Михаил Загайнов
В матросском кубрике прохладно и влажно. В открытые иллюминаторы ночной ветер заносит брызги, сорванные с волн. Я возвращаюсь из Сургута теплоходом, на котором большинство матросов мне знакомо по предыдущему рейсу. Один из них, Борис Романов, еще днем пригласил меня к себе в кубрик из душной классной каюты.
Ночь на исходе. Все ярче пурпур восхода на северо-востоке. Но мы еще не сомкнули глаз. С вечера Борис расспрашивал меня: где бывал, что повидал, давно ли разъезжаю? Отвечая, я упомянул один из городов Урала.
— Почти земляки, — вскользь заметил Борис.
И как часто бывает в таких случаях, я попытался отыскать общих знакомых. Однако их у нас с Борисом не оказалось, хотя жили там в одно время. Он хорошо знал город и его окрестные рабочие поселки. Я, было, собрался спросить Бориса, где работал, но он сам сказал:
— В колонии сидел. Год. За хулиганство. Освободили досрочно.
Теперь я уже начал расспрашивать его. Отвечал он односложно, без подробностей. Желая как-то уйти от продолжения разговора на эту тему, я пустился в не очень оригинальные рассуждения о пользе учебы для Бориса, поскольку он молод и не один же, мол, на белом свете, есть, наверное, кому помочь на первых порах. И промахнулся. Ударил Бориса в самое больное место. Но понял это позже, когда он перебил меня, бросив резко и зло:
— В гробу я видел помощников. Нет у меня никого. И не было.
Я сказал Борису, что он неправ и попросту загибает, что по молодости ошибается.
— Знаешь, корреспондент, это мне уже толковали. По глупости, по тупости… Не надо из меня дурака делать. Я тебе расскажу, что к чему, только ты не расписывай, а уже если не вытерпишь, так что-нибудь придумай, встретился, мол, с матросом Н.
Я пообещал сохранить тайну и называю его Борисом.
— Учился я в восьмом классе, когда папаша мой разошелся с матерью, — начал рассказ Борис. — Тихо разошлись, мирно. Подушками друг в друга не швыряли и плохих слов не говорили. Понятно, люди интеллигентные. Отец был подполковник медицинской службы, а мать библиотекой заведовала. Меня, единственного сына, не делили. Остался я с матерью как платное приложение к дорогой обстановке большой квартиры. Отец ушел, ничего не взял. Все оставил. И барахло, и стильную мебель, и ковры, и еще много всякой всячины. Живем с матерью — не тужим. Отцу пришлось хуже. Слышал, мать с соседками говорила, что звездочки с него сняли и, как говорят, за бытовое разложение из партии выгнали. Но это зря. Мужик он все-таки правильный. Хотя он недолго бедствовал. Писал мне, приглашал в гости в какой-то санаторий, куда устроился не на последнее место. Но я не поехал, мне с матерью жилось не туго.
Борис встал с койки, налил из графина в стакан воды, закурил, подошел к иллюминатору и, выпуская в него дым, в несколько затяжек выкурил папиросу. Снова напился. Поправил на постели подушку и лег, положив на спинку кровати голову.
— Так вот, не жизнь, а малина наступила для меня. Отца нет, мать на работе. Из школы прибегу, портфель под стол, пошарю по кастрюлям, в холодильнике и — айда куда хочу. Хочу — на каток, хочу — в кино. На время не оглядываюсь. И вот до сих пор удивляюсь, как это мать не понимала, что она у меня одна и я у нее один. Немного ведь за мной одним присмотру надо было. Да не туда она смотрела!
Борис замолчал. Я понял, что он думает, как быть: говорить о матери дальше или промолчать, перескочить на другое.
— Не туда смотрела матушка, — повторил Борис, видимо, решившись до конца быть последовательным. — Домой нередко стал я приходить, когда уличные репродукторы говорили: «Спокойной ночи, дорогие товарищи». Ключ от квартиры был у меня свой. Мать не будил, тихонько ложился спать в своей комнате. Поближе к весне, перед экзаменами, стал я иногда сидеть вечерами дома. Вообще я учился неплохо. Да и от других ребят отставать не хотелось. Так вот. Раз, другой, третий, смотрю, мать домой приходит не одна. Появилась, значит, компания. Ну, конечно, радиолу или магнитофон крутят, из серванта парадный хрусталь на стол выставляется. Я по билетам разные формулы зубрю, а там саксофоны рыдают. Однако дело не мое. Они взрослые. Раньше правилам приличия папа с мамой меня учили. Не сую нос куда не просят. Думаю, посидят, повеселятся да и разойдутся. Только расходиться стали раз от разу позже. А иной раз я и вовсе не слышал, когда уходили. Спал. Черт бы с ними, с этими компаниями, вечеринками. Я не обижался на мать, все-таки как-никак, а одна. Но однажды подзывает меня соседка и говорит: «Что же это у тебя, Боря, мать-то делает? Что ни вечер, новый хахаль». Поверишь, никто меня до этого, ни после сильнее не бил. Так меня трахнула соседушка, что где-то в душонке моей первое искривление сделала. Ну, что бы ей с самой матушкой по-свойски потолковать? А что я? Сказать матери и слова не мог. Стыд-то какой! Не с кем и посоветоваться. Затаил в себе боль и обиду. Думал я, думал после всего этого и решил: чем скорее начну жить самостоятельно, тем лучше. С этими думками навалился на экзамены и сдал их. Перешел в девятый класс…
— Ну как? Не надоело слушать? — спросил меня Борис. — История не из веселых.
Я ответил, что нет, не надоело, напротив, даже интересно. Борис посмотрел на часы.
— До вахты еще далеко. Давай, корреспондент, выпьем по стакану красного.
И, не дожидаясь согласия, достал из тумбочки бутылку молдавского вермута. Привычно, ножом сковырнул металлическую пробку и, сдвинув стаканы, наполнил их до краев. Один стакан подал мне, второй выпил большими глотками. Всполоснул стакан водой, которую выплеснул все в тот же иллюминатор. Вытряхнув из пачки несколько папирос, подхватил одну из них губами.
— Кончились экзамены. Решил я идти на какой-нибудь завод учеником, — начал снова прерванный рассказ Борис. — Пошел по отделам кадров. Не знаю, может быть и вправду нигде ученики не требовались, только не приняли меня. Хотел было мать попросить, чтобы помогла устроиться, но раздумал. Гордость мальчишечья заела. Сам не маленький, думал. В школе был комсомольцем. Стенгазеты выпускал, к пионерам ходил книжки читать. Потерял я свой билет, сходить бы в райком, рассказать все по-прямому. Но как явлюсь без билета? Испугался. Мораль, думаю, начнут читать, прорабатывать, вспомнят о долге, о совести. Одним словом, не пошел. С другой стороны, никак не могу понять и сейчас, почему ни один кадровик не спросил у меня, почему я ищу работу, кто я такой. И вот тогда я по-настоящему позавидовал тем сынкам и дочкам, которых родители не только на работу, но и в другие места устраивают.
А домой уже совсем не тянет. Брожу по Тюмени, встречу ребят из класса — радешенек, если позовут с собой — вдвойне. А вскоре и их стал избегать. Говорят, одна беда не ходит. Пошли как-то в кино наши ребята с девчонками, меня взяли, билет купили. Посмотрели фильм, пошли девчонок провожать. Идем веселые, радостные. И вдруг одна девочка говорит: «Боря, ты уже юноша, а за собой не следишь. Брюки мятые, обтрепанные. Смотри, как ребята одеваются». И хорошая девочка сказала, уверен не хотела она меня обидеть. Я, как мог, отшутился и не показал никакого виду. На другой день утром поехал в речной порт. Там, недолго со мной разговаривая, не спрашивая документов, предложили в бригаду грузчиков, видя, что парень я не из хилых. Да и стукнуло мне уже шестнадцать годков. Знаешь, корреспондент, давно я так не радовался, как в тот день. Получил робу и на другой день уже работал. Стал я портовым рабочим, докером, как мы сами себя называли, поднимая друг в друге дух. Мать, конечно, знала, что работаю в порту. Я сам сказал ей. К тому времени она уже почти совсем сошлась с каким-то мужчиной. И переживала, наверное, вторую молодость. Отец больше не писал. Так что хочешь, не хочешь, а началась у меня самая настоящая самостоятельная жизнь. Надо тебе сказать, бригада у нас была хорошая, дружная. Филонов не держали. Втянулся и я. От других старался не отставать. Во всем. А кое в чем надо было бы. Видишь, дело какое. Мелкие организации своих грузчиков не держат. Как что, так бегут к нам. Давай, мол, ребята, выручай. Сделаете — деньги сполна получаете. Бригадир спрашивает: «Сделаем?» «Какой разговор», — отвечаем. Выбросаем вагон. Бригадир получает калым и кого-нибудь отправляет в магазин закупить на всю бригаду еду и питье. Деньги не делили. Потом, понятно, пьют и едят от души. Я, однако, только ел. Не пил и не курил я долго. Но как-то размыслил, что работаем вместе, а доход достается не поровну. И в следующий раз, когда бригадир налил стакан водки и спросил: «Ну, кто первый, докеры?» — я опередил других. Домой приехал пьяный. Матери не было. Свалился на кровать и проспал до утра, не просыпаясь. А вскоре подошла первая получка. Не вру, получил хорошо. Думаю, половину отдам матери, на другую половину малость прибарахлюсь. А одеться надо было. Твердо решил: осенью пойду в вечернюю школу. Но не получилось. После работы всей бригадой сбросились. Меня обмывали. И здорово. Домой добрался не помню, как и когда. Утром разбудила мать. Не спрашивая ни о чем, накричала и заявила, что не желает видеть в своей квартире пьяницу-грузчика. У других дети, как дети, а ты, мол, полу-идиот. Я до сих пор не могу простить ей этого. Так я остался без матери… Давай допьем.
Борис потянулся к бутылке с остатками вермута. Я отказался.
— Ну, как хочешь, было бы предложено, — и с этими словами он допил остальное.
— Проработал в порту я до конца навигации. Пошел в отдел кадров просить расчет. Дали. И опять никто не спросил, что я думаю, куда перехожу. А рвался я на завод. Видишь ли, смекнул я, что на ноги встать легче в заводском коллективе. Кадры постоянные, народ серьезный. И работа с перспективой. Думал до армии специальность получить. Вышла бы задумка, но, как на беду, не подвернулся я вовремя на глаза понимающему человеку. Обносило меня все как-то стороной. Не пошел я и в вечернюю школу. С дружками новыми сошелся, пока гулял на заработанные летом деньги. Врать не буду, по ресторанам не ходили, а на троих бутылку соображали частенько. Появились знакомые девочки. Ну, знаешь, из тех, что лишние билеты у кино продают, а потом рядом сидят. В общем, меня узнали многие, многих знал я. А раз так — грошам моим пришел конец. Нет, воровать я не стал. До этого не дошел. Собирал металлолом, бумагу, сдавал и этим, как мог, жил. Однажды из-за какого-то латунного куска разругался с пацанами. Но тогда дело кончилось без драки. Зато, примерно, через неделю вечером у кино они, подвыпившие, пристали ко мне. Я был не один. И вот здесь подрались так, что дело дошло до ножей. Нас увезли в милицию. Думаю иногда сейчас, не надо было мне тогда уходить из отделения до тех пор, пока они меня не устроили бы куда-нибудь на работу. Но пришлось еще зиму бродить без дела, без работы. Куралесили с дружком немало. Нас заприметили. Многие стали побаиваться встреч с нами. Не напрасно. Управу на нас нашли дружинники. Раз предупредили, другой. А уж в третий попросили с собой пройти. Но мы на дыбы. Куда там! Но парни оказались настойчивыми и не трусливыми. Мы на них кто с чем мог. Не скрою, были у пацанов и финки. Только как бы там ни было, скрутили они нас и приволокли в отделение. На этот раз нас не выпустили. А на поруки взять некому было. А дальше ясно: суд, вагон зека и тот городок на Урале, о котором ты говорил, корреспондент.
Борис встал с постели, подошел и сел на мою кровать.
— О том годке, что там прожит, расскажу как-нибудь при другой встрече, если она у нас с тобой будет. А сейчас лучше послушай, как я стал матросом. Ты ведь спрашивал меня об этом? Освободили. Приехал домой. Мать уже живет с новым мужем. День-другой отсиделся в своей комнате. Книжки читал, в учебники заглядывал. Входил, что называется, в форму. Ну, а потом снова отправился по отделам кадров. И, черт возьми, получилось все, как в каком-то кино или в книжках. Где ни посмотрят на мой паспорт с отметкой, так вежливо и говорят: «Нет работы». Пошел в порт, опять наниматься в докеры. И здесь мне железно повезло. Стою в кадрах, рассказываю, кто я такой, как вдруг один такой пожилой невидный мужик спрашивает: «Работу ищешь?» Ищу, мол. «Ну и как, дают?» — снова он мне задает вопрос. Пожал я плечами, дескать, не ясно еще что-то. Тогда этот мужик и говорит:
— Пойдешь ко мне на теплоход матросом?
— Я-то пошел бы, да вот вы возьмете ли, — отвечаю ему.
— А что не взять, — отвечает, — слышал я твой рассказ. Ничего страшного. Пиши заявление, попрошу, думаю примут.
— Нет, не романтик я, корреспондент, — Борис усмехнулся. — По нужде попал во флотские. Но доволен. Сам знаешь, второй рейс делаю. И не уйду с теплохода. Буду речником, хоть и никогда об этом не мечтал. Только знаешь что, ответь мне: почему до встречи с нашим капитаном все у меня в жизни было иначе? А насчет сказанного о помощничках в гробу ты, корреспондент, забудь, я это так, сгоряча. Да, если бы все у меня было иначе, — со вздохом проговорил Борис.
В кубрике стало совсем светло. Борис взглянул на часы.
— Пора собираться на вахту. А ты спи. Будем подходить, разбужу.
Но я не уснул и пытался ответить Борису на его вопрос, почему в его жизни все сложилось так, как он рассказал, а не иначе. В самом деле, почему? Ведь, наверняка, этот вопрос и сейчас еще мучает многих людей, которых мы называем подростками. Они ждут от нас ответа. Но ответа делом.
И еще я подумал, что историю Бориса стоит рассказать. Она, как показалась мне, поучительна для многих.
«Ленинская правда», 9 июля 1965 года
