Т. Степанова
Выросла и долго жила я на Севере, но на оленях ездить не приходилось до 1956 года. В январе коммунисты поселка Тром-Аган поехали на партийную конференцию в Сургут на четырех или пяти нартах. Собрались все пораньше. Мороз был сильный.
Я очень боялась замерзнуть, поэтому постаралась одеть на себя побольше теплых вещей: носки из собачьей шерсти, кисы, ватные брюки, теплую кофту, пальто, малицу, гусь. С трудом могла дышать и передвигаться.
Вот нарта, на которую я должна сесть, но как и куда, не могла представить: места мало, одна нога на весу, другая поставлена на полоз. Впереди на ходу села женщина-каюр по имени Марья с хореем в руках. Держаться мне не за что. Вижу — все поехали. У меня сердце замерло от страха. Понеслись и наши олени.
От поселка нужно было спускаться на реку и круто повернуть влево. Не успела я опомниться, как оказалась на повороте в снегу головой вниз. Представляю себе картинку! Вылезти без посторонней помощи мне бы никогда не удалось, так как движения были скованы одеждой. Каюр даже не увидела, как я вылетела с нарты, и уже уехала далеко, когда ей кто-то дал знак обо мне. Вернувшись, она вытянула меня из снега. Я еле отдышалась, протерла глаза. Каюр просто заливалась смехом от моего вида. Ведь перед отъездом она мне говорила, что так одеваться нельзя.
На Марье были только малица и кисы. Она, чтобы не замерзнуть, часто бежала рядом с нартами. Капюшон был спущен на спину, а на голове цветной платок.
Ночью мы остановились кормить оленей, каюры увели их в лес. Бедные олени с головой зарылись в снег, отыскивая корм.
Мы со спутницей (секретарем поссовета) вырыли себе в снегу нору, влезли в нее. К нам присоединилась Марья. Я не могла спать — было душно и тесно. Зато каюр, прикорнув под мой гусь, сладко посапывала. Вот что значит привычка! Ноги у нее замерзли и, проснувшись, она бойко выскочила из снежной норы и долго плясала в снегу, согреваясь.
Интересен для меня был завтрак: мужчины развели костер, поставили на него котелок со снегом, достали из-под шкур на нартах мерзлую рыбу, настрогали ее ножом, вытащили из-под малицы хлеб, чекушку со спиртом, сделали по большому глотку, закусили строганиной, откусили раза по два хлеб и запили талой водой. Попрыгали, потопали и снова на нарты. В путь.
Дороги не было. Но олени бежали быстро между деревьями. Удивительно, что они не разу не задели рогами дерево. Мы же сидели постоянно в напряжении, чтобы ногой не зацепиться за дерево. Очень устали глаза. Когда приехали в Сургут, я долго не могла смотреть: глаза покраснели, болели.
Вторая стоянка была труднее: у меня стали мерзнуть ноги, почувствовала боль в горле. Видимо, простудилась, хватая холодный воздух ртом, дышать нормально не могла, так как была стянута ремнями и шнурками одежды. Марья лечила меня мороженой клюквой. Оказывается, это хорошо помогает. Сначала не хотела есть мерзлые ягоды, но все меня убедили, что она права. Пока ехали до Сургута, боль в горле прошла.
Обратный путь был легче, так как половину одежды я либо не надела, либо свободнее затянула пояса. Могла двигаться. Купила очки, чтобы предохранять глаза.
Следующая моя поездка на оленях была на учительскую конференцию. Погода была мягче, я оделась по-другому, постаралась все предусмотреть. В этот раз ехали мы другой дорогой и ночевали не в снегу, а в избушке, хотя в ней и не было печки.
Женщина-каюр везла с собой четырехмесячного ребенка. Он был привязан в берестяной люльке к нарте. Ребенок был завернут в шкурку, как в конверт, а на голове у него только платок и уголок шкурки, куда ветер проникал, по-моему, беспрепятственно. Ребенок всю дорогу плакал. Во время коротких остановок мать отвязывала его, совала под малицу — кормила грудью. Он на несколько минут затихал и — снова плач до следующей стоянки. В избушке мать сменила ему труху (труха от сухого дерева и какая-то трава или мелкая стружка использовались вместо пеленок). Ребенок отогрелся у груди матери, успокоился и молчал, пока кормились олени. А дальше было то же самое: плач, плач и плач. Мать совсем не обращала на это внимания. На мое предложение одеть его теплее сказала: «Он же накормлен. Пусть кричит, потом спать будет, шкура теплая».
Я поняла, почему многие дети в интернате были болезненные, хотя питание было прекрасным. Просто дети были с детства простужены. Повара старались разнообразить меню, готовили хорошо, но дети отказывались от многих блюд, а того, к чему привыкли с раннего детства, не получали: сырой рыбы, сырого мяса. Видела я несколько раз, как малыши, пробегая в школу мимо склада, где завхоз рубил мясо, хватали снег с крошками мяса и жадно съедали. Мы, учителя, стали просить санэпидемслужбу, местного врача, разрешить давать детям сырое мясо и рыбу. Да и родители требовали этого.
Помогла нам медико-педагогическая комиссия, которая проверила не только состояние преподавания, здоровье детей, учителей, обслуживающего персонала, но и качество воды, мяса, рыбы. Дала разрешение ввести в состав ежедневного питания традиционные национальные блюда, в том числе и сырые мясо, рыбу. Дети были очень довольны.
Не только то, о чем я здесь рассказала, но и еще многое было новым, интересным для меня и важным как для учителя национальной школы. Не думала я оттуда уезжать, но подвело здоровье и по настоянию врачей пришлось уехать в южный район области, где и проработала до пенсионного возраста.
Подготовил Валерий Белобородов
