Хрисанф Лопарев
В 1882 году впервые мне удалось иметь в руках свою важнейшую для жизни бумагу, в которой значилось следующее: «В первой части метрической книги село Самаровской Покровской церкви за 1862 год в мужской графе под № 13 значится: 19-го марта у крестьянина села Самарова Неофита Лаврентьевича Лопарева и законной жены его Дарии Афанасьевой родился сын Христиан, 20 числа того же месяца и года окрещен священником Нестором Вергуновым с дьяконом Петром Сосуновым. Восприемниками при купели были села Самарова крестьянин Петр Иванович Конев и того же села дочь поселенца девица Анна Ивановна Леонова. Благочинный священник Нестор Вергунов. Дьячок Николай Наумов. Августа 4 д[ня] 1874 года № 19. На печати значилось: Тоболь[ская] епар[хия]: Самаровского села Покровской церкви». Эта метрическая выписка принесла тогда мне и хлопоты и, как это ни странно, приятную новость.
Из упоминаемых в документах имен и лиц мне остался неизвестным лишь диакон Сосунов, но и о нем я позже кое-что слышал и сообщу в своем месте. Всех же остальных лиц я довольно хорошо помню: из них большинство еще и ныне здравствуют. Благочинный о[тец] Нестор Иванович Вергунов, сверстник и сотоварищ по Тобольской семинарии с покойным учителем Тобольской гимназии Македоном Ивановичем Емельяновым, известным в свое время латинистом, и ныне здравствующим известным канонистом профессором Московского университета Алексеем Степановичем Павловым.
Мой крестный Петр Иванович Конев, приходившийся дальним родственником известным в Самарово купцам Шейминым, был торговым человеком последней руки, ездил на лодках с товарами к остякам и русским в деревнях и жил сносно. Каждый праздник он стоял в церкви на левом клиросе и пел. Любил выпить и пьяненький как-то и утонул (царство ему небесное). Нрава он был среднего, хмельной постоянно говорил как-то протяжно и пел церковные песни. Я не раз чувствовал силу его рук и попадавшись ему в такие минуты…
Моя крестная Анна Ивановна Леонова (жива ли она теперь, не знаю) проживала не в Самарове и лишь изредка навещала село, где у нее есть родственники. Здесь она несколько свысока держала себя, видно было, что она привыкла жить в городе и вкусила прелестей захолустной городской цивилизации: манеры, слова, тон — все обличало в ней горожанку. Как она относилась ко мне, ребенку, не помню, но, указывая на меня, уже на гимназиста, она с некоторою авторитетностью говорила крестьянам: «Смотрите, какой он умный, сейчас виден ум»; видела она во мне тогда на самом деле ум или нет, но ее слова приводили меня в неловкое положение, и я спешил уйти.
Мать моя, и ныне здравствующая, Дарья Афанасьевна, урожденная Кузнецова, женщина, не часто встречающаяся в крестьянском быту; во всех отношениях она может считаться образцом: трудолюбивая, энергичная, постоянно за домом, постоянно зорко следит за небольшим хозяйством, отчего во всем виден порядок и опытная рука. Слабость ее, которую она сознавала и открыто сообщала, заключается в том, что у нее не достает силы воли купить или, чаще, взять в долг у приезжавшего из Тобольска в Самарово купца Юдича какого-либо товара: сарпинки ли, холста ли или ситцу на платье себе и другим.
Семейство Кузнецовых состоит из двух братьев и двух сестер, из которых Алексей, Гаврила и моя мать живут в Самарове, а вторая сестра, Устинья, была замужем в деревне Коневой и несколько лет тому назад скончалась (царство ей небесное!). Уж и добрая, и сердечная она была! Нрав ее очень напоминает мою мать, только последняя несколько более энергична. Сначала сватался за Дарью Афанасьевну Кузнецову один из крестьян окрестной деревни, но не с ним, а с Мефодием (в народе: Нефетом) Лаврентьевичем Лопаревым пришлось ей связать свою судьбу.
Фамилия Лопаревых, как и все население Самарова — пришлая; ям в XVII веке заселялся ямщиками преимущественно из Пермской иВятской губерний, державшими ямскую гоньбу. Вполне понятное самолюбие побуждало меня позже и даже поныне к отысканию первого Лопарева, но все попытки в этом роде ни к чему не привели. Сотни алфавитов старинных фамилий пересмотрел я, но ничего найти не смог. Лапов, Лемин, Ломоносов и — Лопатин: ну и прощайся с Лопаревым. Я даже брал в руки Родословную, хотя, впрочем, мне и самому представлялось маловероятным обрести в сей книге дворянский род Лопаревых. Что предок наш был Лопарь, почти вне сомнения, по крайней мере, в родовом типе нашем и доселе еще сохранились основные черты лапландского племени: небольшие глаза, приплюснутый нос, выдающиеся скулы. Род Лопаревых перешел в Самарово, без сомнения, через Тобольск, где, вероятно, остались некоторые члены этого семейства; так, в первой половине прошлого столетия в Тобольске жил Николай Лопарев, да и теперь еще там изредка встречается эта фамилия. Точкою отправления в сведениях о нашем роде служит Косма Лопарев, о котором ничего неизвестно, кроме одного имени, да и оно, пожалуй, еще сомнительно. Сын его Петр известен лишь по одному эпизоду из его жизни. Раз как-то весною он отправился один за несколько верст от села проведать пасшихся в полях коней. Там его схватили варнаки (беглые каторжники) и сделали его своим вожаком в незнаемой ими местности. В одной из деревень, неподалеку от Самарова, видели Петра, выпрашивающего хлеб для варнаков. Когда ему посоветовали убежать от них, он ответил: они взяли с меня клятву и теперь бесполезно, все равно найдут и тогда уже убьют меня. С тех пор о Петре не было ни слуху, ни духу. Из трех сыновей его двое отправились в военную службу и с тех пор о них ничего не было известно, третий сын его, Лаврентий, был женат на Авдотье Михайловне Кузнецовой и умер, оставив семилетнего сына Мефодия (родился 20 мая 1820 года).
Я помнил бабушку, она скончалась в 70-х годах, в глубокой старости (царство ей небесное!), глупый, я не расспрашивал тогда о дедушке: она могла бы сообщить много сведений и о Петре и, быть может, о Косме. Ее звали Лаврюшихой, т.е. женою Лаврентия. Что имя моего дедушки пользовалось уважением и известностью в Самарове, можно заключить из того, что и нашу семью самаровцы называют Лаврентьевыми.
Отец мой Мефодий Лаврентьевич был чуть ли не единственным в своем роде человеком в селе. Никогда в жизни он не ругался, даже в сердцах, был тихий, скромный, молчаливый, один из первых в селе работников, опытный рыболов и чуть ли не первый охотник, убивавший по девяти гусей в один заряд. Это был человек глубокого практического знания, многоопытный, пользовавшийся всеобщим уважением и симпатиями. Вина он не пил и только изредка с устатку выпивал шкалик русского джина, тогда он хмелел и начинал о чем-либо рассказывать. «Развязало ему язык», — говорили мы между собою. Как и моя мать, он не умел ни читать, ни писать, хотя и знал (но, кажется, не все) названия букв азбуки — разумеется, по церковнославянскому произношению: аз, буки, веди и пр[очее]. Зная названия букв, он не знал, какая буква какое название носит, вследствие чего случился один небольшой курьез. Раз как-то мой родитель возвращался один с рыбной ловли и видел, как возле него прошел пароход. Мы спрашивали, какой это пароход, и наш отец на это ответил так: слово написано на пароходе небольшое, из букв его я прочитал одну, ровно, «червь». После очевидцы сказали, что прошел пароход «Ерш»… Молчаливость его была необыкновенною, поразительною. Выйдут ли какие-либо домашние неприятности, моя мать начнет громко высказывать свое недовольство, а мой отец — знай себе молчит и только в крайних случаях проговорит одно-два слова, вроде того: да другие-то лучше. Ну, молчит, молчит, и кончится тем, что и моей матери не остается вовсе материала для выражения своей досады, и она замолчит. Известная вещь: когда перепирателю больше не на что жаловаться и горячиться, он придирается к словам противника и продолжает пороть горячку, хотя уже не прямо на прежнюю тему.
II
Промежуток времени, протекший с тех пор, как я стал помнить себя, до поступления моего в училище, почти совсем изгладился в моем воспоминании, помню только немного слов и положений, слышу, так сказать, лишь несколько звуков. По словам моей матери, я был необыкновенно соплив в детстве, за такую неряшливость мне иногда доставалось… Из друзей детства особенно помню Тошу Земцова, которого даже и отец его Василий Трофимович звал почему-то Евстафием, хотя правильное его имя было — Евстохий. Сам Земцов, выселившийся в село Самарово из села Любечь Рязанской губернии, был простой крестьянин, но при уме и трудолюбии скоро нажил порядочное состояние. Он был сначала приказчиком у тобольского винного заводчика Сыромятникова, но потом открывший от его лица виноторговлю и в Самарове. Мне не забыть его благодеяний, мне оказанных, мне не забыть и тех сладких дней, когда я каждый день утром приходил к Тоше, который еще не вставал, меня встречала сама хозяйка Татьяна Егоровна и постоянно упрекала сына в таких приблизительно словах: вставай, просыпайся, соня, пришел уже к тебе товарищ; и Тоша знал уже, что это был я. Я приходил к его постели, он вставал, и начиналась у нас игра и забава день-деньской. В длинные зимние вечера мы вместе с другими товарищами детства сидели на печке в доме Земцова и чего-чего мы не говорили, о чем-о чем только не болтали. Мы загадывали загадки на разные пари, и когда истощался весь запас наших знаний по этому предмету, мы сочиняли свои; так один из товарищей сочинил сам: «Отворю я ставень, запихаю детей, поутру встану — ничего не найду». Мы ломали-ломали голову, но так и не разгадали. После он сказал нам значение загадки: дрова в печке. Маленький наш товарищ-хозяин был вспыльчивого характера и не любил, когда ему перечили; мы все страшно боялись, когда он в сердцах на кого-либо поднимал свой маленький топорик. Весною при таянии снегов одним из любимых наших занятий было играть в снежки и строить из снегу большие глыбы, внутренность которых делали пустою, отчего они принимали вид хат.
