Николай Коняев
В феврале 1962-го Дубровина сменил бывший начальник Майковского лесопункта Недогибченко. Анатолий Павлович абсолютно ничего менять в Сеуле не стал. Он, похоже, и не собирался глубоко и основательно вникать в производственный процесс, передоверив управление опытным мастерам. Очевидно, на то имелись известные только ему причины. Единственное, на что он обратил внимание мастеров, десятников и завхозов, — это никудышный контроль за объёмами выполненных работ из-за несвоевременности «закрытия» нарядов и сдачи табелей учёта рабочего времени в бухгалтерию, что приводило либо к припискам, либо к занижениям фактических объёмов, и установил конкретные сроки сдачи документов: мастерам — 15 и 30, завхозам — 10 и 25 числа каждого месяца.
Не проначальствовав и полгода, Анатолий Павлович ушёл так же тихо и незаметно, как и пришёл. Вместо него назначили «палочку-выручалочку» — Комарова. Григорий Павлович приступил к обязанностям 31 августа, а 8 сентября издал совершенно неожиданный приказ следующего содержания: «Обязанности начальника Сеульского ЛЗП с себя снимаю. Вступаю в оперативное руководство Сеульским мастерским участком как старший мастер лесозаготовок. Все распоряжения и документы действительны за моей подписью».
Никто не понял, что произошло, зато мгновенно распространились тревожные слухи о грядущей ликвидации лесопункта. Но, похоже, в леспромхозе в это время на место главного инженера Высотского пришёл или «пришли» не самые дальновидные реформаторы. Они и предложили совершенно абсурдный вариант реорганизации. В приказе Комарова от 8 сентября чётко формулировалось: «Сеульский лесоучасток в дальнейшем именовать Сеульским мастерским участком с подчинением непосредственно леспромхозу».
Другими словами, непосредственное руководство лесозаготовками в Сеуле взяла на себя Ханты-Мансийская контора, что означало неминуемое сокращение работавших на Рейде управленцев, в том числе и должности начальника. По всей видимости, такое решение вызревало давно и, наверное, Недогибченко о нём знал, а потому и самоотстранился от руководства. Леспромхозовское начальство надеялось таким образом хоть в какой-то степени покрыть растущие, несмотря на возраставшие год от года объёмы лесозаготовок, убытки, связанные с хроническим невыполнением качественных показателей.
В сентябре 1962-го штат Сеульского мастерского участка был сформирован из 9 единиц. Мастером, а по сути руководителем большого хозяйства впервые в истории лесопункта назначили женщину — молодого специалиста Александру Васильевну Антипову (тётю Шуру) — будущую жену дяди Коли Клочко, сменившего нашего киномеханика Медведева. Эта маленькая кругленькая женщина оказалась удивительно мужественной личностью. Однажды на пару с прибывшим в Сеуль десятником они заблудились и без пищи и ружья проплутали в тайге около трёх недель. Вышли самостоятельно по реке. Десятник после такого жестокого экзамена уволился и уехал не дождавшись расчёта, тётя Шура же, подлечившись, как ни в чём не бывало продолжила работу. Десятником назначили опытного мастера сплава и лесозаготовок Александра Белова. Под сокращение попало 7 единиц, в том числе — должности начальника и завхоза (отца). Осуществлять координацию деятельности Сеульского и Тавотьяховского мастерских участков поручили Комарову…
Бригадирами комплексных бригад Комаров назначил Василия Ивановича Зорина, Владимира Николаевича Кузнецова и Анатолия Ивановича Сиюткина. На первых порах создавалась иллюзия благополучия. План октября 1962-го участком был выполнен на 144,4%. За «особо выдающиеся успехи» в честь 45-й годовщины Октября в леспромхозовскую Книгу почёта был занесён тракторист Василий Шабанов, на Доску Почёта с вручением Почётных грамот — штабелёвщик Григорий Нану, тракторист Алексей Пислар, бригадир Василий Зорин, сучкоруб Фёкла Андреевна Ложкина, получил Почётную грамоту помощник вальщика Дмитрий Иванович Ходий, благодарности — бригадир-механик Владимир Картузов, раскряжёвщик Данил Чемдэ, пекарь Ксения Егоровна Шадрина, радиооператор Александр Ефимович Азаров… Но успешное выполнение октябрьского плана стало возможным благодаря хорошему заделу Дубровина.
Не могу сказать, что тому явилось причиной: недостаток полномочий или мягкий характер старшего мастера Комарова (Григорий Павлович был очень маленького роста. Если бы он оказался в толпе сеульских мальчишек, то по своим физическим данным не выделился бы. Нетороплив, немногословен, он тем не менее и раньше постоянно замещал уходившее в отпуска и выезжавшее в командировки начальство), но кривая графика прогулов резко устремилась вверх, упала дисциплина, наметился разлад в производственном процессе. На 11 декабря 1962-го выполнение месячного плана составило всего 20%.
После Нового года рабочие словно «спохватились», кинулись навёрстывать упущенное при Дубровине — ушли в запои. Причём, в запои коллективные и затяжные, со срывами работы как отдельных бригад, так и лесопункта в целом. Не на шутку разгулявшийся слесарь пропил казённую шубу. Практически весь январь 1963-го бездействовала в делянах техника и простаивали в конюшнях рабочие лошади… Конюх в Сеуле допился до того, что на неделю вообще забыл о лошадях. Когда же ему напомнили, вместо того, чтобы пойти накормить-напоить оголодавших животных, явился к Комарову и бросил на стол ключи от конюшни:
— Я тебе больше не работник! Иди, корми лошадей сам!
Сменивший «бунтаря» конюх поджёг навоз на конном дворе, а сам удалился по своим делам. Поднялся ветер, огонь распространился по всему двору, загорелась изгородь. К счастью, лошадей удалось спасти…
Судя по приказам, лошадям в лесопункте доставалось: «Рабочий… в ночное время взял самовольно с конного двора сеновозную лошадь и варварски сгонял за вином в д. Востахой…» Или: «Возчик… ударил лошадь по кличке Снегирька в область тазобедренного сустава задней правой конечности, в результате чего лошадь вышла из строя и поставлена на бюллетень…»
Как говаривала мама, и грех, и смех…
Словом, лесопункт гудел, как рой. Комаров метался от одного к другому, но толку в его увещеваниях было мало…
Пьянство обретало характер массового умопомрачения. В начале 1960-х зарплата у лесозаготовителей была вполне приличной, но купить на неё что-то стоящее в Сеуле было невозможно из-за всеобщего дефицита. Покупали охотничьи ружья, сети, лодки, лодочные моторы «Стрела», чуть позже — «Москва». Коров имели в основном семейные, каковых в лесоучастке было не так уж и много. Холостые и «вербованные» не стремились обзавестись хозяйством, ведя почти спартанский образ жизни («всё моё всегда со мной»). Лишь наиболее дальновидные откладывали что-то в «чулок», большинство же пропивало всю получку. Пьянству способствовало и само государство посредством алкогольно-ориентированной потребительской сферы. Чего-чего, а водки и спирта в Сеуле имелось в преизбытке. Первые самоходки по открывшейся воде из Ханты-Мансийска прибывали, как правило, с трюмами, до отказа набитыми спиртным. По сведениям о завозе товаров в пункты ОРСа леспромхоза в 1971-1972-х годах можно сделать вывод: «Из всей массы товарных запасов продовольствия более 65% составляла водка (без учёта прочих алкогольных напитков)». Не думаю, что в начале 1960-х ассортимент завозимых в Сеуль товаров существенно отличался от ассортимента 1970-х.
«В 1965 году я работала в Матке (деревня рыбаков и охотников из 20-25 дворов стояла на речке Ендырской в тридцати километрах от Троицы, до укрупнения в 1950-х там был колхоз им. Чкалова. — Н.К.), — вспоминала уроженка деревни Матка, бывшая школьная учительница Страшкова Нина Кузьминична. — О, ужас! Какое это было пьяное царство! Все пили. Не просто пили, а по неделям находились в запое. Дети предоставлены были сами себе. Я не знала, как мне отсюда выбраться. А отработать, чтобы получить диплом, надо 3 года»
По этому поводу всегда вспоминаю отцову шутку: «Наша мама работает сберкассой».
Однажды пришёл отец с работы невесёлый:
— Жалко, мать, ребят. Пропились, ни корки хлеба, ни пачки папирос. Ходят вокруг общежития, окурки подбирают…
— Ну и что ты этим хочешь сказать? — насторожилась мама. — Папирос им, бедным, отнести или денег дать взаймы?
— Да хоть ведро картошки.
— Дулю им, а не картошки. Лакать поменьше надо!
Ведро картошки в общежитие отец всё-таки отнёс. А наутро пришла мама. Она тогда уже работала техничкой в этом общежитии. И, застав смурных ребят на койках, принялась стыдить:
— Да как же вам не совестно! Да как же вам не стыдно! Такие молодые, красивые, здоровые, а пьёте не на жизнь, а на смерть! Ходите, спасибо леспромхозу, зимой и летом в грязных робах. Ни рубашки, ни костюмчика при таких зарплатах. Лучше бы купили что-нибудь себе!
— Так вот, не получается чего-то, тётя Ася!
— Всё бы получилось, если б захотели!
— Это как же получилось бы?
— С получки оставьте на карманные расходы, а остальные отложите или же отправьте гонца в Ханты. Скиньтесь, купите в этом месяце одному пальто, в следующем — второму, а через месяц третьему костюм или ботинки, и так по очереди всем…
Глаза у ребят заблестели — понравилась идея.
— Так ведь не отложится у нас!
— А я вам помогу! Сдайте деньги мне. Под расписку, при свидетелях. Потребуются, выдам. Но на пьянку ни копейки! Хоть всей комнатой придёте на коленях ползать!
— Ради бога, тётя Ася, будь у нас сберкассой!
Так и пошло, как договорились. Случалось, заявлялись всей честной компанией, клянчили, просили, уговаривали, пока отец не выпроваживал:
— Всё, ребята, сберкасса закрыта. Утром приходите!..
Через полгода-год рабочих стало не узнать: приобулись, приоделись, хоть и пить меньше не стали…
План февраля был сорван по всем показателям. При Дубровине в случаях поломки тракторов во избежание потерь рабочего времени бригады оперативно перебрасывались на уборку и сжигание сучьев, тонкомера. Теперь же, без твёрдой руки, рабочие по полдня и больше просиживали без дела. В результате деляны оказались захламлёнными, не всегда вовремя вывозилась даже деловая древесина, допускался брак при разделке на сортименты и, сколько бы Комаров ни предупреждал суровыми по тону приказами о недопустимости подобных безобразий, положение не менялось. Заставить работать окриком в начале 1960-х было невозможно. На лесопункт посыпались штрафные санкции. В 1962-м осталось недорубов 2514 кубометров на сумму 2792 рубля. За нарушения правил использования лесосечного фонда было взыскано 7121 рубль…
Комарову можно поставить в заслугу то, что в январе 1963-го он за счёт выделенных на содержание Сеульского детсада средств открыл детский сад на 8 мест в Тавотьяхе. Пусть со штатом в… одну единицу. И там же с 1 февраля открыл котлопункт. И ещё — тоже немаловажно! — распорядился топить баню трижды в неделю…
К весне 1963-го до леспромхозовских горе-реформаторских голов всё-таки дошло, что практически обезглавленный лесопункт вместо ожидаемой экономии даёт и даст в дальнейшем ещё больший убыток. Сокращённые должности руководителей и управленцев были восстановлены в штатном расписании. Весной исполняющим обязанности начальника назначили переехавшего с семьёй из ликвидированного лесопункта Сугунчума Егора Ивановича Нахтымова. Отец, числившийся рабочим в Октябрьской сплавной конторе, вернулся на должность завхоза с 1 ноября…
Нахтымов оказался первым и последним начальником в Сеуле из обрусевших ханты. Его дед — остяк юрт Чагинских Иван Тимофеевич (1852 — дата смерти неизвестна) в конце XIX века служил волостным головой инородческой Темлячевской волости Тобольского уезда. В энциклопедии «Югория» о нём сказано: «…Сделал крупное пожертвование в пользу Тобольского губернского музея — праздничный наряд остяков (рубашка из крапивного холста, расшитая гарусом и убранная бисером, суконный кафтан, головной платок, рукавички, чулки, чирки, вышитая салфетка из крапивного холста), за что в январе 1892 был пожизненно избран членом-соревнователем музея». А судя по тому, что в 1901-м юрты Чагинские на Согоме состояли из «18 домохозяев, у которых имелось 69 лошадей, 30 коров и 40 собак», то можно сделать вывод: волостной голова Нахтымов неплохо правил службу.
Егор же Иванович, в отличие от деда, долго «править службу» в Сеуле не пожелал. Он начал с приказов об исправлении сложившегося положения в делянах, а 1 августа переформировал бригады по своему усмотрению, назначив бригадирами Александра Шабалина, Василия Зорина и Валентина Перевалова. Из «заглохшего» к тому времени Майковского лесопункта в июне 1963-го он получил хорошее пополнение — рабочих Ивана Чернянина, Виктора Степанова, радистку Тамару Низовских; из Салымского лесопункта переехал нормировщик Анатолий Штервенский. В декабре из Майки прибыло ещё трое рабочих. С 1 ноября оба мастерских участка Комаровым были переведены на разработку лесосек способом «узких лент». Участки перешли на работу по фактическому объёму хлыста, то есть, наряды от комплексных бригад бухгалтерией и нормировщиком стали приниматься только с «точковками хлыстов» (на каждом хлысте проставлялся его объём).
План 1963-го по заготовке и вывозке древесины лесопунктом был выполнен к 46-й годовщине Октября. В октябре лесопункт дал сверх плана 1040, а за год — 1900 кубометров древесины. «За особо выдающиеся успехи в работе на основании приказа леспромхоза от 2 ноября 1963 года за № 192», на леспромхозовскую Доску почёта занесли бригадиров малокомплексных бригад Валентина Перевалова, Петра Евдокимова; Почётными грамотами наградили бригадира Василия Зорина, передовиков Григория Нану и Данила Чемдэ; большой группе рабочих объявили благодарности.
С 1 января 1964-го Нахтымов назначил бригадирами малых комплексных бригад надёжных людей: по мастерскому участку Тавотьях — Александра Шабалина, Данила Чемдэ (правда, в сентябре безотказный Данил Егорович уговорит начальника освободить его от «руководящей муки». Вместо Чемдэ будет назначен Александр Федорович Софронов), Валентина Перевалова; по мастерскому участку Рейд — Илью Еремеевских, Жаная Анкудовича, Геннадия Емелина, Анатолия Сиюткина. Назначив бригадиров, Егор Иванович пересел на лесовозную машину…
Мне он запомнился как большой любитель патанки. Он и нашу семью приучил к этому экзотическому северному «деликатесу». Во дворе нашего дома рядом с поленницей колотых дров стояла присыпанная снегом «поленница» мороженых щук, добытых отцом впрок. Залитая на морозе водой рыба до весны лежала во льду как в естественном холодильнике. Перед тем, как зайти, а к отцу Егор Иванович «забегал» довольно часто, он скалывал из поленницы крупную щуку, на крыльце рубил её на куски, а куски на пороге дробил обухом топора. С мороженого крошева отделялась кожа, а кусочки мяса Егором Ивановичем с аппетитом поедались с перчиком и солью. Он ел патанку с таким аппетитом и удовольствием, с шутками и прибаутками, что трудно было устоять от соблазна попробовать. Сначала попробовал отец, потом насмелилась мама, а затем распробовали и мы…
На место Нахтымова прислали Николая Николаевича Кальдикова.
Первым же приказом опытный руководитель закрутил гайки. Он установил строгий распорядок рабочего дня. Отныне во избежание утренней раскачки и расхлябанности рабочие ровно в 7.30 обязаны были отъехать от конторы в лесосеку. Обед на рабочем месте регламентировался часом — с 12.00 до 13.00, выезд с лесосеки — не раньше 17.00. Причём для своевременной заводки тракторов во избежание простоев прибывающих утром бригад трактористы должны были выезжать в лес на машине на час раньше — в 6.30 утра. А это означало, что люди должны были быть на ногах как минимум в 5.30. Нормировщика Штервенского Кальдиков обязал ежедневно к 8.00 представлять сводки по лесозаготовкам. Это было жёсткое, но оправданное решение. Кое-кто в лесосеке зло сострил насчёт перегибов «новой метлы» («кабы не сломалась раньше времени!»), но когда кадровые рабочие, знавшие Кальдикова по Пелику, Саньёге и Майке, объяснили острослову, что «новая метла» прошла все ступеньки роста и стала, может быть, единственной во всём леспромхозе уважаемой «метлой», острослов смирился…
Среднего роста, малословный и даже, со стороны могло показаться, нелюдимый, с одним глазом (другой ему выхлестнуло веткой в деляне), Кальдиков был женат на старшей дочери охотника Толстогузова — Вере Ивановне. Её младшая сестра Полина училась в одном классе и дружила с моей сестрой Людой. Сын же Кальдикова — мой ровесник Вовка учился в Ханты-Мансийске. Иван Евлампьевич зиму проводил в промысловых угодьях и дома мы его почти не видели. Его жена Акулина Филимоновна — маленькая, сухонькая, крикливая в противоположность к степенному мужу женщина, помнится, в одно засушливое лето работала «пожарным сторожем». По ночам в разных концах участка можно было слышать стук её деревянной колотушки. Кальдиков в этой большой семье тоже появлялся крайне редко. Создавалось впечатление, что он там и не жил вовсе. Его жизнь проходила в беспрестанных разъездах по мастерским участкам, лесосекам, делянам, в командировках в Ханты-Мансийск и Тюмень, а летом — в Поснокорт, где приходилось сдавать заготовленный зимой лесопунктом лес…
Вскоре после того, как один из молодых рабочих допился до белой горячки, и его, связанного по рукам и ногам, увезли в Ханты-Мансийскую психушку, «новая метла» нанесла по пьянству сокрушительный удар.
В одном только феврале 1964-го Кальдиков по первому замечанию уволил загулявшего водителя, сорвавшего вывозку людей из деляны; за срыв рабочего дня мастерского участка (в этот день большая часть рабочих вообще не вышла на работу) на троих прогульщиков оформил дела в товарищеский суд, ещё пятерым объявил выговоры; уволил по статье одного из лучших, опытнейших бригадиров, начинавших в Сеуле с первого колышка… Он сменил даже заведующую детсадом, уличённую в пристрастии к выпивке, назначив на её место прибывшую по оргнабору из Горьковской области Аграфену Егорочкину…
Такой решимости от Кальдикова, похоже, не ожидал никто. Увольнение знатного передовика подействовало отрезвляюще. Допускались, естественно, случаи одиночных и даже коллективных пьянок и в дальнейшем, но эпидемию удалось приостановить.
Более того, Кальдиков умело и очень тактично вводил в практику азы внутрибригадного самоуправления. К примеру, рабочие-пильщики Рейда на производственном совещании потребовали сменить прибывшего из Майки слесаря по бензопилам «Дружба» как не справлявшегося с обязанностями. Впервые перевод рабочего случился по инициативе самих рабочих…
Кальдиков в 1964-м, а по его примеру и Картузов в 1965-м, и даже Бушмелёв в 1966-м не скупились на затраты по подготовке кадров. За три года в Заводоуковской лесотехнической школе окончили курсы шоферов Николай Никитин, Дмитрий Носырев, Василий Шабанов, Ильдар Замалиев; курсы десятников — Николай Егорочкин; трактористов — Николай Лобода, Андрей Кашпур, Николай Краснопёров, Николай Черкайкин; бульдозеристов — Александр Среднев; электрогазосварщиков — М. Шарипов…
Относившийся к самому себе требовательно и беспощадно, Кальдиков был беспощаден и к подчинённым, терпеть не мог разгильдяйства. В мае всех не разъехавшихся в отпуска 47 рабочих перевёл с Рейда в распоряжение Октябрьской сплавной конторы мастерского участка Тавотьях на проведение молевого сплава. Ещё 28 рабочих Рейда передал той же сплавконторе на сплотку древесины. И даже оказавшуюся временно без дела техничку общежития перевёл на заготовку дранки. Лесоучасток опустел. Такого здесь ещё не видывали. Лишь носилась по улицам возбуждённая в преддверии летних каникул детвора да, сопровождаемый верным псом, неспешно нёс своё значительное тело от магазина к клубу и от клуба в общежитие «вечный» завхоз-воспитатель Чемоданов…
В результате к 1 ноября лесопункт выполнил план по деловой древесине на 117,4%, по валовой — на 123,8%. Причём план октября был перевыполнен почти в 2,5 раза (247%). Такого результата не достигал ни один из предшественников Кальдикова. Отличились бригады Александра Шабалина (149%), Михаила Максимова (145%), Евгения Охотникова (127,7%). Из года в год на совесть работали Данил Чемдэ, Василий Шабанов, Николай Нестеров, Владимир Найда… Но об этих и других достижениях коллектива на торжественном собрании в честь очередной — 47-й годовщины Октября в поселковом клубе рапортовал сменивший Кальдикова Владимир Николаевич Картузов.
Помимо ежедневной расстановки людей на хозяйственные работы и выписки нарядов отцу вменялись в обязанности подготовка и содержание противопожарного инвентаря, участие в качестве члена комиссии в инвентаризациях основных средств, товарно-материальных ценностей на складах, запасов заготовленной древесины и так далее. И всё же он находил время для охоты и рыбалки…
Он и меня потихоньку приучал. Одно время отец ездил на бударке со стационарным мотором-«трещоткой», звук которого был слышен вёрст за десять… Потом «трещотку» сменил подвесной мотор «Стрела». Иногда отец давал мне порулить по «большой воде» на Сеульской, однако стоило приблизиться к горловине сора или въехать в узкую, извилистую, как брошенная лента, курью со странным названьем Яхоре, без слов садился за руль сам. Но настал день, когда отец решился испытать меня на прочность, о чём я догадался, конечно же, не сразу…
Прохладный августовский день клонился к вечеру. Мы запоздало возвращались с безымянного сора, где отец иногда выставлял «сетёшки». Укрытый от встречного ветра отцовым дождевиком, я скучал под монотонный шум мотора.
Наш «вперёдсмотрящий» Пудик — крепкий, жёлтого окраса с белым подшёрстком и белым «воротником» кобель из породы лайка лежал на крышке грузового отсека в носовой части лодки, уложив острую морду с чуткими стоячими ушами между передними лапами…
Он не пропускал ни одной рыбалки, ни одной охоты. Случалось, на охоте застигала непогода, и отец возвращался ни с чем. Вешал на гвоздь дождевик, снимал патронташ, стягивал с промокших ног тяжёлые болотники…
Мы обступали его:
— Папка, покажи нам, что убил?
— Ноги, — мрачно отвечал отец.
А мама уточняла:
— Время он убил!
— Да и время тоже, — не возражал отец. И как бы в оправдание кивал на потолок. — Погода вишь какая… Ни чирка не пролетело!
Мы ничего не понимали, тянули отца за рукав.
— Папка, покажи! Где твои ноги? Где твоё время?
— В лесу, ребятишки, оставил!
Верный Пудик виновато помахивал белым хвостом и тихонько поскуливал как бы в оправдание: «Разве ж мы виноваты, хозяюшка?» При этом он заглядывал в глаза отцу и маме, каким-то, видимо, особым собачьим чутьём определяя момент перелома в настроении хозяев, когда можно было вытянуться на задних лапах и ткнуться мордой в грудь хозяйки…
Иногда мы начинали барахтаться на полу:
— Пудик, где ты? Пудик, заступись! — Пудик стремглав бросался от порога, вклинивался сильным мягким телом в кучу-малу, а то и вытягивался на задних лапах во весь свой нешуточный собачий рост и расталкивал нас по сторонам…
Мама, наблюдавшая за нашей вознёй, обычно приговаривала:
— Правильно, Пудик! Наподдавай вот им по задницам, чтобы не бесились! — И с упрёком обращалась к нам. — Пудик-то умнее вас!
А мне и впрямь казалось, что Пудик был умнее. И когда, бывало, я чувствовал вину, то стыдливо избегал Пудиковых глаз…
— Не замёрз, сынок? — спросил отец.
Я ответил бодро:
— Не-а!
— Ну тогда садись за руль, а я чуток вздремну.
Сбросив дождевик, я так прытко соскочил с беседки, что чуткий Пудик, в мощном толчке качнув лодку, спрыгнул с отсека, лизнул меня в лицо и махом подлетел к отцу. Отец рассмеялся:
— Я не тебя позвал за руль!
Мы с отцом поменялись местами. Я крепко сжал нагретую отцовой ладонью рукоять управления мотором.
— Сильно не газуй, — наказал отец. — Веди на средней скорости. Да смотри мне в оба! Перед курьёй сменю… — Он завернулся в дождевик и прилёг на беседку.
Я сжимал рукоять, а сердце трепыхалось от тихого восторга. В траве плескалась рыбья молодь, столбчатыми роями вилась над водой мошкара. Изредка над самой головой с шумом проносились юркие чирки. Пудик вскидывал на шорох заострённую морду и взглядывал на меня: что ж ты, странный человечек, упускаешь верную добычу? По зеркальной поверхности сора лодка скользила легко и стремительно. Тут и управлять-то особо не требовалось — нужно было держать курс на избранный ориентир. Главное в мелком сору — держаться чистой воды, не залететь в невидимые водоросли — тотчас «копну» намотаешь на винт…
Через полчаса из-под воды по ходу лодки показались полоски ивняка, обозначающие берега бывшей протоки. Это и была коварная курья Яхоре. Чтобы пройти по руслу, не вылетев на затопленные берега и не «оседлать» скрытую сумерками мель, требовались предельная осторожность, зоркий глаз и отменная реакция. Я это понимал.
«А может, не будить, а на малой скорости проехать самому?» — Я взглянул на отца: он «крепко спал», завернувшись в дождевик.
Стволом огромного раскидистого дерева ветвилась впереди курья Яхоре многочисленными узкими «рукавчиками». Даже на малой скорости было нелегко вписываться в повороты в узком, в размах вёсел, водном лабиринте со множеством коварных топляков, коряг и перекатов, на которых ровными рядами сидели неподвижно белогрудые чайки…
Сумерки скрадывали расстояние. Я всё чаще поглядывал на отца: спит или не спит? Разбудить, как велел, или всё же самому преодолеть курью? А вдруг я заблудился? Что, если по ошибке свернул в какой-нибудь рукав, и кружу в свободных от травы проходах по спирали? По времени, давно пора быть речке!..
В золотисто-чёрную нишу опустился на востоке красный шар солнца…
И я возликовал: из-за очередного поворота нескончаемой, казалось бы, курьи блеснула красным отсветом стремнина речки Сеульской! А ещё через минуту из-за скрытой сумерками гряды леса по левому берегу открылись взору огни лесопункта…
Я вскочил и вне себя от радости завопил на всю Сеульскую:
— Папка, я доехал! Сам!..
На берегу встречала обеспокоенная мама.
— Что ж вы припозднились так? Я уж волноваться начала! — Она приобняла меня и поцеловала в щёку.
Но я высвободился из её объятий и стёр со щеки поцелуй:
— Мама, я уже не маленький!
Взял из лодки вёсла и, положив их на плечо, стал подниматься в горку след в след за отцом, выносившем на плече тяжёлый мешок с рыбой. Я старался ступать так же широко и твёрдо, как и он…
Не знаю, какова была статистика продаж товаров народного потребления на душу населения в Самаровском районе, но знаю, что в округе в 1961-м на одного «едока» было продано колбасных изделий на 3 рубля 90 копеек, молочных продуктов — на 6 рублей 10 копеек, мяса и птицы — на 10 рублей 70 копеек. Казалось бы, уровень потребления был невысок. Но…
— В Сеуле мы не голодали, — утверждала мама. — Через год купили вторую корову — Дочку. Бычка держали, куриц. Молоко не покупали — всегда было своё. А раз молоко своё, то и сметана, и творог, и сливки свои. Мяса тоже никогда не брали — оно возле посёлка бегало да плавало. Отец с охоты редко ни с чем возвращался. И уток, и гусей настреляет на зиму. Было, и выбрасывала мелочь втихаря: теребить надоедало, пальцы уставали. Рыба круглый год. Отец весь участок снабжал. Как только услышат: тарахтит Иванова бударка, так к берегу сбегаются. Кто с чашкой, кто с ведёрком: насыпь, Иван Ефимыч, рыбки! Никому не отказывал. Даже лодырям и лежебокам. Куда её было девать? Сдавать никогда не сдавали. Сдавали только ягоду — клюкву да бруснику. Ещё морошку да чернику брали. Орех всегда сдавали. Отец-то шишковал. А шишковал-то как? Под вечер выйдем с колотом, часок-другой походим по горе — пару мешков принесём. В Сеуле нравилось отцу. Он и не подумал бы куда-то уезжать, будь там хотя бы восьмилетка…
1964-й стал годом непростых раздумий нашего отца о будущем семьи. Я был уже в четвёртом классе, Шура с Витей — в третьем. А поскольку в Сеуле была четырёхлетка, нам с сестрою с будущего года для продолжения учёбы нужно было выезжать в Троицкую школу-интернат. Интернат же у родителей отождествлялся с детским домом. Такого они не допускали и в мыслях. Что значило отправить ребёнка в чужое село, в чужие люди, лишив родительской опёки, ласки и заботы? Это значит потерять покой, денно и нощно думать об оторванных от дома детях: как они там — сыты ли, не обижены ли?
Собственно, вопрос заключался не в том, переезжать или не переезжать из обжитого, полюбившегося отцом места. Конечно, переезжать, выбора не оставалось. Но — куда переезжать? Помню, как по вечерам отец с мамой обсуждали этот непростой для них вопрос, искали варианты. Определяющим в выборе, как ни крути, был вопрос трудоустройства…
Ещё в 1962-м вдоль строящейся железной дороги Ивдель — Обь по мере её продвижения к Оби возникли леспромхозы Пионерский, Комсомольский, в Кондинском районе — Сосновский (в Болчарах), в 1963-м — Советский, Зеленоборский, Малиновский в Советском же районе, ставшем в 1960-х флагманом лесной промышленности округа.
Но с начала 1960-х всё чаще разговоры наших родителей сводились к теме «большой нефти». В июне 1960-го дала первую в Западной Сибири нефть скважина Р-6 близ Шаима, пробуренная бригадой Семёна Урусова…
В марте 1961-го нефтегазоразведчики тогда ещё малоизвестного Фармана Салманова получили мощный фонтан на Мегионской скважине Р-1. В октябре того же года ещё более громко заставила говорить о себе Усть-Балыкская скважина Р-62 Нажмидена Жумажанова…
В феврале 1963-го в районе посёлка Берёзово вступил в действие первый северный газопровод.
В мае 1964-го скважина № 80 дала первую промышленную нефть в прогремевшем на весь мир Усть-Балыке, а через неделю оттуда на Омский нефтеперерабатывающий завод отчалил пароход «Капитан» с первыми нефтеналивными баржами. Пошли танкеры из Мегиона и Шаима. Начиналось сооружение первых магистральных нефтетрубопроводов Шаим — Тюмень и Усть-Балык — Омск, газопровода Игрим — Серов.
Осенью в селе Горнофилинском, вскоре переименованном в честь газеты «Правда» в Горноправдинск, была создана нефтегазоразведочная экспедиция глубокого бурения Фармана Салманова, а в конце года скважина Р-51 дала первую нефть Правдинского месторождения, в два раза превысившего знаменитое Усть-Балыкское. В декабре было открыто Салымское месторождение, названное газетой «Известия» «Тюменской жемчужиной в нефтяной короне страны». В том же году в обкоме партии был организован отдел нефтяной, газовой промышленности и геологии. Ко времени открытия Правдинской нефти на Ямале и в Югре было разведано 21 газовое и 17 нефтяных месторождений…
В сентябре 1964-го Самаровский район переименовали в Ханты-Мансийский. К 1964 году в округе построили 11 новых посёлков лесозаготовителей и геологов. Население округа составило 165 тысяч человек, но патриархальный Ханты-Мансийск всё ещё оставался единственным в округе городом…
Никто из сеульской детворы ещё не знал, что такое «большая нефть», но все догадывались: на глазах разворачивается нечто грандиозное, что непременно войдёт в историю и внесёт в нашу жизнь большие перемены. «Большая нефть» в моём воображении рисовалась почему-то эдакой одушевлённой тягучей жёлтой массой, подобно сказочному джину выползающей из продырявленной земли…
О первой нефти и нефтяниках не переставало вещать радио, писалось в газетах. На новостройках требовались люди разных профессий. Было из чего выбрать, но решение вызревало трудно.
Для переезда и обустройства в будущем году требовались деньги. Отец брался за любую работу. С января по май 1964-го понадобилось заменить ушедшую в декретный отпуск сторожа ГСМ и мехпарка, подвозившую воду для тракторов и автомашин с графиком дежурства с 5 часов вечера до 12 ночи. Приказом Кальдикова на эту ставку была назначена мама, но понятно, что дежурил за неё отец. И это притом, что целодневная беготня по хозяйству к вечеру валила с ног. С мая он взвалил на себя и обязанности заведующего конным обозом. А когда уходившая в декретный отпуск сторож ГСМ и механического парка по истечении отпуска уволилась, так и не приступив к обязанностям, отец обязался «следить за сохранением ГСМ с оплатой 50% ставки сторожа». По вечерам, порой до поздней ночи он подрабатывал и в кузнице. В июне 1964-го в очередной раз отказался от использования очередного отпуска в пользу компенсации. Цеховой комитет разрешил.
Продолжение следует
