Медвежья пляска смерти

Валентина Патранова

Так называемое Казымское восстание 1934 года явилось следствием недальновидной политики государства в отношении коренного населения Севера. Пострадали десятки человек: одних расстреляли, другие скончались во время следствия, третьи, а это семьи, лишившиеся кормильцев, были обречены на голодную смерть.

Но, как потом оказалось, 1934 годом трагедия не завершилась. Она продолжилась в 1937…

Арестом русских, украинцев, евреев, обвинённых в шпионаже в пользу германской, японской, польской разведок, начальство было не удивить. Требовалось что-то новое, не похожее на то, что происходило в других местах. К примеру, там не было шаманов, а здесь были и, следуя традициям своих предков, совершали обряды, что очень не нравилось советской власти. Поэтому в органах НКВД созрела идея ликвидировать шаманов как класс, придав этой акции политическую окраску. Опыт подобной ликвидации у советской власти уже был: российское зажиточное крестьянство назвали кулаками и ликвидировали за один год.

К операции органы НКВД подготовились тщательно. Сначала опросили активистов юрт: кто из жителей считается кулаком или шаманом? Сверились со своей картотекой, куда были внесены фамилии тех, кто по разным причинам попал в поле зрения НКВД. И таких среди аполитичного хантыйского народа нашлось немало.

Шаманов знали все, эти люди имели большое влияние на коренное население. Обладая, как сейчас говорят, экстрасенсорными способностями, они могли отвести беду, помочь в трудной ситуации. Шаманов щедро вознаграждали, это были не бедные люди, так что если подходить с советскими мерками, их вполне можно было назвать кулаками.

Самым популярным и уважаемым на территории Полноватского национального совета считался житель юрт Оленских (около Ванзевата) Петр Карпович Молданов, 60 лет. Все знали, что Молданов прошёл жестокое испытание тюрьмой. Казымское восстание, всколыхнувшее тундру, затронуло отчасти и юрты Оленские. Население юрт сочувственно отнеслось к судьбе восставших. Петра Карповича Молданова обвинили в организации повстанческой контрреволюционной группы. Но так как никаких действий за ним не числилось (неизвестно, а была ли вообще группа), Петра Карповича осудили на десять лет. Два года он просидел в Тобольской тюрьме и — невиданный случай — был выпущен на свободу в 1936 году.

Такая же участь постигла и жителя юрт Сомутнелских Ивана Алексеевича Юмина. Он тоже был арестован по казымскому делу, приговорён к 10 годам лагерей и тоже освобождён по состоянию здоровья.

Два этих человека, лично соприкоснувшихся с жестокой машиной подавления, не могли не поделиться с земляками тем, что видели и слышали в тюрьмах. Молданов вспоминал на следствии, как к нему в Тобольской тюрьме подсел русский человек, тоже арестант, и поинтересовался: за что тот сидит, а потом, похлопав по плечу, сказал: «Ничего, дедушка, в Москве есть немало людей, которые борются с властью».

Был ли в действительности такой разговор или это сочинил следователь — неизвестно, но то, что брожение в умах северян было — это факт. Сюда, за тысячи километров от центра, проникали слухи о голоде в СССР, о незаконных арестах, ссылках, поэтому слова «Советская власть — худая власть», запротоколированные в деле, произносили не только кулаки и шаманы.

Кстати, в списке лиц, подлежащих аресту, были те, кого в период коллективизации выселяли из юрт, кто состоял на службе у царской власти, кто торговал. И таких в Полноватском нацсовете набралось 16 человек, среди них одна женщина — Евдокия Семёновна Никишкина, тёща Ивана Алексеевича Юмина.

В то время шаманов подразделяли на три категории (по способу ворожбы): шаман на топоре, на бубне, в тёмной избе. Никишкина считалась шаманом на бубне и в тёмной избе. В юрты, где жила Евдокия Семёновна, направили ликвидатора неграмотности, некоего В. На допросе он рассказал, что Никишкина выступала против обучения детей в школе и открытия интерната, а также говорила, что «советская власть ничего хорошего не даёт, арестовывает богатых и шаманов, а потом увозит их и морит голодом в тюрьмах». Если она действительно так говорила, то не обошлось без влияния зятя Ивана Юмина, прошедшего тюремные университеты.

Следователь же ей приписал участие в контрреволюционных сборищах, но это обвинение Евдокия Семёновна сразу отмела: по хантыйским обычаям женщина не имеет права находиться рядом с мужчинами, когда они обсуждают важные вопросы.

Больше всего людей арестовали в юртах Тугияны — сразу пять человек. Главными преступниками здесь посчитали Константина Николаевича Гришкина и Ксенофонта Гавриловича Себурова. Им припомнили, что в декабре 1936 года они провели нелегальное сборище под видом религиозного, устроили жертвоприношение. А в феврале 1937 года Гришкин и Себуров организовали медвежью пляску, куда съехались около ста человек из разных юрт. Власти посчитали, что медвежья пляска стала лишь поводом для собрания контрреволюционеров, и арестовали наиболее активных участников.

В числе арестованных оказались жители Тугиян три брата Гришкиных — Иван, Григорий и Ефим. Их арест не был случайностью: под подозрение органов НКВД они попали ещё в начале 30-х годов.

Следует отметить, что ханты, живущие на Оби, в отличие от казымских вели оседлый образ жизни. В их хозяйстве практически не было оленей, они разводили скот — коров и лошадей, ловили рыбу и продавали её в Тобольске, охотились. У Гришкиных, которые жили одной семьёй, был большой дом, немало скота. По тем временам семья эта считалась зажиточной, за что и попала под выселение в Кондинский район, но через два года все три брата с семьями вернулись обратно.

От былой зажиточности не осталось и следа. Скот и орудия лова были экспроприированы властью трудящихся. Чтобы выжить, приходилось трудиться день и ночь. У каждого из братьев было от трёх до шести детей, поэтому одновременный арест главных добытчиков стал для семьи трагедией.

Вспомнили и о старике Николае Степановиче Кундышеве (по всей видимости, Гындышеве, но так написано в архивно-следственном деле). Кундышев при царской власти служил старшиной и собирал с населения ясак.

Его обвинили в том, что в период службы избивал людей розгами. На следствии он признался: «Да, избивал за то, что они не платили налог. Тогда был такой закон: кто не платит налог, того наказывают розгами. Я избивал туземцев по распоряжению исправника». Но что такое избиение розгами неплательщиков налогов по сравнению с заключением под стражу «контрреволюционеров»?

В список антисоветских элементов попал и 60-летний Алексей Ефимович Тарлин, как его называли — купец-лесопромышленник. Коренной житель Севера, он своим трудом и упорством еще до революции выбился из бедности. Как показали Свидетели, Тарлин заготавливал лес и сплавлял его обдорским купцам, кроме того, торговал мукой. Это и поставила ему в вину новая власть.

Всех арестованных — 16 человек — увезли сначала в Берёзово, а потом переправили в Остяко-Вогульск. Здесь меньше чем через месяц после ареста скончался один из братьев Гришкиных — Григорий Ефремович. Его допрашивали три дня подряд, по всей видимости, с применением недозволенных методов следствия, то есть попросту говоря — истязали. Через Григория Ефремовича хотели собрать компромат на земляков — Константина Николаевича Гришкина и Ксенофонта Гавриловича Себурова. Но за три дня в протоколе допроса появилось всего несколько строк: «Они жили у нас в юртах, как два русских попа: что скажут, то наши ханты и делали. Против советской власти они не выступали».

В день смерти Григория Ефремовича Гришкина — 17 ноября 1937 года — было составлено обвинительное заключение в отношении 15 кулаков-шаманов.

Главным заговорщиком был объявлен 60-летний Пётр Карпович Молданов. Он обвинялся в том, что «на территории Полноватского нацсовета организовал и возглавил вооружённую повстанческую контрреволюционную кулацко-шаманскую бандитскую группу для вооружённой борьбы против советской власти в тундре в момент нападения на последнюю одной из капиталистических стран».

Недостаток улик компенсировался богатой политической риторикой тех лет. Обвинения, выдвинутые против остальных 14 человек, разнообразием не отличались: тот же набор стандартных фраз. Если Молданова объявили организатором, то остальных — активными участниками контрреволюционной группы, а стали они таковыми, собравшись из разных мест на медвежью пляску. Языческий обряд был удачно использован организаторами политического террора.

5 декабря 1937 года «тройка» при УНКВД по Омской области: вынесла приговор, не допросив ни самих арестованных, ни свидетелей, не исследовав ни одной улики. «Тройке» ничего не стоило вынести расстрельный приговор всем, но власть играла в демократию, поэтому троим из 15 человек расстрел заменили десятью годами лишения свободы.

Среди «помилованных» был один из братьев Гришкиных — Ефим. Повезло, как они тогда, наверное, думали, и Михаилу Петровичу Гришкину, Василию Николаевичу Кундышеву. Остальных расстреляли 11 января 1938 года в Остяко-Вогульске, как тогда назывался Ханты-Мансийск.

В этот день были расстреляны: Пётр Карпович Молданов, 1867 года рождения; Константин Николаевич Гришкин, 1872 г.р.; Николай Степанович Кундышев, 1869 г.р.; Федот Васильевич Шульгин, 1869 г.р.; Евдокия Семёновна Никиткина., 1877 г.р.; Иван Алексеевич Юмин, 1892 г.р., Ксенофонт Гаврилович Себуров, 1862 г.р.; Константин Петрович Кундышев, 1895 г.р.; Николай Яковлевич Федотов, 1872 г.р.; Алексей Ефимович Тарлин, 1877 г.р.; Иван Ефремович Гришкин, 1874 г.р.; Алексей Николаевич Гришкин, 1884 г.р.

Остальных отправили в лагеря. Михаил Петрович Гришкин 13 апреля 1938 года прибыл с этапом в КрасЛАГ (Красноярский исправительно-трудовой лагерь в Канске), где пробыл до 1940 года. В 1940 году его перевели во Владивосток. Оттуда он написал жалобу, которую рассмотрел прокурор по спецделам. «Оснований к вынесению протеста не усматриваю», — написал он, чем обрёк Михаила Петровича Гришкина на многолетнее пребывание в лагерях.

Где именно он закончил свою жизнь — неизвестно. Но, судя по всему, 10 лет он отсидел от звонка до звонка. В 1949 году, когда накатила новая волна арестов, ему было предъявлено повторное обвинение, но его не нашли, поэтому был объявлен розыск для последующего ареста.

В одно время вместе с Гришкиным в КрасЛАГе находился его однофамилец и земляк Ефим Ефремович Гришкин, здесь, скорее всего, он и погиб.

А вот Василий Николаевич Кундышев, судя по всему, 10 лет отсидел. В 1949 году ему исполнилось 65 лет, и, просмотрев его дело на предмет нового ареста, сотрудник МГБ неожиданно проявил милосердие. Он составил справку: «В показаниях свидетелей Кундышев проходит как участник антисоветской группы без указания его конкретной вины в этом». Приняв во внимание «престарелый возраст Кундышева и его социальное положение — бедняк», сотрудник МГБ сделал вывод: Кундышев ссылке не подлежит. Как в дальнейшем сложилась его судьба, мы не знаем.

К делу Петра Карповича Молданова и ещё 14 человек вернулись через 50 лет в 1989 году в связи с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начале 50-х годов». Все они были реабилитированы.

…Ритуальная медвежья пляска, в которой на протяжении веков участвовало коренное население Севера, в XX веке превратилась в пляску смерти.