Люди «третьей категории»

Валентина Патранова

Более 70 лет назад на территории нынешней Тюменской области началось раскулачивание крестьян. Это была крупномасштабная акция, в которую оказались втянуты тысячи трудолюбивых жителей земли Тюменской и сотни функционеров — исполнителей «воли партии». Никакой правовой базы эта операция под собой не имела: власть даже не удосужилась принять законы, оправдывающие свои действия — лишение крестьян собственности и отправку целых семей в ссылку. Вместо этого штамповались постановления пленумов, бюро, писались инструкции, циркуляры, памятки, которые будто катком утюжили людские судьбы.

Семь десятилетий документы, связанные с раскулачиванием крестьян, нигде не публиковались и только недавно увидели свет, прямо скажем, не в самом тиражном издании. Речь идет о «Памятном альбоме» (тираж 500 экземпляров), изданном комиссией по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий при администрации Тюменской области.

Ценность «Памятного альбома» в уникальности документов, помещённых на его страницах. К примеру, здесь опубликованы «Инструкция по выселению кулаков уполномоченным РИКа, едущим в сельсоветы», «Инструкция по проведению внутри-окружного расселения кулаков третьей категории с выселением из пределов районов…»

Многие документы подписаны председателем Ишимского окрисполкома Николаем Бусыгиным, при этом следует отметить, что в ту зиму и весну 1930 года национальные округа ещё не были созданы, зато существовали Ишимский и Тюменский округа, входившие в состав огромной Уральской области. Оттуда шли инструкции на места.

Первоначально предполагалось, что «выселение придётся провести в пределах своих районов, выделив… специальный участок», который «должен будет из себя представлять нечто вроде концентрационного лагеря, и там кулаки должны быть зажаты в тиски твёрдой дисциплины»…

В 1930 году в райисполкомах были даже введены новые должности — уполномоченный по выселению и уполномоченный по кампаниям. Вместе с председателем сельсовета эта «тройка» должна была, не вызывая хозяина в сельсовет, явиться к нему на дом и объявить о выселении.

При этом всё должно было делаться в предельно сжатые сроки. Вот как об этом сказано в инструкции: «РИК, получив наряд для отправки выселяемых данного окрисполкома, должен в 24 часа поставить в известность сельсовет, сообщить место сборного пункта выселяемых.

Представитель сельсовета в 24 часа предлагает собраться всем намеченным к выселению, предупредив их о том, чтобы они приготовили необходимое количество печеного хлеба. Место назначения им не указывается, а сообщает выселяемым, что они могут брать с собой. С момента объявления представитель сельсовета через каждые 2-3 часа должен проверять, проводятся ли сборы той или иной выселяемой семьи».

Но жить по инструкции не всегда получалось. Да и кто сегодня может рассказать, как на самом деле происходило выселение, ведь из «кулаков третьей категории» почти никого не осталось в живых. Но мы нашли свидетелей, Екатерину Клементьевну Худякову (Салмину), как раз из того самого Ишимского округа, председатель исполкома которого Николай Бусыгин в своих письмах в райисполком, опубликованных в «Памятном альбоме», требовал «зажать кулака в тиски твердой дисциплины».

В 1930 году Екатерине Салминой было 19 лет.

«Мы жили вчетвером: мама и нас трое детей — две сестры и брат, — вспоминает она. — Отца не было, его ещё в гражданскую войну зарубили красные. В наследство от родителей ему досталась мельница, но работать в полную силу он не мог, так как был инвалидом. Помню, на масленицу в 1919 году он приехал с мельницы, сел на лавку, сам вертит шило в руках и говорит маме: «На мельнице мужиков арестовали». А вскоре стук в дверь, входят двое: «Айда, собирайся». Отца увезли на станцию Голышманово, мама поехала туда на следующий день и узнала, что арестованных сначала заставили вырыть яму, а потом всех зарубили. Говорят, кровь лилась рекой.

Мельницу у нас отобрали, но всё равно жили мы неплохо, потому что работали: имели три коровы, свиней, овец, четыре лошади — на них пахали, убирали хлеб. Урожаи были хорошие, мы полностью себя обеспечивали зерном.

В конце 20-х годов нас звали в колхоз, мы отказались, но потом решили всё-таки вступить. Сразу же в колхоз забрали скот, инвентарь. Я неделю проработала дояркой в колхозе, сестра — телятницей, но когда услышали, что нас выселяют, перестали ходить на работу.

К тому времени нас уже выселили из дома, и мы устроились на квартире, а в нашем доме поселили две семьи. Они тут же поделили шесть наших венских стульев и два зеркала. Последнюю ночь в своём доме пришлось спать на полатях, так как в комнатах разместились новые хозяева. У нас во дворе, в снегу, были запрятаны вещи, и нужно было их вынести и перепрятать, когда все уснули, мы так и сделали.

На квартире жили, наверное, с неделю, а потом маму вызвали в сельсовет и сообщили, что мы попадаем под высылку. Она вернулась в слезах. Стали собираться. В ящики заколотили самые ценные вещи, но брать с собой их не разрешили, заставили всё вытряхнуть. Пришлось оставить подушки, половики, простыни, скатерти, полотенца…

За нашими сборами наблюдали двое активистов. Они обратили внимание на золотое колечко у меня на пальце и потребовали отдать, но я уже перепрятала его и им ничего не досталось. Переживали мы очень: куда нас повезут, как жить будем? Нас погрузили на сани и разрешили взять нашего коня Бурочку. Отправились сначала в Тобольск, а потом в Уватский район в деревню Кокуй. Там встретились с родственниками, они помогли устроиться на квартире, и мы жили здесь до мая, ждали пароход. Ходили слухи, что нас повезут в Обдорск (Салехард) и что там будем есть только сырое мясо и сырую рыбу. Было страшно, все боялись голода, холода. Но нас привезли в село Белогорье. Проезжая мимо села Самарова, теперь это Ханты-Мансийск, видели, как разбирают церковь.

Мы заготавливали лес для строительства посёлка Луговского и работали до глубокой осени, а жили в шалашах. Одежды теплой не было. В Белогорье возвращались пешком. Однажды меня отправили кухаркой на плотах в Обдорск. Здесь я хоть хлеба наелась, рыбы. Потом строила гидропорт, посёлок Остяко-Вогульск, центр округа.

Хотела как-то даже домой в родную деревню вернуться. На устье Иртыша мы вели заготовку клёпок для бочек, оттуда и ушли пешком. Я палец на ноге ознобила, пришлось в деревне Мануйлово остановиться и повернуть обратно. А сестра с подругой ушли и добрались до родной деревни. Сестру Полину арестовали, но потом выпустили.

Наверняка фамилию Салминых в списках «кулаков третьей категории», подлежащих выселению, утверждал председатель Ишимского окрисполкома Н. Бусыгин. Судя по документам, это был холодный, жестокий человек, для которого главным в жизни были не люди, а директивы партии, которые он рьяно выполнял.

Но не всё получалось с коллективизацией так, как хотелось Сталину и Бусыгину. В одном из писем под грифом «Сов. секретно», адресованном председателям райисполкомов, Бусыгин признает, что операция по раскулачиванию крестьян стала давать сбои, и это он называл «ничем не оправдываемой растерянностью на местах». По его словам, «кулак и его помощники настолько обнаглели, что в некоторых местах стали растаскивать не только то, что им принадлежало, но и дошли до такой наглости, что стали брать и то, что принадлежит оставшимся колхозникам в колхозах… Кулак в ряде мест… повёл самое активное наступление на колхозников и внёс смятение в бедняцко-середняцкие массы, вызвал в ряде мест массовый выход…»

Бусыгин назвал это явление «расколлективизацией», поэтому, обращаясь к председателям райисполкомов, призывал «ликвидировать искривления и дать сокрушительный отпор попыткам кулака вновь встать на ноги. Раздавить эти попытки самым беспощадным образом».

Кстати, не боязнью ли «расколлективизации» объясняется отказ властей от первоначальных попыток в пределах близлежащих районов создать «нечто вроде концентрационных лагерей» для ссыльных? А ведь именно так и планировалось, к примеру, как следует из инструкции: «Кулаков Абатского района переселить в Викуловский… Кулаков Голышмановского района в Абатский… Кулаков Викуловского в Сорокинский».

Но обозы пошли на Север: оставлять ссыльных в пределах района было, по всей видимости, опасно. В то же время инструкцией предусматривалось, что «если будет организовано сопротивление, одновременно следовало арестовать инициаторов сопротивления (3-4 человека)». Предлагалось «выселение начать с сельсоветов, близких к участку, с тем чтобы кулаки других посёлков проходили уже через посёлки, освобождённые от кулаков».

К июню 1930 года, когда первые ссыльные уже прибыли на Север, появилась «Инструкция о порядке управления в населённых пунктах кулаками, о правах комендантов». Вот некоторые выдержки из неё: «Населённые пункты разбиваются на десятидворки. Через каждые 10 дней кулаки регистрируются у старшего десятидворника. Старший десятидворки через каждые 10 дней докладывает в устной или письменной форме о наличии кулаков». Расписаны и права коменданта… он «выдаёт разрешение по своему усмотрению на право временного выезда кулаков в соседние населённые пункты, без разрешения выезд запрещается; производит арест в необходимых случаях; наблюдает за обращением кулаков с приезжающими в населённый пункт другими гражданами, причём всякое обращение приезжающих с кулаками должно быть с разрешения коменданта…»

Что это, как не геноцид государства против собственного народа?

Но в «Памятном альбоме», помимо документов, которые представляют сегодня большую историческую ценность, опубликованы также фотографии памятных мест в честь репрессированных жителей области. Есть там фото и памятного знака, установленного в Ханты-Мансийске, пока единственного на весь округ, в то время как на юге Тюменской области таких знаков свыше десяти.

В «Памятном альбоме» впервые приведены цифры, предоставленные отделом реабилитации и архивной информации областного УВД: всего с 1992 по 1998 год было реабилитировано 39576 жителей области. По одной этой цифре можно представить масштабы трагедии, поразившей сибирское и уральское крестьянство.