А. Сургутсков
До коллективизации каждый в селе жил своим хозяйством, у каждого была своя «вотчина». У нас была речка Бобровка и примыкающие к ней местности, у Пластининых — район реки Конды. Видимо, вотчина переходила из поколения в поколение. Никто посторонний не имел права появляться и что-то делать там.
С приближением весны становится больше солнечных дней, начинают притаивать дороги. Затем темнеет лед, появляются забереги — это признак приближения ледохода. Ледоход на Иртыше всегда был бурным и шумным, на ярах после него оставались торосы высотой до 4—6 метров.
Отец с дедом каждую весну по льду тащили на весновку груженые сетями и продуктами лодки в район р. Бобровка на протоку Варовая, где была избушка. Затонина и заливы в этом районе освобождались ото льда намного раньше, чем река. Сети ставили на якоря и буйки. Ловили нельму, язя, щуку, сорогу и другую рыбу.
Мне уже было 10 лет и я всегда ездил со старшими, куда бы они не поехали. В школе меня весной отпускали рано и разрешали приходить на занятия позже, но бывало трудно, так как надо было класс догнать.
Как правило, после ледохода погода портилась, дул свежий ветер и по небу плыли тяжелые свинцовые облака. Временами пролетал снег, напоминая о зиме. Редко еще проглядывало солнце. На реке в эти дни при разливе всегда шла крупная волна с белыми барашками. И вот в этот период приходилось увозить рыбу в деревню, сдавать в рыбкооп пока она свежая. Реку переваливали выше или ниже деревни, где волна была слабее.
В те времена ружей в деревне почти не было. Я имел двуствольное ружье шестнадцатого калибра, подаренное моим дядюшкой — лесничим. И вот когда с отцом ехали на лодке, мне очень хотелось выстрелить, т.к. птицы была тьма тьмущая и подпускала она очень близко, но он мне никогда не разрешал пугать птицу и рыбу. Когда ехали на лодке (обласке), старались грести осторожно, не стучать, соблюдая тишину.
После окончания весновки начались заготовки дров на зиму, готовили 12—15 сажен.
В июле месяце начинался сенокос. Мы сена ставили вчетвером 25 стогов по 25— 30 копен каждый.
Весной на лугах — там, где была «ветошь» (прошлогодняя нескошенная трава), зажигали палы, но следили за выжиганием строго, особенно если близко был бор; делали канавы, заполняя их водой.
По окончании сенокоса осенью в таежной речке Бобровке занимались охотой и рыболовством. Ехали по речке вверх около 3 километров, затем, оставив лодки, шли по телефонной просеке 3—4 километра, сворачивали к речке и через 1,5—2 километра выходили к избушке (зимовью). На перекатах делали запоры и в оставленные для прохода рыбы окна ставили сплетенные из прутьев морды. Ловили щуку, окуня, ерша и горного чебака-мегдыма. Морды плели обычно вечерами.
Для ловли глухаря вырубали лес на осыпях, где было много гальки. Ставили пленицы из конского волоса, иногда их ставили с журавлем, чтобы глухаря не съедали зверьки.
Когда ходили по тайге, мне было разрешено стрелять рябчика и другую дичь. Если не попадались рябчики, все равно надо было делать выстрелы, чтобы хозяин тайги медведь и рысь, которых было очень много, уходили дальше. Рябчика в бору ловили силками, используя в качестве приманки калину.
После окончания таежных промыслов занимались рыбалкой — так называемым подледным ловом. Были выдолблены проруби и ставили по 4—5 провязов поперек Иртыша. Смотрели сети два раза в неделю. Лед был толщиной до одного метра и более, так как раньше были очень морозные зимы. Нельму ловили крючками на «животь» — это в чебака, разрезав его живот, вставляли большой крючок. Ловили обычно в ярах, опуская в прорубь одного чебака. Нельма ловилась очень крупная, до 8—12 кг. Между сезонными работами летом обычно был распространен лов стерляди самоловами и переметами, а чебака в заводах — сетями.
Журнал «Югра», 1993, №2
