Леонид Бабанин
Смерть… Каждый человек рано или поздно начинает задумываться о ней. В беззаботные детские годы всем нам кажется, что мы бессмертны. Стоит чуть-чуть подрасти – и в душе, с пониманием того, что ты не вечен в этом мире, поселяется страх смерти. Он то уходит куда-то, приглушённый суетой, житейскими бурями, то атакует тебя с новой силой.
С возрастом ты почти перестаёшь думать о смерти, она кажется тебе какой-то отдалённой и почти нереальной перспективой. Но вот приходит время, когда ты вновь, как в ранней юности, остро ощущаешь неизбежность смерти и стремишься успеть завершить свои земные дела, а потом – будь что будет.
Кольке и в сорок казалось, что он бессмертный. Природа наградила его ясным быстрым умом, хорошей физической формой и душевной уравновешенностью. Казалось, не было неподвластных ему ситуаций в его жизни. Проблемы и ребусы, возникающие перед ним всуе, решались без каких-либо терзаний. «Баловень судьбы» – звали его знакомые.
Проезжая мимо похоронной процессии, поглядывая на гроб, он думал: «Не… Я ещё поживу тут! С девками повеселюсь, в Сочи их повожу, в кабаках попляшем… Нет, туда мне пока рано!»
Верил Колька и в то, после смерти жизнь продолжается, и поэтому с местным батюшкой хоть и не дружил, но почтительно здоровался: мало ли, вдруг, да и пригодиться, в нужный момент и подкорректирует, если что не так. Ещё часто ловил он себя на мысли, что смотреть на покойников ему неприятно, и потому похоронных мероприятий старался избегать.
Природа не обидела Кольку ничем, про таких говорят в народе: «Богом поцелованный». Закончил Казанский университет, факультет журналистики, работал корреспондентом в районке, известность даже приобрёл, когда главный редактор недоглядел – подписал в печать Колькин материал про то, как глава района присвоил земельный участок в центре города. Ох, и скандал разразился после этого в коллективе редакции! Колька стал изгоем – а как же, подставил весь коллектив, редакция теперь минимум как год будет без премиальных и других льгот.
Ничтоже сумняшеся Николай покинул стены этого казённого учреждения и занялся «диким» бизнесом, именуемым в народе «купи- продай». Дело у него пошло. Покупал и продавал практически всё, что попадалось под руку, включая чиновников. Поставлял в районный центр щебень, в электросети – газовые дизели, в больницу – матрасы, комплекты постельных принадлежностей, мебель. А когда его душа воспаряла ввысь, приходил в редакцию и вёл весь коллектив в местный ресторанчик. И там Колька чувствовал себя сильным мира сего. «Разве может, – думал он, – корреспондентка Лилия Петровна, сидящая всю жизнь на окладе, рассуждать о прелестях жизни? О каких ещё прелестях? Даже её кофточка из мохера, постиранная сто пятьдесят раз, говорит об однообразии жизни, глаза её всегда потуплены и наполнены беспокойством. И даже сейчас, в ресторане в окружении коллег, она в тревоге:
– А что скажут в администрации района, если узнают, что мы тут всем коллективом сидим и пьём?
Услышав её слова, Колька от души рассмеялся:
– И не просто пьём, а закусываем!
Евгений Зельманович, ветеран редакции, корреспондент, поэт, утешал её, приговаривая:
– Что, Лилия Петровна, ни разу не была на банкетах в этом ресторане? Не видела, как чиновники жрут водку и коньяк? Нам и не снилось, сколько они выпивают. Мы-то по сравнению с ними – сама скромность!
Лилия Петровна, видя такую поддержку, бодрилась, забывала на время об «опасности» и снова включалась в обсуждение текущих дел в коллективе.
У Евгения Зельмановича в редакции – свой кабинет размером два на три метра, стол с тумбой, а на стене радио. В тумбе стола всегда хранится припасённая бутылка, как он ласково её называет, «портвешка три семёрки». Бутылка до обеда, бутылка после обеда – это его норма. А есть в редакции и трезвенники – например, корректор Инна. Такой вот разношёрстный коллектив, противоречивый.
Колька в ресторане позволял себе решительно перебивать говорящих, то и дело подливал всем в бокалы и произносил свой любимый тост – утверждение:
– Смеётся тот, кто смеётся у кассы!
– Да где же её взять-то, эту кассу? – вздыхала Лилия Петровна, которая теперь, уже не смущаясь, чокалась с коллегами.
– Как это – где? – изображал удивление Колька. – Забери у ближнего! Деньги-то есть, и сосредоточены они по хозяевам, просто нужно суметь их взять. Ваша задача, Лилия Петровна, у хозяев этих деньги выманить: раз – и они ваши!
– Да, так они тебе их и отдали, – возразила Лилия Петровна, мысленно представив себе знакомых, у которых водились деньги.
Бывшие коллеги поглядывали на Кольку и не понимали, почему так: они – умные и даже талантливые, однако… без денег. А Колька – дурак и бездарь, а в ресторан их всех привёл? Будоражили Колькины успехи сознание журналистов, которые, честно говоря, и журналистами-то уже не были, поскольку в газете своей только и делали, что пели хвалу районной администрации за более чем скромное вознаграждение.
А у Кольки теперь совсем другая была жизнь. Так и летела она: сегодня – Москва, завтра – Екатеринбург, послезавтра – Сочи… Все станции знал Колька, от Туапсе до Очамчиры, и везде себя чувствовал, как дома – во всех ресторанах, на всех базах отдыха. Запросто мог работать туроператором по Черноморскому побережью, но бизнес у него катил и так неплохо.
Стратегическим финансовым мышлением Колька, конечно, не обладал, в акции, в заводы деньги не вкладывал. Иногда, глядя на свою туго набитую спортивную сумку, подумывал: «И куда мне столько денег, сумки да мешки. Одну сумку с долларами закопал дома, в погребе, нехай лежат, авось, когда-нибудь и пригодятся, а эти куда?»
Не интересно всё это становилось. Оговорили дело с чиновниками, нефтяниками, газовиками, открыли фирму, на товар накрутили две — три суммы, слили деньги, товар поставили вовремя, деньги разделили – и снова вперёд, и так без перерыва. И вдруг тоска какая то напала, надоело всё, одиночество стало давить – вроде полные карманы денег, а радости нет.
Вот опять Сочи, Дагомыс, вид и на море, и на городишко, ресторан неподалеку. Заказал барашка – целиком запекают, скоро за дамой надо зайти – и приятный вечер обеспечен. Но снова грусть одолеввает. Чужая ему дама эта, о любви и речи нет, просто красивая, больше от неё никакого толку. Пойти в ресторан – и молчать, тыкать вилкой в салаты, смотреть на барашка, лениво жевать?..
«Да и я ей тоже особо не нужен, живёт себе в Йошкар-Оле, работает в администрации, всё у неё есть, кандидаты в мужья вьются вокруг, квартирка в центре города, дочь уже взрослая, и сама она стильная и ухоженная. Ну и пусть, – сетовал про себя Колька. – Отправлю завтра её домой, скучно мне с ней, а красота от тоски не спасает». Размышляя так, он нехотя поднялся с дивана, натянул парадные брюки, рубашку и отправился на вечернее рандеву.
«Последний раз со своим «чемоданом» в Сочи еду, не буду больше их через интернет искать, так надо знакомиться, как говорил друган из Тюмени – «с подбору на метле».
Ну вот и всё. Щёлкнул замок в двери его гостиничного номера. Колька прошёл по коридору в фойе – и вот она, Вера, сидит в продуманно — изящной позе, устремив взор вдаль, туда, где светится разноцветными огнями берег Чёрного моря.
– Пойдём, мечтательница! – с улыбкой позвал её Колька. Вера не ответила на улыбку, в глазах у неё была печаль.
– Мне настроение испортили. – сказала она.
– Кто посмел? – возмутился Колька.
– Когда я шла сюда по коридору, дверь в одном номере была открыта, там и милиция, и скорая. А на полу мужчина лежит… мёртвый.
– Ну вот, опять… смерть, одиночество вокруг меня, к чему бы это? – подумал Колька.
С испорченным настроением пара равнодушных друг к другу людей спускалась в лифте на бессмысленное и дорогостоящее мероприятие – сидение возле зажаренного барашка в шикарном ресторане под ночным южным небом.
«Всё-таки хорошо, что районка с её нищенской зарплатой, которой едва хватало, чтобы поесть да одеться, осталась в прошлом», – подумал Колька, вспоминая унылый кабинет и унылые лица коллег. В унисон его мыслям Вера воскликнула:
– Как ласково стрекочут цикады, так они поют только в Сочи!
И действительно, вслушиваясь в эти звуки, вдыхая аромат роз, смешанный с запахом каких-то неведомых южных растений, Колька вдруг почувствовал, что к нему возвращается ощущение радости жизни, и предложил Вере:
– А давай пройдёмся по пляжу!
И они повернулись на Дагомысовский пляж. Купальщики — фанаты неистово продолжали принимать морские ванны
– И какой смысл ночью купаться – чтобы в плавках тебя не увидел никто? Ведь море – оно красиво, на него смотреть надо, на рыбок у берега, на крабов у волнорезов, на людей, в конце-то концов, на красивых девушек особенно!
– Наверное, – пожимая плечами, отвечала Вера, безразлично поглядывая на купающихся в море людей.
– Живые… – глядя на них, произнёс Колька.
– Это ты о ком? – встрепенулась с любопытством Вера. Сообразив, что нечаянно вслух ответил на свои, ставшие в последнее время навязчивыми, мысли, Колька ответил:
– Живые люди, не спящие! Я вот днём купаться люблю, таксист знакомый утром меня увозит на дикий пляж, где много камней, и там я пребываю как минимум часа два, гоняюсь за вёрткими крабами, крупными рапанами, разглядываю плавающих на отмели рыбок, пожирая душой и глазами открывавшийся передо мной новый мир.
– Интересно, – согласилась Варя, похрустывая подошвами своих туфелек по прибрежной гальке. – Пойдём на асфальт, а то трудно на каблуках по гальке идти.
– Точно… – сообразил Колька и вывел свою подругу, одетую в лёгкое, как облачко, сиреневое платье, на освещённую аллею. Оглядывались прохожие на Веру, – красива, эффектна, в светлых волосах – заколка с большим янтарным цветком по центру.
– А вроде, мы с тобой – неплохая пара, – произнёс Колька.
Помолчав немного, Вера ответила:
– И действительно, почему бы нам не жить вместе? Видно, что ты – парень хороший, с деньгами и неглупый. Вот только дикость в тебе ка-кая то есть, как зверёк лесной… Оглядываешься всё время, как будто бежишь от кого-то….
«Ну и ну, – про себя удивился Колька, – на мои бабки номер сняла, прилетела сюда. Парикмахер, подарки, море, рестораны, барашки – и на тебе, я – дикий! А не дурак ли я? А что, если в следующий раз вывезу сюда свой бывший коллектив во главе с Лилией Петровной и погуляю с ними тут? Им-то подарков не надо, номер и кафешки недорогие. И спасибо скажут, и душевные вечера будут, не то, что с этой железной леди… Надо же, дикий я по её понятиям! Нет уж, надо с ней распрощаться по-хорошему, а то и до греха недалеко, доведёт меня – как врежу ей… Всё, сегодня последний раз сидим, и до свидания». И, вновь глянув на свою даму, сказал:
– Не знаю, как у тебя, а у меня аппетит разыгрался, этого барашка, которого нам сейчас запекают, я один съел бы, не отрываясь!
– А я тебе такую возможность с удовольствием предоставлю, не при-тронусь к этому барашку, на тебя смотреть буду! – улыбнулась Вера и, пройдя ещё метров десять, спросила:
– Тебе нравится архитектура побережья Чёрного моря – памятники истории, здания?
Колька задумался и честно ответил:
– Ты знаешь, Вера, я не врубаюсь нисколько в эти памятники, здания – мне это совсем не интересно, для меня это прежде всего – шаманские идолы. Города, где я бывал, – Новосибирск, Екатеринбург, Тюмень, Москва, Рига – в сущности, одинаковые. В любом из них можно, как здесь, в Сочи, заказать барашка, домашнего вина – и тебе всё принесут и накормят. Везде есть любовь, везде есть разлука – всё везде одинаково. Надо искать уединения, тишины, стремиться туда, где красиво и интересно.
Вот так, беседуя, они подошли к ресторану «Кавказская кухня». Расторопный официант с полотенцем через плечо встретил их на крыльце и доложил:
– Ваш барашек уже на подходе!
– Отлично! – обрадовался Колька.
– Надеюсь, мы не в общем зале будем сидеть? – поинтересовалась Вера – У нас есть VIP зал c отельными кабинками для двоих, – вмешался в разговор официант, приглашая их следовать за ним. Колька, стараясь поднять себе настроение, весело посмотрел на Веру и сказал:
– У нас с тобой всё по высшему разряду будет – и VIP зал, и вид на Чёрное море, и пение твоих любимых цикад.
Чуть приостановившись, он оценивающе посмотрел на Верю и добавил:
– А мы с тобой, и правда, пара неплохая, импозантно смотримся!
– Кто бы сомневался, – подтвердила Вера. Не глядя ни на кого в зале, она прошла за официантом в кабинку и села на красивый, стилизованный под старину стул. Колька, теперь уже вполне довольный жизнью, уселся напротив. Две бутылки минеральной воды, ваза с фруктами, поблескивающие серебром приборы – вся окружающая обстановка подчёркивала особую важность вечера, посвященного молодому кавказскому барашку.
– На Черноморском побережье не встретишь знаменитого кавказского гостеприимства, – не спеша, как гид, начал демонстрировать свои познания Колька. – Здесь каждый себя радует сам, исходя из возможностей своего кармана. Кто насколько сможет, так себя и обслужит. Всё зависит от твоего кошелька и твоих фантазий. За деньги в Сочи можно всё!
– За деньги всё то же самое можно и Йошкар-Оле, – отозвалась Вера.
– Но только в твоей Йошкар-Оле нет ни моря, ни пальм…
Неслышно, как привидение, появился официант и, водрузив на стол глиняный кувшин с домашним вином, прокомментировал:
– Как вы и просили – молодое домашнее вино «Изабелла», первый кувшин из только что открытой бочки.
– Отлично, уважаемый, но не видим его в бокалах! – с лёгким упрёком заметил Колька.
Не желая вступать в пререкания с самоуверенным клиентом, официант виновато улыбнулся и наполнил бокалы эксклюзивным вином, поклонился, сделал шаг назад – и исчез так же неслышно, как и появился.
– Ну вот и местное вино, это не хухры — мухры, не какое-то задохнувшееся в стеклянных бутылках, а живое вино, из деревянной бочки, на-стоящее, – со знанием дела рассуждал Колька.
Вера осторожно подняла свой бокал, сделала глоток, посмаковала, ещё выпила, затем, подумав, сказала:
– Да, что-то, пожалуй, в нём есть… особенное.
Колька же за один раз опустошил свой бокал, кинул в рот виноградинку и расплылся в блаженной улыбке:
– Вот ради этого сюда и стоит приезжать!
Аппетит, как известно, приходит во время еды. Выпили ещё, потом ещё. Вера стала намного разговорчивее и даже призналась, что ей никогда так не было хорошо, беззаботно и уютно, как в обществе Николая. А Колька отметил про себя, что ему всё-таки приятно в её компании, и хорошо, что снял Вере отдельный номер – каждый день идёшь, как на новое свидание.
Снова появился бесшумный официант. Он водрузил на стол длинный серебряный поднос и пояснил: «Это – под барашка!»
– Ждём, ждём, – дружно закивали Вера и Колька. А Веру уже раздирала любопытство, и она переспрашивала:
– Прямо такой огромный, запеченный, на вертеле баран будет?
– Да, именно такой, – загадочно прошептал Колька, – но с одним сюрпризом.
Официант поставил на стол глубокую чашу на никелированной ножке, и снова исчез за дверью. Колька с видом знатока пояснил, что это – ёмкость под кости, объел косточку – и туда, чтобы вид на столе не портить.
– Как здорово! – произнесла Вера, завороженная действиями официанта, в предвкушении появления запеченного на углях барашка.
– А ты знаешь, какой барашек самый вкусный? – спросил её Колька.
– Который запечён у берега моря, румяный, мягкий и ароматный!
– Правильно, – засмеялся он находчивости Веры. – А если честно, то самочка, которая ни разу не ягнилась.
Официант по-деловому разложил перед гостями необходимые приборы, поставил чашу с водой, в которой плавали нарезанные кружочки лимона, принёс стопку полотенец для рук.
– Ах, как же я проголодалась! – громко смеялась Вера, разгорячённая несколькими бокалами вина. Официант унёс пустой глиняный кувшин, а у Веры начался кураж – кокетливо поправляя растрепавшиеся локоны, она изобразила на лице грусть:
– Официант унёс кувшин, и мне сразу стало скучно…
– А мы сейчас другой кувшин попросим, деревянный! – пообещал Колька.
Степенный и деловитый официант появился снова и установил на краях стола треноги. Для торжественного вноса барашка всё было готово. Есть что-то завораживающее в этом действе – когда водружают на трапезный стол запечённую целиком птицу, громадную рыбу или барашка.
Наши герои замолчали, замерли, их лица приняли вдруг испуганное выражение. Может быть, их воображение рисовало пасущегося на зелёной лужайке барашка, живого и радостного, который вот-вот окажется на их праздничном столе в запечённом виде.
Открылась дверь – и вот на вертеле, больше похожем на шест, внесли румяного зажаренного барашка. Умело, не спеша официанты установили запеченную тушу, источающую аромат не только на весь ресторан, но, наверное, и на весь Дагомыс, и предупредили гостей:
– Баран только с огня, минут десять он должен постоять, как бы успокоиться.
Выйдя из оцепенения, Вера шёпотом спросила Кольку:
– А что, нам надо будет его целиком съесть?
– Конечно, – ответил Колька, – пока не съедим барана и не выпьем бочку вина, из Сочи не уедем!
– А сколько же времени нам на это потребуется?
– С настоящим домашним вином можно за вечер съесть не только одного барана, но и целую отару!
Присматриваясь к запечённой туше, Вера поинтересовалась:
– А как вообще его едят? С чего мы начнём?
Колька с видом знатока начал объяснять:
– Да тут всё вкусно, но я начну с голяшек, животика, вкусная у него и шейка, хороши рёбрышки… Ну что ты, Вера, он весь – объедение! Мы будем его есть до утра и запивать вином.
В подтверждение Колькиных слов официант водрузил на стол ещё один кувшин с вином. И, чуть помедлив, спросил:
– Сами справитесь или помочь?
– Пока сами! А что тут справляться, отрезай и кушай, – уверенно заявил Колька и, с гордостью глянув на Веру, предложил выпить барана, принесённого в жертву за этот прекрасный сочинский вечер. – А кто знает, что будет после? Может, и судьба у нас вдруг поменяется?
Вера послушно подняла свой бокал. Посмаковали вино, помолчали, и вот, взяв в руки нож, Колька принялся за дело. Аккуратно вырезал пластину мяса для Веры, себе же взял баранью голяшку, сел на своё место и произнёс:
– Вот теперь надо попробовать!
А Вера уже уплетала за обе щеки вкуснейшее мясо. Присоединился к ней и Колька. Ели молча, прихватывая зелень и овощи. После продолжительной паузы Колька напомнил:
– А вино?
– Точно! Мне кажется, я уже трезвая от съеденного! – согласилась Вера.
– Так мы к утру бочку выпьем, – предположил Колька, – баран-то обязывает!
Разомлевшая от вкусной еды и вина Вера потянулась к Николаю:
– Я сломлена и полностью в твоей власти, Коля!
Но тут Николай вдруг посерьёзнел и ответил с неожиданным холодком в голосе:
– А вот этого не надо, Вера. Ты мне нравишься такой, какой была всегда, железной леди!
Колька и сам не знал, почему так происходило, но стоило ему девушку покорить, как он тут же утрачивал к ней интерес. Он этого и сам понять не мог – видать, такой характер, или не встретил ещё ту, которая ему обломала бы бока.
На правах хозяина Колька отрезал баранью лопатку, попробовали и её – и, казалось бы, всё – наелись, напились, а дальше?..
А дальше грянула музыка.
– Хочу! Хочу! Танцевать хочу! – Вера потянула за собой Кольку. И вот начались ожесточённые танцы. Колька выделывал немыслимые движения, изображал то драку, то умение подкрадываться к зверю на охоте. Вера же почувствовала себя тоненькой и беззащитной, и не только её тело, изгибавшееся под музыку, но и её лицо выражало богатую палитру эмоция, от страданий до безудержного восторга. Но вот музыка смолкла, музыканты лениво затренькали на своих инструментах, раскручивая посетителей ресторана на заказы.
– Пойдём, примем по глоточку! – предложил Колька.
– Пойдём, – радостно откликнулась Вера, и они пошагали в свой VIP зал. Но расслабиться не удалось, вновь зазвучала музыка. И, выпив ещё по фужеру вина, наши герои пошли танцевать. Колька обнял Веру за талию, посмотрел ей в глаза и в такт музыке начал спокойно кружить по залу. Закружились над головой огоньки люстр, закружились вокруг лица танцующих, закружило молодых его величество вино, опутав своими тёмными чарами, вырвало, украло душу и сердце, да и честь в этот вечер, не давая пощады ни тому, ни другому. Очнувшись после танца, Вера откинула назад голову, сказала:
– Хочу отдохнуть, пойдём за стол!
Колька угрюмо потащился за ней, ему тоже стало как-то не по себе. Вид стола с недоеденным барашком, с остатками вина вызывал у него отвращение. Почему-то стало душно. Он вышел на крылечко ресторана – подышать и вдруг почувствовал острый приступ тошноты. «Кажется, барашек на улицу просится», – успел подумать Колька. Неверным шагом он направился к кустам, подальше от этого залитого светом ресторана. И тут всё съеденное и выпитое начало извергаться из него обильным потоком. Силы Кольку покидали, земля уходила из-под ног. Сделав неловкое движение, он не удержался – и рухнул, уткнувшись лицом в колючую сочинскую траву. Воздуха не хватало, боль сжимала голову кольцом. Неужели – смерть? Хотелось крикнуть: «Воздуха! Воздуха помогите!»
Это было последнее желание Кольки. Ещё секунда – и появилась какая- то невесомость, лёгкий гул в ушах – и душа задышала, пустилась в полёт. Вновь перед его взором появились гостиница, ресторан, только всё это предстало в новом виде – как на фотографии.
«А вот и я», – увидел свой силуэт в ночи Колька. И тревожно подумал, спросил кого то:
– А почему я отдельно от себя, сам где-то высоко, а тело – там?
И снова его что-то подхватило, закружило, послышалось какое-то жужжание, сознание затуманилось, и Колька стал только свидетелем меняющихся панорам. Поднимаясь всё выше, он снова увидел своё тело. Уже утро, полиция, машина скорой, и санитары укладывают его безжизненное тело на носилки. И снова – крутящая темень. Откуда-то издалека начало появляться сознание, темень сменилась сумерками. Если это – смерть, то не такая уж она и страшная, и даже что-то знакомое в этом состоянии есть, как будто ты уже это пережил когда-то. Между тем стало вокруг ещё светлее, различались в чёрно белом изображении предметы. Вот и улица, по обе стороны которой – деревянные домики, люди.
Падение прекратилось, и Колька предстал перед соседкой тётей Раей, сидящей у подъезда его родной двухэтажки на скамеечке советских времён, на которой она просидела, казалось, всю жизнь. Тётя Рая умерла лет восемь назад. У Кольки она никогда не вызывала никаких эмоций, он просто старался её не замечать, а после того случая… В общем, дело было так.
Тётя Рая рано потеряла мужа. Прожили они вместе всего года три. Он работал на лесоповале трактористом. Зарезали его по пьяному делу в обыкновенной бригаде на лесной деляне. Во всём виновата была брага, которая-то и свихнула браткам мозги, из-за какого-то пустяка началась разборка, драка. Не повезло Райкиному мужу, кто-то в драке засадил ему нож в печень. Остался на руках у неё трёхлетний сын, да и тот утонул ещё восьмиклассником: на спор взялся переплыть речку – и не справился, ушёл под воду. Осталась Рая одна, инфаркт пережила, стала инвалидом. Из дома выходила только на лавочке посидеть. Но жизнь не стояла на месте – перестройка, демократия, люди бизнесом занялись… И тёте Рае, жившей на скудную пенсию, захотелось немножко денег подработать. Дело нехитрое – фляга, змеевик, сахар, дрожжи, вода… В общем, занялась тётя Рая самогоноварением. Спрос на её продукцию был большой, дело пошло, молва о «точке» разлеталась быстро, от клиентов отбоя не было. Один из таких посетителей, лихой водила на КРАЗе, прикупивший у Раи живительного напитка, разворачиваясь во дворе дома, раздавил Колькину лодку. С тех пор тётя Рая стала для Кольки злейшим врагом. Но теперь он встрече с ней даже обрадовался – всё-таки знакомый человек.
– Здравствуй, тётя Рая! – поприветствовал её Колька.
Тётя Рая исподлобья взглянула на него и ответила:
– На «ты» со мной заговорил? Другом неожиданно стал? Ты хоть знаешь, куда попал-то?
– Не знаю… – смущённо ответил Колька.
Тётя Рая, зло прищурившись, пояснила:
– Это отстойник. Видишь конец улицы?
– Вижу!
– Так тебе, дорогой, надо всю улицу пройти и с каждым поговорить. Если сможешь дойти до конца, то там внизу – Ад, а вверху – Рай. Куда попадёшь, ещё неизвестно, да и пропустят ли тебя туда люди, перед которыми у тебя должок, как я вижу, большой!
– А вам-то что я плохого сделал?
– Что плохого? Ты сам знаешь, что всю жизнь меня ненавидел и сына моего, Тольку. Ты хоть раз глянул на меня по-доброму или поздоровался? Не отвечай, сам знаешь, что нет! Ты каждый раз с рыбалки приезжал, рыбу мешками таскал во двор, а хоть раз угостил меня? А я ведь просила: «Дай, Коля, бабушке на уху рыбку». А лодку твою я, что ли, раздавила? Шофёр пьяный раздавил её, я разве виновата в этом была? Ты себе позволял хорошо жить, а мне нельзя было, что ли? Вы с главой района все деньги в казне вычистили – и ты после этого хороший. А я плохая, по-твоему? Незадолго до смерти моей к тебе пришла соседка моя, Таня, она на коляску инвалидную мне деньги собирала и у тебя попросила хоть сколько-нибудь. И ты дал? Кого ты назвал «побирушками»? Нет, Коля, не пройдёшь ты в Рай. Подойди ко мне, я отметку тебе поставлю!
Колька послушно подошёл к сидящей на лавочке Рае, а та строго приказала:
– Пригнись!
Колька пригнулся чуть-чуть, и Рая чем-то острым резанула его ухо.
– Иди отсюда! – сморщилась Рая, брезгливо всматриваясь в перекошенное от боли лицо Кольки.
Колька пошёл дальше, зажав ладонью остаток уха. Страха не было, была обида на себя, слова Раи звучали, как приговор.
Боль постепенно приутихла. Перед ним метрах в пятидесяти стоял какой-то металлический флигель. Около флигеля – силуэт, похоже, мужчины. Медленно подойдя ближе, Колька узнал в нём Бормана – так кликали в гараже аэропорта главного механика, настоящего имени которого никто и не знал. Приехал Борман в Колькин городок по оргнабору – было такое при СССР, местные таких звали «вербованные». Приехал из Чувашии, на гарантированные заработки. Кроме техникума и веры в светлое будущее ничего у него за душой не было.
Как-то Колька с местным милиционером по кличке Гапон, наглым, вороватым и бабником в придачу, изрядно выпив и прихватив с собой бутылку белой, отправились на «Москвиче»-412 искать себе приключений. И вот подрулил «Москвич» к обрывистому берегу реки Вагулки, к разлапистому кедру, под которым уютно, с бутылкой дешёвого вина и нехитрой закуской расположились парень и девчонка. В парне Колька узнал Бормана.
– Бей его! – прохрипел Гапон. В пьяной злобе Колька вылетел из машины, в два прыжка оказался около замершего в страхе Бормана и со всей силы ударил его ногой в пах. Борман скорчился от боли и упал на край обрыва. Обомлевшую от ужаса девчонку, которая тоже приехал в этот северной городишко по оргнабору, затолкали в «Москвич», увезли к Гапону в сарай и там пользовали её до самых петухов, пока не уснули от водки и усталости.
Борман прижился в этих краях – золотые руки, опыт. В итоге стал главным механиком большой организации. Так бы всё и шло, если бы не рак, который за две недели унёс его жизнь.
А Колька забыл про давнюю шалость, совершенно забыл. И только теперь вспомнил.
Мрачный взгляд был у Бормана, недобрый.
– Поди, в Рай собрался? – спросил он Кольку, который виновато молчал, уставившись в землю. Но Борман не собирался его миловать, всаживал в него слова, как гвозди:
– А что же ты на похороны не пошёл к той девчонке? Ты ведь знал, что она уксусом через неделю после этого отравилась.
Страшными глазами смотрел на Кольку Борман.
– Неловко было, не с руки? Так в Рай, говоришь, хочешь попасть? Я вижу, что ты уже красивый – «Пьер Безухов!» Подойди-ка ко мне!
Борман поднял с земли большой ржавый топор. Не сопротивляясь, Колька приблизился к нему, глядя на ржавое остриё: «Убить, что ли, хочет меня? Хотя я и так труп. Или тут могут несколько раз убить?»
– За что ты тогда ударил меня в пах? В чём была моя вина? Не хочешь говорить? Так я тебе сам скажу. Вина моя – лишь в том, что я оказался под той кедриной вместе с моей Катькой, которую вы потом насиловали всю ночь. Я знаю, тебе стыдно было за это, но почему не пришёл к ней, не покаялся? – рычал Кольке в лицо Борман. – Катька из Тулы приехала, тоже по оргнабору, чтобы самостоятельную жизнь начать, чтоб зарабатывать копеечку и пересылать родителям, хотела, чтобы старики пожили достойно. Мы искренне полюбили друг друга. А тут вы… надругались! Повесилась она из за вас «героев» Родители её не приехали на похороны, денег не было у них на дорогу. Такие же вербованные, как я, парни и девчонки собрали по рублю, похоронили Катьку, как полагается. Ты слышишь, что я говорю?
Нет, не было у Кольки никакого раскаяния, он просто до ужаса боялся Бормана. Потоптавшись на месте, он спросил:
– А вы кто тут?
– Дежурные, вас, новеньких, встречать приставлены.
Похоже, Борману надоело читать мораль. Он уже почти равнодушно посмотрел на Кольку:
– Да что тебе говорить, подравняю тебе уши – и гуляй
Ржавый топор мелькнул над Колькиной головой и отхватил кусок от второго уха.
– Иди по улице дальше, гуляй! – крикнул Борман.
Из уха хлестала кровь, но Колька шёл, потому, что боялся Бормана – а вдруг догонит? Было больно, от полученных ран начинала неметь голова, посидеть бы где-нибудь, хоть на земле. Но земля тут какая-то странная, ногами наступаешь, а не чувствуешь её.
Впереди стоял добротный деревянный дом, а возле него – мускулистый мужичок в синей олимпийке.
– А это ещё кто? – с опаской вглядывался в силуэт Колька. – Если это Антик, то хана мне вообще…
Однако ноги против его воли несли Кольку прямо к этой фигуре в олимпийке. Ещё несколько шагов – и он встретился с просверливающим его взглядом. Антик – тюремная кликуха. Так обращались к нему только свои, в числе которых был и Колька. Остальные звали Алькой. Изрядно выпив, Алька своим друзьям расшифровал значение своей клички. Антик – антикварная вещь. И заделал ему эту кликуху вор Байдан. Дело в зоне было, с воли малява пришла Байдану – дружка зарезали. Опечалился вор, тут Алик появился. Байдан к нему обратился:
– Братан, ампулу найди, друга зарезали, помянуть надо!
«Ампула» на языке зэков – бутылка водки. У Альки как раз была она заныкана на всякий случай.
– Сейчас, Байдан, нарисуем! – незамедлительно отреагировал Алька, из укромного тюремного закутка достал заветную ампулу и вручил её Байдану. Тот прищурился и одобрительно произнёс:
– Ну, ты – настоящий Антик!
А это значило, что Алька на всю жизнь приобрёл достойную кликуху от вора. А тот получил свою кликуху на вокзале, где обшманывал карманы пассажиров, зарабатывая себе на вольную жизнь. «Байдан» на воровском наречии – вокзал. И, что греха таить, всегда находился в момент работы Байдана на вокзале дежурный сержант доблестной милиции, который крышевал работу маленького вора — карманника и получал от него премиальные.
– Ну что, явился, шнырь! – сквозь зубы со смаком произнёс Антик, глядя на Кольку, как на жертву, улыбаясь самому себе в предвкушении расчёта за земные Колькины грехи.
– Привет, Алька, – заискивающе произнёс Колька в надежде на его снисходительность.
– Тебя на этом свете «петухом» ещё не сделали? – спросил Алька, кивнув на его отрезанные уши. Колька, не отрывал своих глаз от Алькиных, мысленно вымаливая прощение.
– Что молчишь? – рявкнул Антик.
– Да ладно, Алька, мы все тут не по своему желанию.
– Что?! – в ярости прохрипел Антик.
Наверное, впервые Колька почувствовал угрызения совести. Потому что воспользовался он смертью Антика и заработал на ней, фактически разорив его жену и всё его семейство. Алька – потомок ссыльных по сталинским репрессиям. Семья вынужденно переместилась по воле режима сюда, на северный Урал. Лихим вырос Алька среди ссыльных, каждый из которых был личностью – посредственных-то людей не высылали. Общался он со всяким людом, в том числе и с художниками, от которых получил некоторые познания в искусстве. В душе Алька мечтал стать художником-портретистом, да и был у него Божий дар – рисовать, но он ограничился резьбой оп дереву. Бывшие зеки сделали ему примитивные резцы и научили основам ремесла. Позже, в зоне, на «Ивделе» Алька вырезал целое панно с лосем и преследующими его собаками, которое было помещено в лагерную столовую. Казалось, прямой путь в искусство ему открыт, знай да развивай свои способности. Ан нет, Альку тянуло к тем, кого Боженька не обделил силой, кто духом не робок, кто кулаком может отстоять своё Я. И как первое испытание – восьмой класс, первая любовь – Танька Бараба-нова. В школе Алька в числе первых и даже вторых не был, перебивался с «двойки» на «тройку». Может, поэтому и стеснялся он подойти к девчонке, которая ему нравилась. А тут другой воздыхатель у неё появился, Васька Тарабаносов – очкарик, отличник, к тому же на два года старше Альки, в выпускном классе уже учился. Вот тут-то Алька стесняться не стал, на перемене подошёл к нему, и сказал:
– Пошли на крылечко, погутарим.
– Пошли, – согласился Васька.
Вышли. И Алька ему говорит:
– Ты к Таньке больше не ходи, она моя!
Услышав такое, Васька приосанился – как-никак, отец его работал в милиции, в поддержке его Васька не сомневался, – и в ответ сказал:
– Она твоя – в мыслях, а моя – в жизни!
Тут в воздухе мелькнул крепкий кулак Альки. Поверженный Васька рухнул лицом вниз на обледеневшие ступеньки школы, в которой успешно проучился десять беззаботных лет. Лужа крови вокруг Васькиной головы красноречиво говорила об отсутствии у него любовных преимуществ перед Алькой.
Авторитет Альки в школе взлетел. Потаскали его, постыдили, крепко получил от родителей. Отец долго и убедительно отхаживал Альку по спине кирзовым сапогом, внушая ему, что физическое воздействие на человека и есть торжество истины. Этот отцовский урок Алька усвоил раз и навсегда, своей спиной поняв, что тот, кто бьёт, прав. В итоге его спортивная олимпийка, появляющаяся на танцплощадке, всех повергала в ужас. В любой компании, в любом людном месте Алька искал жертву, после чего бил её, стараясь делать это прилюдно, чтобы заработать ещё больший авторитет.
…Дело было летом. Танцплощадка, пёстрые платья, музыка, девочки приглашают кавалеров на белый танец. Казалось бы, найди свою, обожай её, ухаживай, предлагай руку и сердце… Но у Альки было всё по-другому. Шагал он с дружком на танцы, приняв на двоих «беленькую». Высланных москвичей в ту пору было много на Урале, местные их не любил. Появился москвич – значит, будет драка.
Легко забежал Алька по трём ступенькам на танцпол – и вот они, чужаки, да ещё москвичи! Алька откинул одного из них плечом, – мол, мешаешь, стоишь тут. Шагнул было дальше, но тот, которого он оттолкнул, взъерепенился – и началось!.. Досталось тогда Альке. Москвичей много было, сначала пинали его на танцполе, потом вытащили на травку у ступенек – вот тут и просчитались. Давно ещё, во время очередной драки Алька отобрал у кого-то заостренный шпиль кузнечной работы, тяжёлый, длинный, с кованным острым концом, и запихнул его носком под ступеньки танцплощадки – может, когда и пригодится. Вот о нём-то Алька и вспомнил, когда кулаками доказать своё Я не мог. Рука его незаметно выцарапала этот шпиль. Лежал Алька на спине, корчился от пинков и ждал подходящего момента, который не заставил себя долго ждать. Оскаленный, с выбитым зубом москвич ринулся душить Альку, навалившись на него всей тушей. Вот тут шпиль и пригодился, остриё его вошло между его лопаток москвича. Алька ещё раз доказал, что прав тот, кто бьёт.
Вся жизнь состояла у Альки из отдельных этапов. Школа. После – два года безделья. Потом – десять лет тюрьмы. После тюрьмы – лет пять адаптации. Сначала – пьянки по баракам, после надоело, стал заниматься делом. Нашёл пару мужиков, срубили дом. Куш получил Алька, рассчитался с мужиками, не обидел. После ещё дом построил, а после ещё два. Купил грузовичок, бетономешалку. Дела пошли посерьёзнее, вскоре зарегистрировал и строительную фирму. Так бы всё хорошо, но, как говорят, нажимали на его душу «годы, гады». Хотелось сделать что-то такое хорошее, чтоб людям пригодилось, – и, может, тем самым у них прощения попросить. И решение это пришло ему откуда-то.
В один прекрасный день Алька приехал к главе района и попросил место у старого кладбища, чтобы часовню построить хорошую. При всем своём консерватизме власти на такую уступку пошли – парню, имевшему судимость, землю дали. И, как гриб после дождя, начал у кладбища расти храм. Про часовню Алька схитрил, замахнувшись именно на храм. Два года – и храм готов, с большим позолоченным куполом и четырьмя маковками. Красиво – солнышко выйдет, и маковки с куполом заиграют, люди проезжают, смотрят и улыбаются. Рядом с храмом построил дом для смотрителя, а то и для бабушек богомольных. Теперь похороны редко обходятся без отпевания в этом храме.
С водочкой Алька не расставался никогда, любил выпить, но со временем аппетиты уменьшил и выпивал уже не в компании своих почитателей, а с любимой женой, редко – с другом. Впрочем, друзей, по большому счёту, у него никогда и не было – наверное, из-за его амбиций по поводу собственной исключительности.
Умер Алька тоже красиво. После недельного запойчика проснулся утром, раскинул в стороны руки, улыбнулся солнышку, налил стакан коньяка, выпил и…в артерии шевельнулась бляшка, перекрыла кровоток. Так Альки — Антика не стало.
Антик был старше Кольки лет на десять, с одной улицы оба. Понятно, один – салага, другой – в «понятии», неравенство – налицо. Но здоровались, а иногда и выпивали вместе. Антик понимал, что молодые думают быстрее и вообще живут на более высоких скоростях, но держал с ними дистанцию. Колька опережал его в бизнесе, деньжат крутил побольше, а когда были спорные вопросы, то отступал перед Алькой: кто знает этого Антика, возьмёт – да и сожжёт что-нибудь, мало ли что у них, зеков, на уме. Кормушка в городке была одна – бюджет. Все питались в основном оттуда. Купи-продай – не для «белых воротничков», не для тех, кто строит, учит, поставляет… Перечень услуг для бюджета велик, только не зевай, интригуй с чиновниками, делись с ними, и дело пойдёт.
Негласное вето или пакт о ненападении нарушил Колька после смерти Альки. Антик построил приносящую ему доход финансовую пирамиду. Брал в банке кредит под какую-то государственную программу, в основном, связанную с жильём для малоимущих слоёв населения, строил дом и гарантированно продавал его в бюджет. Размах получился большой, всё крутилось – кредиты, дома, администрация. Все в городке знали, кому из чиновников Алька купил в Екатеринбурге квартиру в подарок. И всё так продолжалось бы ещё долго, если бы не его смерть. Умер Алька – умерло и его дело. Дома не сдавались, стройки замерли, банки навалились на его жену, и тут – Колька.
В сговоре с чиновниками Алька построил здание, чтобы его впоследствии купила администрация города под один из департаментов. Но Алька умер, и Колька, потеряв перед Антиком страх, подговорил одного общественника, чтоб тот написал в прокуратуру жалобу на эту сделку, ведь цена- то тройная, и здание не совсем не соответствует назначению. И дело закрутилось. Сделку признали незаконной, а Колька нашёл другое здание, купил его и перепродал в ту же администрацию, подкупив тех же чиновников, которых прежде подговорил Алька. Для чиновника люди обезличены, не обезличены только деньги. Это был последний удар по семейству покойного Альки. Вдова его не продала здание и не смогла рассчитаться с кредитами, карточный домик рухнул. Банки забрали всё. Банкир – он самый чуткий политик: когда у тебя есть деньги, то в банке тебе наливают кофе, как кончились, так на тебя спускают стаю собак. Не зря в прошлом ростовщики были самыми презрираемыми людьми в обществе. Семья господина Антика перебралась в малосемейное общежитие, покинув хоромы с громадным бассейном. Вот так бывает.
Как-то после смерти Антика и последовавшего за ней банкротства его семьи Колька шёл по кладбищу и наткнулся на могилу Альки, подошёл к ней, смело глянул на Алькино фото и сказал:
– Извини, Антик, но ты сам говорил: «Смеётся тот, кто смеётся у кассы!»
…И вот теперь стоял Колька перед Алькой понурившись, всем видом своим говоря: «Сдаюсь на милость победителя!» Но Алька прощать его не собирается.
– Ты знаешь, кого кинул-то? – просверливал он своими глазами Кольку. – Ты жулика кинул, понял? Давай, при всех помни-ка правой ручкой вот здесь! Выпячивая своё мужское достоинство – и Антик кивнул на свою ширинку. Покорно повинуясь, Колька потянул руку к ширинке Антика, и вот… рука расстегнула «молнию», но тела Антика не почувствовала, вместо тела там была пустота. Но это нисколько не умаляло чувства реальности происходящего. Колька мял воздух, Антик кривлялся и завывал, вопя на всю улицу:
– Хороший приехал «петушок», я его давно ждал!
Морально насладившись Колькиным унижением, Алька оттолкнул его ногой и прикрикнул:
– А теперь иди, кусок мыла сожри, чтоб от тебя не воняло!
Колька, опустив голову, побрёл дальше по улице. Слёзы, перемешанные с кровью, текли по его лицу. А он всё шёл, ожидая что вот-вот снова начнётся кошмар.
Впереди была невысокая деревянная изгородь, из-за которого выглядывала девочка лет десяти. Когда Колька поравнялся с ней, она с жалостью посмотрела на него своими наивными детскими глазёнками и спросила:
– Дяденька, а вы не узнаёте меня?
» Боже! А ей-то я что плохого сделал?» – ужаснулся Колька. Но девочка, так же доверчиво глядя на него, стала говорить:
– Я в городе Куртафане жила, в детском доме. Вы как-то проходили мимо нашего забора, и я попросила у вас денег на конфеты. Вы остановились и дали мне тысячу. Я после эти деньги отдала воспитательнице. Она купила нам большой торт, а остальные взяла себе. Я первый раз в жизни… и последний попробовала настоящий торт. Потом наш детский дом сгорел и мы все погибли, – печально закончила свой рассказ, девочка.
– Возьмите! – и она протянула Кольке бинт и йод. – У вас вся голова в крови!
«Надо же, – подумал Колька, – а действительно, не врут на земле, что и хорошие дела засчитываются здесь, никогда не подумал бы!»
С благодарностью Колька взял у девочки бинт и присел возле изгороди, пытаясь остановить сочившуюся из уха кровь. «Если тут, в преисподней, так курочат тебя, то что будет в Аду», – размышлял Колька.
Не спеша прикладывая бинт к ране и морщась от едкого йода, Колька неожиданно увидел другой мир – тот, прежний. Даже не только увидел, но и ощутил. Палата, капельница. А вот и медсестра. Колька посмотрел на неё и спросил:
– А вам я ничего плохого не сделал?
– Нет, – ответила она. – Вы отравились вином в ресторане, и девушка ваша – тоже. И ещё несколько посетителей. Вино было не качественное, ресторан закупил его у частника и не проверил, вот и результат.
– Так получается, что мне это всё почудилось?
– Да нет, – продолжала медсестра, – не почудилось, вы действительно отравились и были без сознании.
– И я сейчас не в преисподней?
– Нет, вы сейчас в Сочи, в больнице, в реанимационной палате.
Неожиданно для самого себя Колька заплакал и, хлюпая носом, сказал медсестре:
– Спасибо! Вы такая добрая! – и снова провалился в сон.
– Ну вот, теперь и этот на поправку пойдёт, – сказала сестра заглянувшей в палату Вере.
