка не взлюбит, тех по ночам она мучит, ездит на них по загороди, и утром хозяин находит их в мыле и поту, крайне утомленными и измученными. Это значит — ночью ездила суседка. Тогда, чтобы умилостивить ее, пекут круглый маленький хлебец, посыпают его солью и кладут в загороди под матку, приговаривая: «матушка-суседушка, вот тебе хлеб да соль — полюби нашу скотинушку». Если и после этого суседка не перестанет объезжать лошадей, то пришивают к уздам у лошадей карсучью шерсть.
Но, кроме того, во избежание вообще немилости со стороны скотской суседки, сургутяне ежегодно, в великий четверг, приносят, так сказать, жертву этой суседке. Именно в этот день пекут маленькие кругленькие хлебцы и относят их в загороди, под матку. При этом обыкновенно положенных в предыдущий год караваешков хлеба уже не находят на старом месте, хотя всегда кладут их так, чтобы скотина не могла их достать. Это означает, по словам сургутян, что хлебцы эти съедает суседка.
Такие же хлебцы кладут и в новые загороди, когда из старых переводят туда скот, с тем же обычным причетом: «вот тебе, матушка-суседушка, хлеб да соль, а ты полюби, пои и корми нашу скотинушку»…
Банная суседка, представляется сургутянам существом более злым и страшным, чем избная и скотская. По-видимому, в противоположность этим последним, которые хотя и причиняют иногда неприятности, но могут также делать людям и добро, банная суседка не способна к добру и всегда причиняет людям только зло. Поэтому сургутяне боятся ее гораздо больше, чем первых двух, и точно так же стараются ее при случае задобрить, как и тех. Для этого, когда топится баня и все вымоются, последнему, кто мылся, ни под каким видом не позволяется выливать на себя совершенно всю воду, а нужно хоть немного ее оставить в кадке. Эта вода и предназначается для банной суседки и оставляется она с обычным причетом: «вот тебе, матушка-суседушка, водица, мойся и парься в теплой баньке»…
Если же воды не оставить, то суседка рассердится, и в следующий раз, когда будут топить баню, может до смерти запарить хозяина ее (или, вернее, хозяйку, так как здесь обыкновенно баню топят бабы). Точно так же банная суседка не любит, если в баню ходят в «третий пар», т. е. в третью смену. Этот третий пар — худой пар, и если пойти одному в этот раз в баню, то может явиться суседка и запарить до смерти. Обыкновенно она является в образе какого-нибудь знакомого или родственника, который тоже якобы приходит в баню помыться. И когда тот, кто мылся, обращается к этому пришедшему с просьбой окатить его или потереть спину, то банная суседка, принявшая вид человека, начинает окачивать горячим кипятком и, по словам сургутян, бывали случаи, что обваривала людей до смерти.
О таких проделках банной суседки здесь ходит немало рассказов. Так, однажды в с. Локосовом (в 100 верст, от Сургута, по Оби вверх) мылись три человека в бане — двое сургутских казаков и третий местный (локосовский) поп. Казаки вымылись раньше и вышли из бани в передбанник, поп же остался. Вдруг они слышат дикие стоны и мычание попа, вбегают в баню и видят, что на попе верхом сидит кто-то мохнатый (поп же лежит растянувшись на полу). Один из казаков от страха пустился бежать, а другой не оробел и догадался, что надо сделать: скинул с себя шейный крест, окунул его в воду, зачерпнув предварительно ковшик воды, и этой водой из ковшика брызнул на мохнатого… Тогда в бане поднялся страшный «трескоток» и мохнатый (это был банный) моментально куда-то исчез, а попа подняли еле живого, в бесчувствии. Когда с попом «отводились», то он рассказал, что в то время, как он сел мыться, из-за печки выскочил этот мохнатый, навалился на него и начал душить, тогда-то он и застонал… Но были ли у этого мохнатого хвост и рога и вообще, какой был его внешний вид — участники этого происшествия от страха не могли рассмотреть.
Другой случай был в одной из низовских деревень. Мылись раз в бане мужик и баба (такое совместное мытье мужа с женой здесь является общим обычаем). Мужик вымылся раньше, вышел в передбанник и через некоторое время кличет свою бабу: «Скоро ли ты там?» — «Сейчас выйду», — отвечает баба. Он немного подождал, и опять зовет ее, та кричит: «Сейчас, сейчас», а сама не идет. Это показалось мужику странным, что жена так долго замешкалась и когда, он отворивши дверь в баню, в третий раз вскрикнул: «Да скоро же ты, наконец!» — то увидел, что жена его лежит на раскаленной каменке без движения и без звука… Мужик выбежал из бани и крикнул народ, а сам тут же упал без чувств. Когда на крик сбежался народ, то бабу нашли уже мертвой, с совершенно испеченным телом. Голос же, выходивший из бани, оказывается, принадлежал банному духу, который в это время «запаривал» бабу и отвечал за нее мужику.
Был такой случай и в Сургуте, когда банный явился раз к одной женщине, мывшейся в бане, в образе ее матери, и начал обливать ее кипятком, пока, наконец, эта женщина не выбежала голой из бани.
Эта боязнь банной суседки служит причиною того, что баня здесь является самым страшным местом, куда не только ночью, но даже и днем сургутяне ни за что не пойдут в одиночку, а топят бани или моются там всегда компаниями. В банях же происходят самые «страшные» святочные гадания, о чем нам придется говорить ниже.
ДУХИ, НАСЕЛЯЮЩИЕ РЕКИ, ЛЕСА И ОЗЕРА
По мнению сургутян, в реках и озерах (но не в болотах, которые являются специальной резиденцией лешего) живет особый водяной дух. Те, кому доводилось его видеть, замечали у него собачьи ноги и «тулово» (туловище), покрытое шерстью, как у выдры, некоторые видели также хвост и рога. Ютится этот дух по преимуществу в глубоких местах, куда и утаскивает время от времени людей и скотину. Если тонет человек или лошадь, это значит их тащит к себе водяной. Но человека он может утащить только тогда, когда на шее у него нет креста, с крестом же человек, по мнению сургутян, никогда не утонет. А если бывали случаи, что тонули люди и с крестом на шее, то это поражало всех и объяснялось обыкновенно тем, что или утонувший был большой нечестивец, которому не помог и крест, или же он наскочил на слишком дерзкого водяного, который, давно уже соскучившись по людям, с жадностью накинулся на человека и второпях не разобрал креста.
Водяной в особенности любит таскать к себе людей в полночь, «в худы часы», как говорят сургутяне. Вот почему сургутяне никогда не купаются ночью, особенно около полуночи, боясь, чтобы водяной не утащил их в воду. Кроме того, водяной почему-то особенно любит «парное тело» и всегда «зарится» на него. Поэтому никогда не советуют купаться тотчас по выходе из бани, «на парно тело», так как было много случаев, что как только кто из бани станет купаться, глядишь, и утонет. И не особенно даже давно был такой случай с одним сургутянином, который, забывши или пренебрегши наставлениям опытных людей, стал после бани купаться… И только что он зашел на глубокое место, как сейчас же начал тонуть, хотя прекрасно умел плавать. К счастью, его вытащили из воды, и когда с ним «отходились» (он был уже в бесчувствии), то сургутянин этот рассказывал (и сейчас рассказывает всем, кто хочет его слушать), что лишь только он зашел вглубь, как водяной облапил его и первым делом принялся стаскивать с него крест (потому, что в кресте ему не утопить человека), а пока он возился с крестом и снимал его, подоспела помощь, и рассказчика отбили у водяного.
Поэтому, когда кто тонет, то, чтобы спасти его, бросают в воду крест и этим отпугивают водяного, который и оставляет свою жертву. А если тонет скотина, например, корова или лошадь при переправе через реку, то нужно подъехать к тому месту, где она нырнула, и бросить в воду нож, — тогда водяной выпустит свою жертву и опустится вглубь.
По-видимому, у здешних водяных есть свои излюбленные места, где они живут охотнее, чем где-либо еще. Это обыкновенно те места, поблизости от которых находились некогда остяцкие поселения, ныне или затопленные водой, или сохранившиеся, в так называемых городищах. Таких мест указывают несколько, как в протекающей под Сургутом речке Бардаковке, так и на Оби, и обыкновенно там никто из сургутян не купается, и не переплавляет лошадей, потому что раньше, будто бы, здесь много гибло скотины и людей.
Не меньшее значение, чем водяному духу, сургутяне приписывают также и лешему или лесному духу, который царствует в лесах, на сорах, но главным образом в лесных болотах. Там он водит и «кружает» людей. Если кто заблудится в лесу или на болоте, то сургутяне обязательно приписывают это тому, что его водил или кружал леший, а потому и советуют, если кто заметит, что заблудился, непременно остановиться и сотворить молитву: «Да воскреснет Бог»… Леший тогда с громким хохотом и с шумным хлопаньем «в ладушки» удалится в глубь леса, и заблудившийся скоро отыщет дорогу. Иногда леший водит невидимым образом, иногда же принимает вид человека, обыкновенно какого-нибудь близкого знакомого или даже приятеля, который тоже, якобы, очутился в лесу с тою же целью, что и заблудившийся. Этот «приятель» предлагает вывести из лесу; ему, конечно, доверяешься, рассказывают сургутяне, и он тогда заводит в такую трущобу, что становится уже несомненным, что имеешь дело с лешим, а вовсе не с приятелем. Тогда следует сотворить обычную в этих случаях молитву («Да воскреснет Бог»), и этот «приятель» превратится в громадного человека и с хохотом и шумом исчезнет в лесу… При этом, по словам сургутян, исчезая в лесу леший (если он являлся в образе какого-нибудь знакомого человека), не преминет еще, как бы, похвастаться: «Ха, ха, ха, — захохочет он диким хохотом, от которого мороз продирает по коже, — русского обманул, с русским шел и русского провел»…
Так что себя этот дух, очевидно, считает не русским. В этом нетрудно заметить влияние инородческой демонологии на сургутян, о чем подробнее у нас речь будет ниже.
Если леший присутствует где-нибудь невидимо, то, по словам сургутян, его можно сделать и видимым. Когда, например, едешь по лесу или по сору на лошади, и последняя станет без всякой видимой причины шарашиться, бросаться в стороны, «таращиться», это значит, что ее не пускает леший, который стоит тут поперек дороги. Его можно прогнать обычным способом, т. е. сотворив молитву, но если при этом желательно сделать его видимым, то стоит только посмотреть вперед, сквозь дугу, меж ушей лошади, и тогда леший примет свой настоящий вид: страшного, огромного, выше леса, человека в белом одеянии. Если потом прочитать молитву, то он с шумом и грохотом удалится с дороги, и лошадь побежит обычным бегом.
Иногда леший принимает вид собаки или зайца, и если в таком виде перескочит через дорогу, то может «скрасть дорогу», т. е. путник или проезжий потеряет путь и заблудится.
Любопытно, между прочим, что леший, по словам сургутян, не любит «матерских слов», и когда услышит в лесу такую ругань, то нарочно прибегает из своих болот, чтобы водить и кружать человека.
Точно так же, по словам сургутян, лешему бывает «тяжело», когда по каком-нибудь покойнике служат сорокоуст (или, как здесь говорят, «сорокоустию» служат).
У лешего есть и жена — «лешиха», с длинными волосами: но принимает ли она участие в проделках своего мужа и какое именно — нам не удалось узнать.
До какой степени сургутяне боятся лешего, можно видеть из того, что при входе в лес, куда обыкновенно ходят лишь большими компаниями, например, за грибами или за ягодами, здесь устраивается целый ритуал, имеющий в виду охрану от лешего. Именно, перед тем, как рассыпаться по лесу, «вожата» скликает всю компанию и кричит: «Собирайтесь в круг». Когда все станут вокруг, а «вожата» посредине, последняя произносит молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». На что компания отвечает хором: «Аминь», а «вожата» говорит: «Спасибо на аминь». И так до трех раз. Потом все кричат «в голос» (хором): «Бог на помощь», тоже до трех раз, и затем уже расходятся по лесу…
Делается это, по словам сургутян, для того, чтобы леший не увел кого из «табуна»… «Долго ли до беды! Без молитвы не долго и прикоснуться нечистой силе…».
