В. Загваздин
ГОЛОС ПЕРВОГО ВЗЛЕТА
Еще в детстве я заметил, что летним утром просыпаешься с каким-то особенным наслаждением. Вдруг так обрадуешься солнечной ласке, зелени леса, облакам на небе, а глубоко упрятанные пружинки в твоей душе нее закручиваются и закручиваются…
Вскакиваешь с постели с твердым желанием начать жить этот день как-то вовсе по-особенному, как еще никогда не жил.
Считаю себя счастливым, что сумел такое мироощущение донести из детства в зрелую жизнь. Теперь часто по утрам я беру фотоаппарат и ухожу в лес. Тороплюсь, как к любимому другу после долгой разлуки.
Наверное, лес нельзя просто смотреть и слушать. Его надо понимать и чувствовать душой, тогда забываешь про все: боли и обиды, неудачи и промахи, живешь где-то вне себя. Бродишь тихо, молча, заглядываешь во все уголки, прислушиваешься к лесным голосам.
Чего тут только не увидишь! С детства верю, что когда-нибудь обязательно в таежной глуши повстречаю бородача Лешего и непременно заведу с ним дружбу. На всю жизнь.
…Как-то утром, выбравшись на пригорок, я сел под соснами передохнуть и совершенно случайно стал свидетелем интересного события. От реки, шумно взмахивая крыльями, с чем-то тяжелым в клюве пролетела ворона. Она села на сосну, и в тот же момент там, в вершине дерева над моей головой, началась возня. Я понял, что там воронье гнездо.
Осторожно, чтобы не обнаружить себя, перебрался на другое место, откуда хорошо было видно гнездо, и притаился. В гнезде шла дележка пищи. Птенцы, их было два, разделавшись с принесенной матерью трапезой, не насытились и стали орать во всю глотку, но ворона-мать почему-то не собиралась лететь за пищей вновь. Птица вела себя как-то странно. Вот она присела к птенцам, зорко осмотрелась вокруг, потом оттолкнулась от гнезда, распустила крылья, и, спланировав через поляну, опустилась на соседнюю сосну.
— Карр! — коротко сказала она. Птенцы зорко следили за матерью, а она повторила свой полет и раз, и два, и три, и пять. Птенцы сидели тихо, плотно прижавшись к надежному уютному гнезду. Должно быть, они понимали, чего хочет от них мать, и даже втайне каждый желал этого, но не решался.
Ворона-мать была терпелива. Она снова подсела к птенцам и каким-то особо ласковым голосом тихо выдохнула: карр! И снова полетела. На этот раз материнские уговоры подействовали. Один из птенцов приподнялся, решительно шатнул на край гнезда, оттолкнулся, часто-часто замахал крыльями и… полетел. Он мигом перемахнул поляну и плюхнулся на ветку рядом с матерью.
— Карр! Карр! — раздался его победный крик. Свершилось великое чудо природы! Теперь вороненку не сиделось. Он носился с ветки на ветку, мать за ним, и оба осатанело горланили, захмелев от счастья.
Второй вороненок по-прежнему сидел в гнезде и с тревогой следил за своим собратом. Но вот мать запомнила и о нем. Она с грозным криком подлетела к гнезду, шумно села и, мне показалось, что она сейчас же вышвырнет трусишку из гнезда (наверное, матери приходится делать и такое), но вороненок, испугавшись матери, сам кинулся из гнёзда и беспомощно закувыркался, падай с ветки на ветку. Лишь у самой земля он крепко уцепился за сук, прижался к нему и затих.
Я покинул сосновый пригорок, а сзади еще долго доносился громкий вороний крик. По-своему, по птичьи, вороны отмечали праздник самостоятельности. У меня в ушах и теперь звучит восторженный птичий крик…
Верно говорят: все в жизни начинается с первого шага, даже самая длинная дорога. И нам, человекам, надо бы всегда помнить голос своего первого взлета. В трудные минуты жизни он — как глоток волшебной воды…
ЛЕСНОЕ УТРО
Перед рассветом тучка начала бледнеть, хмуриться и осмелилась-таки разразиться редким дождем. Он весело поплясал по траве, пошептал в листьях, покатился по пыльному полю большими серыми шариками и утих.
Когда проснулось и встало за холмами веселое умытое солнце, янтарными каплями заискрился березовый — лес, пряной дрожью испарений задышала земля, а на опушке развернули свои ярко-золотые зонтики барометры погоды — одуванчики. Но отчего так пустынно в лесу, кажется, чего-то здесь не хватает?
И вдруг издалека звонко донеслось:
— Ку-ку! Ку-ку!
И вместе с криком кукушки березовый лес приосанился, наполнился какой-то новой силой и притягательной красотой, стал еще задумчивее.
Кукушка умолкла неожиданно, будто поперхнулась. Эхо ее незамысловатой песни, полное нерастраченной грусти, отзвенело и умерло под сенью леса, а он вслушивался и все ждал ее продолжения…
Дунул ветерок, и вздрогнули березы, печально уронив на землю капли слез, оплакивая недопетую песню про сиротливую кукушкину жизнь.
ГРОЗА
В душную июльскую полночь меня разбудили тяжелые раскаты грома. Тучи заполонили небо, укутав своей зловещей чернотой призрачную бледность северных ночей.
Тихо зашептались на ветру ветви сосен и елей, но вскоре вековые громады грозно закачали верхушки и тревожно зароптали. Гроза приближалась. Ослепительно полыхнула молния, заставив все живое спешно прятаться в спасительный мрак таежного бурелома. Первые крупные капли дождя дружно забарабанили по тонкой крыше палатки.
Внезапно ветер притих, по вдруг с ураганной силой он набросился с противоположной стороны, завыл в неукротимой злобе, стараясь все смять, умести со своего пути.
Глухо, с болью застонала тайга, с треском и гулом падали могучие деревья, не выдержав бешеного напора урагана. И всюду в воздухе носились колючие ветви елей, обломанные верхушки, их секли молнии, хлестал ливень.
Сильный порыв ветра влетел в распахнутые створки палатки, надул ее пузырем. Со звоном лопнули оттяжки. Лавина воды обрушилась на меня. В последний момент мне удалось уцепиться за край палатки и погасить вздувшийся купол, и тогда я лицом к лицу оказался с разъяренной стихией, от которой оберегала тонкая матерчатая стенка.
В непрерывных сполохах молний все казалось сущим адом, грохотал гром, будто тысячи стальных колесниц носились вокруг, извергая огонь и грохот. Сосновый бор был страшен и угрюм.
…Когда я опомнился, гроза уже удалялась. Вскоре гром и вовсе затих. Тучи унесли с собою ливень. Я вымок до нитки, по телу пробегала дрожь, но на душе было отчего-то легко, будто стихия влила в меня частицу своей буйной силы.
Шумно капало с деревьев, веяло свежестью, пахло хвоей, прелым сеном и разогретой смолой. В блеске омытых дождем звезд колыхалась взбудораженная ночь, и мне казалось, что не тайга, а я сам принял напор урагана, выстоял и победил стихию в эту страшную ночь. И стихия покорилась, отступила, подчиняясь непреклонной воле человека.
«Ленинская правда», 1 июля 1972 года
