Новомир Патрикеев
Утром шестого мая прояснило, буря утихла, из Тюмени прилетел Андрей, студент третьего курса медицинского института. На следующий день, включив в команду Щеголева Николая-младшего, с учетом ситуации, взяли курс на Тихую. Тянул несильный, но холодный север, а с юга сквозь пронзительно синее небо слепяще ярко светило солнце. Чувствовалось, что тепло вот-вот победит. Стайка за стайкой полетели к северу пуночки-подорожники, тундровые жаворонки-рюмы, разные чайки и одиночные хищные птицы.
Заехали в Тихую с Иртыша и не узнали свой мыс — от самой воды и до верха сплошной сугроб. Андрей, пропустивший один весенний сезон, взял ружье, патронташ и первым выкарабкался на берег. Довольно высоко мыс пересекла пара гоголей. Андрей все-таки выстрелил, но селезень, прежде чем упасть, пролетел еще метров пятьдесят и, видимо, лежал белым животом вверх, потому что вместе со Щеголевым-старшим они долго искали утку в снегу, высматривая даже в бинокль. Наконец, пришли с первым трофеем, и началась разгрузка.
Стан со всеми его составляющими обустроили на старом месте. В расчете па малолетнего сына под тентом «Оби» Николай оборудовал теплое помещение — постелил кошму и установил газовую горелку, которая при необходимости соединялась шлангом с баллоном, стоявшим согласно технике безопасности в отдалении, на корме у транца. «Казанке» была отведена роль разъездного судна, на котором после привального чаепития Щеголевы отправились на свои места, захватив резиновую лодку.
Мы с Андреем решили сесть в два скрадка на одни манщики, вытоптали в снегу на расстоянии около десяти метров круглые ямы и дополнительно замаскировали их поверху кустиками и старой травой. При наличии белых халатов и платков, называемых теперь банданами, лучше засидок не придумаешь.
Но с расстановкой манщиков пришлось повозиться. У некоторых груз не доставал до дна, у других был слишком легкий. Некоторые сразу плыли по течению, некоторые, как бы сопротивляясь, крепились, частично зарывались в воду, потом под напором срывались. Поводки удлинили, груза добавили, а главное — определили границы заводи, где вода была почти неподвижна. Не будь маневренной раскладушки, на резиновой лодке мы бы ставили чучела раза в два дольше.
И вот я удобно расселся и смотрю, как постепенно оживает природа. У берега, низко над водой, осторожно пролетел, высматривая добычу, белый лунь. Через некоторое время я вздрогнул от сильного шума крыльев. Маленький сокол-дербник стремительно гнался за пуночкой. Птичке удалось скрыться в густом тальнике, а пернатый охотник свечой взмыл вверх.
Другой хищник, крупный ястреб-тетеревятник, сам на мгновение стал целью нападения агрессивной вороны, оберегающей свой гнездовой участок. Почувствовав преследование, он сделал боевой разворот, и плохо бы пришлось вещунье, если бы не те же спасительные кусты.
После такой схватки прогнать из «запретной зоны» своего собрата по семейству, черного ворона, ей уже ничего не стоило. С громким криком она пикировала на более крупного чужака, пока к ней не присоединились две другие вороны. И надо было видеть, как гордо возвращалась победительница к своему гнезду. С поднятой, как у цапли в полете, головой ворона полупикировала-полупарила на подогнутых крыльях. Это создавало впечатление, что грудь ее выпячена и распирается от торжественного карканья.
Водоплавающих птиц было очень мало. Высоко в небе строго на север шли только лебеди и гуси. Около мыса изредка пролетали черно-белые гоголи и почти совершенно белые лутки — дуплогнездников похолодание не выгнало на юг. Андрей сделал пару-тройку удачных выстрелов и съездил на «раскладушке» за трофеями.
Щеголевы привезли тоже несколько гоголей. Сварить из них шурпу можно быстро, не надо ощипывать и опаливать. Птиц ободрали во избежание рыбного запаха, выпотрошили, нарезали, промыли и в ведро. Поварили, заправили картошкой, луком и специями. Получился нежирный и вкусный суп.
После позднего обеда стали собираться на вечернюю зорьку. Сына Николай не взял, оставив под присмотром Андрея, и правильно сделал — вечером утки вообще перестали летать. Заметно похолодало. Вода в тени густых кустов стала черной, а на фоне заката приобрела холодный позднеосенний зеленовато-розовый цвет. Заря вспыхнула огромная, желто-красная, слегка подернутая дымкой. Быстро застыли маленькие лужицы, тонкий узорчатый ледок потянулся от заветренного берега Тихой протоки. В сумерках вдруг оживились водяные полевки. Сначала услышал их шум в воде, потом некоторые стали выходить на берег. Подумал, что, наверное, чувствуют заморозок.
Подъехали братья. Развели большой костер. Долго сидели у огня, отмечая лучший праздник охотников — открытие весеннего сезона и возвращение в команду Андрея. До конца был с нами Щеголев-младший, отоспавшийся за вечер в лодке и постоянно канючивший у отца обещание взять его на утреннюю зорьку.
Наутро мы были с Андреем в скрадках еще до восхода. В слабо розовеющей полосе зари пролетели две крупные проходные стаи свиязей. Вскоре на Тихую протоку опустилась тройка гоголей. Более темноокрашенная самка сразу слилась с водой, и только белые бока самцов поблескивали рядом. Андрей встал и быстрым дуплетом снял взлетевших селезней.
Но массовый пролет уток в этот день так и не начался, хотя теплый фронт подошел. Заметил это по парящей в высоте большой сизой чайке. Она первой нашла восходящий поток воздуха. Затем в парящем полете стали набирать высоту канюки-зимняки. Еще выше забрался орлан-белохвост. Средняя речная чайка с визгливым криком пыталась отобрать потоку канюка, по, почувствовав подъемную силу, стала кружить рядом.
Впервые за четыре десятилетия охоты удалось увидеть брачный полет самого крупного нашего кулика. Два больших кроншнепа, летевшие невысоко, вместо обычного протяжно-печального свиста издавали мелодичное бульканье и парили с поднятыми крыльями по бокам третьей птицы, вероятно самки.
Стало больше пролетных гусей и лебедей, появились утки-широконоски, чирки-трескунки. В отличие от меня, сидевшего с блокнотом и карандашом в руках (иначе как бы я запомнил все то, о чем сейчас пишу), Андрей внимательно смотрел на сектор обстрела и взял еще три или четыре штуки. Я тоже мог быть с трофеем, причем с ценным. С моей стороны совсем близко пролетела пара редких здесь серых уток-полу крякв — хорошо видел крупные ржаво-коричневые пятна на их крыльях, но засмотрелся и не выстрелил.
На этой охоте мы сами впервые в жизни подверглись обстрелу. Заметив идущую по Мануйловской в нашу сторону мотолодку, Андрей встал и замахал руками, чтобы его увидели и не разметали волной манщики. Но те, кто ехал, были, видимо, уверены, что это утки. Не доезжая метров 80-100, грохнули дуплетом, и дробь веером рассыпалась по воде, не долетев до цели. Хорошо, что у стрелявшего отсутствовало чувство расстояния, да, наверное, и прочие человеческие чувства. Лодка, не сбавляя скорости, пронеслась посередине манщиков, часть из которых перевернулась. Мы вблизи рассмотрели три действительно бесчувственные, тупые, пьяные и нагло ухмыляющиеся рожи. Записали помер обшарпанной «Казанки», «ТЮО-04-02», оказавшийся, конечно, фиктивным.
Пока всюду существовали неограниченные возможности украсть бензин и практически общедоступные цены на лодки, моторы, боеприпасы и ружья, многие десятки таких горе-охотников день и ночь носились по речкам и разливам, стреляя по любым птицам с любых расстояний или пустым бутылкам и просто в воздух…
А природа продолжала оживать. К вечеру проснулись насекомые. Забегали мелкие паучки, залетали зеленые мухи, комары и мотыльки. Все шло к тому, что к темноте все-таки пойдет утка. Но этого не произошло. Пошел теплый мелкий дождь.
Щеголевы уехали на свои места в почти полной темноте. Следом за ними ушел в скрадок Андрей. Я еще допивал у костра чай, когда он выстрелил, и сбитый с высоты острохвост гулко шлепнулся об воду. С рассветом выстрелы охотесятого мая Андрей был уже в институте, Алексей пошел на работу, Николай-младший — в школу, а мы с Щеголевым-старшим, как отпускники, вечером двенадцатого снова были на мысу. Приехали поздно, на зорьку не успели и даже палатку в темноте не ставили. В лодке согрели на горелке чай и там же комфортно спали под тентом.
На утренник тоже немного запоздали. Громадный снежный сугроб с окопами растаял. Только дно моего скрадка, плотное и застеленное сеном, осталось служить стулом. Обнес его тальниковыми ветками, обтянул сеткой и замаскировал прошлогодней травой. За прошедшие теплые дни улетели на север осевшие временно у Иртыша лебеди, гуси, почти все серые или речные утки. Заканчивался лишь пролет чирков-трескунков и соксунов-широконосок. После девяти стали изредка появляться первые стайки нырковых уток — хохлатых чернетей и красноголовых нырков. На них-то и удалось немного поохотиться, но без красивых выстрелов. Николай тоже время от времени постреливал. На традиционную шурпу хватило.
Обычного вечернего оживления околоводных птиц почему-то не было. Меньше плескались водяные полевки. Чувствовался какой-то перелом в погоде. Начало ночи было теплым. Но на рассвете от быстрого похолодания над водой стали подниматься рваные клочья тумана, а над лугами встала сплошная, низкая, молочно-белая завеса. К четырем часам утра туман над рекой почти рассеялся, но тут же поднялся еще выше, над кустами, и сквозь него смотрело большое, красное, холодное восходящее солнце.
Часов в семь снова резко потеплело и прояснило. Как-то по-новому засветились в утренних лучах заросли ивняка на противоположном берегу. Я посмотрел в бинокль — на ветках распустились крупные серебряные сережки с золотым налетом пыльцы. Это цветочные почки, листовые у ивы распускаются несколько позже. Зазвучал хор певчих, в основном зерноядных птиц: овсянок, зябликов, вьюрков, и в нем, как соло — щелканье и трели варакушки-синешейки, нашего северного соловья. Далеко, у леса, несколько раз прокуковала кукушка…
Почти все перелетные птицы, кроме чаек и канюков, токовали. Виртуозный брачный полет с настоящими мертвыми петлями и боковыми переворотами совершал седой луговой лунь. Один из лучших представителей так называемой красной дичи, бекас-барашек, называемый в Европе «небесной козой», пикировал с высоты, издавая вибрирующими перьями характерный звук, напоминающий блеяние овцы. Самые маленькие кулички-воробьи, прилетевшие в эти дни, с чиликаньем опускались с высоты на распущенных крыльях, как на парашютах, а бегая по земле, через несколько шагов смешно и важно трясли хвостами. С криками и громким хлопаньем крыльев падали к земле токующие болотные совы. Наша старая знакомая, агрессивная ворона, еще бдительнее охраняла свои границы. На этот раз полной победой закончились ее яростные схватки с совой, канюком и лунем.
День обещал быть жарким. Несколько раз видел шмелей. А вот обычные в это время жуки-плавунцы еще не взлетали с воды. Обнаружили причину сравнительно тихого поведения водяных крыс. Одного зверька заметил на берегу мертвым, другого — в агонии. Началась очередная вспышка посещающей их периодически болезни, туляремии.
Утреннего массового лета водоплавающих опять не было. Добычу приходилось буквально «высиживать», брать терпением, постоянным внимательным наблюдением и, конечно, быстрой стрелковой реакцией. Хотя, наверное, так надо вести себя на любой охоте, даже когда уток много. Одного шилохвоста я все-таки прозевал, плохо выделил, и он с перебитым крылом упал в быструю Мамуйловскую протоку, стал нырять и уплывать на противоположную сторону. Уверенный, что серого подранка легко возьму с новой подвижной лодки, положил ружье на колени и поехал носом вперед, чтобы выстрелить, как только тот появится на поверхности. Спокойно сделал несколько сильных гребков, и лодка неожиданно развернулась. Отвалилась и утонула лопасть одного весла, не до конца зафиксированная защелкой. Мне осталась ручка с уключиной и коротким соединительным патрубком. Пока вынимал уключину, брал в руки второе весло, лодку подхватило стремниной, и утка исчезла из вида. Кое-как перевалил протоку и медленно поплыл по течению. Вскоре увидел выбравшегося на берег шилохвоста и добрал. Обратный путь с одним веслом против течения мне было преодолеть не под силу. Поэтому доплыл до Николая и вместе с ним приехал к стану на «Оби», погрузив в нее свою лодку в сложенном виде.
Пока я занимался приготовлением обеда, Николай вырубил и выстрогал мне из найденной доски недостающую часть весла, которой пришлось пользоваться до изготовления металлической.
К вечернику я был во всеоружии, но охоты не получилось. Она была прервана мелким теплым дождем, который становился все назойливее и холоднее. Часа два, пока не промок, я посидел, глядя па почти безжизненную притихшую пойму. С приездом Николая забрался в лодку, где раздевшись до пояса, как чукчи в яранге, обсушились и согрелись. Часов в 10 вечера дождь перестал, стали раздаваться ружейные выстрелы, но вскоре все стихло и еще больше похолодало.
На рассвете подул холодный сильный северный ветер. Все живое замерло. Оно явно почувствовало надвигающийся новый отзимок. На следующий день с обеда пошел снег, но мы были уже дома.
В разговорах ханты-мансийских охотников часто звучала следующая вверх по Иртышу протока, Чупкова, куда многие ездили стрелять хохлатых чернетей и красноголовых нырков. Вокруг нее было много отдельных или соединяющихся в системы глубоких озер, любимых этими утками. Особенно концентрировались они здесь, когда из-за невысокого уровня воды отсутствовали пойменные разливы. Меня эго место не привлекало. Нырки прилетали позже речных или благородных уток, на которых всегда предпочитал охотиться. Поэтому, открыв по ним весенний сезон на Иртыше, второй выезд делали на Обь, где снова встречали серых.
Побывать на Чупковой помог опять же случай. В 2004 году, когда я на охоту уже почти не ездил, а ходил пешком со своей дачи, Андрей с другом пригласили на закрытие весеннего сезона, взяли и своих сыновей — моего внука, тринадцатилетнего Костю, и его сверстника Колю. В полдень на катере «Ярославец» отплыли вверх по Иртышу. Очень тепло, штиль, небо чистое, только по кругу горизонта легкие низкие облака. Уровень воды низкий, пойма не залита.
Сама Чупкова показалась неприветливой — коричневосерые, высокие, крутые берега, такие же высокие, серые, сухие и старые тальники. И все какое-то безжизненное. За первые три часа видел по паре кряковых и гоголей. Раза четыре взлетали кулики-воробьи и столько же куликов-пере-возчиков пересекали нам дорогу. Даже обычных прибрежных птиц-трясогузок встречались единицы, и то они не бегали весело у воды, а сидели на вершинах кустов. Единственно кого было много, так это дятлов. И маленькие черно-пестрые и крупные красноголовые желны тут и там долбили умирающие деревья.
Шли еще долго, высматривая по «джипиэске»-навигатору более или менее интересные водоемы. К трем подходящим системам озер подходили, смотрели в бинокль, по уток на них сидело мало. Наконец, на электронной карте показались более интересная по размерам и конфигурации озерная система. Виртуально место выбрали. Но реально… Обогнув поворот протоки, увидели на берегу две цветные палатки и пару мотолодок.
Оставалось поворачивать назад к ранее замеченным системам. Около одной остановились и переночевали. Утром молодежь с манщиками, сетью на карасей и резиновой лодкой отправилась к глубоким озерам. Шагать километра полтора-два по закочкаренному лугу мне было не под силу -только что разменял восьмой десяток. Поэтому за кустами, рядом со стоянкой, облюбовал озеро, примерно 150 на 250 метров, по форме напоминающее грушу с чуть загнутой сужающейся частью. Заросшая по всему тупику травой, она привлечь нырков не могла. Широкая часть посередине была глубокой и чистой. В заливе ее юго-восточной дуги построил засидку и расставил вброд чучела. Справа длинная полоска скованной смерзшимся снегом травы — то ли остров, то ли сплавина, на ней непонятного происхождения большой участок синеющего из-под тонкого слоя воды зеркального льда.
Вдруг по сторонам залетали утки, скорее всего, поднятые с озер нашими охотниками. Я сел в скрадок и в азарте обстрелял чирков, которые пронеслись явно на запредельном расстоянии. Стайки еще пролетали над озером, но далеко и без всякой реакции на манщики. Неожиданно сзади приблизился шилохвост. Опоздав с прицеливанием, попал только вторым выстрелом, и он упал на противоположный берег. Я обошел озеро, подобрал в траве трофей и не стал возвращаться в скрадок, увидев вдали идущих на стан ребят.
У них была пара уток и небольшой улов серебристых карасей средних размеров, как раз на котел. Коля остался до ужина в моем скрадке и принес селезня хохлатой чернети, добытого влет. Уху готовили на газовой плите камбуза, а ели за столом кают-компании, хотя сваренная на костре и съеденная под открытым небом, она была бы вкуснее. А вот отдыхать до вечерней зорьки на кроватях каюты и кубрика оказалось гораздо комфортнее, чем в палатке.
Этот неожиданный и непривычный комфорт помешал мне вернуться после завершающей зорьки сезона с трофеем. На вечерник пошел с Костей. Он взял какой-то баночной воды, пакет чипсов, а для меня бутылку импортного пива. Кстати, еще охотясь с отцом и братьями, а потом с сыном, мы никогда не брали в скрадок пи выпивку, ни закуску. Но теперь-то XXI век, другое время — другие возможности и привычки. До заката утки прилетали три раза и все чирки – моя любимая дичь по спортивности стрельбы. Первый шел прямо на нас, когда пробовал Костин напиток. Второй прошел невысоко сбоку во время поглощения из горлышка пива. А третий был форменным образом на закуску — я его напросто прозевал или прожевал, угощаясь с внуком чипсами.
Уток и по сторонам не замечали. Высоко в небе парил орлан-белохвост. Недалеко, над лугом, охотилась на мышей болотная сова. Мелководный тупик озера обследовал светло-серый лунь. На наш травянистый обледенелый островок поочередно садились кулик-фи-фи, коричнево-зеленый с белым ошейником-жабо турухтан и хохлатый чибис. Ребята редко, но постреливали. Косте наскучило сидеть без выстрелов в скрадке, и он ушел побродить на лугах в сторону озер. Ходил долго, раз двадцать стрелял и ухитрился снять влет пару уток.
А я тем временем наблюдал, описывал и зарисовывал необыкновенный, ранее невиданный весенний закат. Сначала солнце словно растворилось в мареве зари, и края его потеряли круглые очертания. Потом окружность сделалась ровной и начала тонуть в серых облаках. Первой погрузилась примерно до половины нижняя сторона. Какое-то время светило выглядело выпуклой полусферой. Затем нижняя сторона опять засветилась, а туча надвинулась сверху, превратив круг в вогнутую полусферу. Когда туча немного приподнялась, оставив в тени только верхушку шара, солнце, простите за сравнение, напомнило мне фирменную коньячную рюмку без ножки. Наконец, туча ушла вверх, круглое солнце опустилось к горизонту и зависло над кустами.
Его малиново-красное отражение возникло на воде у западного берега озера. По размерам оно было вдвое меньше и обрамлено с обоих боков такого же цвета полосками длиной по два-три его диаметра. Постепенно полоски исчезли, стало уменьшаться само отражение, но еще долго светилось маленьким темно-красным фонариком, как догорающий уголек в костре. Когда огонек погас, в розовый цвет окрасилась достаточно широкая полоса воды, которая медленно бледнела с полным закатом солнца. Тонкий слой воды надо льдом острова стал поразительно напоминать бело-синее матовое стекло с молочным оттенком.
Слава Богу, что созерцанием такой волшебной картины закончились мои охоты на иртышских протоках. После я ездил туда только осенью.
Продолжение следует…
