А. Зеленин
С интересом ждал показа телефильма «Мертвая дорога», но после просмотра был разочарован. Стало ясно, что оба мужчины, рассказывающие о ней, только слышали кое-что от кого-то. Пролетев на вертолете и показав снимки, рассказали, что рельсы проданы иностранцам. Почему-то не уточнили, что французам. Они предлагали оставить их как памятник жертвам ГУЛАГа.
А кто же будет смотреть этот памятник? Ведь нынче даже на теплоходах туристы отказались путешествовать. А кто же из местных жителей пожелает выкладывать за вертолет десятки тысяч рублей, которые и без того не могут получить месяцами? Правда, иногда прокатят там иностранцев, но подобную бесхозяйственность можно показать им и неподалеку от Москвы.
Например, областное телевидение транслировало посещение немцами музея Распутина в Покровском. Смотреть было стыдно: калитка висит на нижнем шарнире, рядом штакетник валится вместе со столбиком, от калитки до крыльца вместо тротуара положены в два ряда горбыли. Это ли не демонстрация лени нашего народа иностранцам?
Старший из мужчин заявил, что в те годы жили неплохо — в магазинах было 18-19 наименований спиртного, даже была водка «Смирновская». Лично я не припомню, чтобы она где-то встречалась до перестройки. Обилие спиртного в магазинах не означает, что люди живут хорошо. Насколько я знаю, в те годы, когда строилась дорога, мало кому жилось хорошо — ведь это было первое послевоенное десятилетие.
Даже после консервации дороги, когда в 1961 году Аксарковскому рыбозаводу передавали колхозы, за всеми числились огромные долги.
Еще один из ведущих заявил, что «мертвой» дорогу называют за то, что под каждой шпалой лежат кости заключенных. Я это еще раньше слышал. В течение 1961-1966 годов бывал там неоднократно, однажды даже больше месяца жил с рыбаками в одном из двух уцелевших бараков. Второй занимали семьи телефониста и метеоработники-одесситы. А в колонии «Овражная», что рядом с Полуем, постоянно жили две семьи рыбаков-ханты.
30 лет назад в окружной газете «Красный Север» печаталась документальная повесть А. Побожего — руководителя изыскательских работ для этой стройки века — под заголовком «Мертвая дорога». Автор так назвал ее потому, что она заброшена и не работает, хотя затрачены громадные средства, загублен труд и жизни тысяч людей.
От Салехарда дорога петляет сперва недалеко от сора, затем вдоль Горного (несудоходного) Полуя, встречается с рекой у колонии «Овражная» и отворачивает к Надыму от Полуя у колонии «Танапча».
Уже к осени 1961 года, когда я впервые попал туда, трасса во многих местах была размыта, рельсы перекошены, деревянные опоры мостов наклонены. На насыпь с окрестных болот и логов слеталось много куропаток, глухарей и рябчиков, вероятно, чтобы набить зобы галькой. Рядом — обилие ягод. Поэтому изобретательные люди вместо резиновых надели к автомашинам колеса от каких-то вагонеток высотою около полуметра и спокойно разъезжали по рельсам за сотни километров от Салехарда. Не раз приходилось видеть кузова этих машин, наполовину забитых боровой дичью, и весьма довольных, улыбающихся стрелков.
По насыпи я исходил с ружьем и лайкой разные места, но не встретил ни одной человеческой косточки ни в одной промоине. Вероятно, мертвецов хоронили в карьерах, а охранников — на временных кладбищах.
Расскажу только об одной колонии под названием «Полуй». До меня там располагалась одна из экспедиций. При мне, в 1961 году, изыскательские экспедиции базировались в Танапче и на самой дальней фактории Пос-Полуй. Зимой они с Полуя ушли в другой район, бросив пустые цистерны с соляркой, пару тракторов «С-100», пару автомашин и прочее.
Стены домов сооружались из пиломатериалов, засыпались и штукатурились глиной. Крыши — из драной на станках щепы. В квартирах начальников вместо ковров стены украшали расписанные яркими красками картины «Три богатыря», «Утро в сосновом бору» и другие. Надо полагать, что рисовали их заключенные. Они же делали резную мебель.
Раньше я встречал в деревнях детские кроватки, на ножки которых прибивались деревянные дуги, чтобы можно было качать. Часто бывало, что подросший ребенок, навалившись на край, падал на пол. Здесь же место для ребенка подвешивалось на четырех проволочных крюках, а кроватка твердо стояла на ногах.
Дома были полуразрушены. Разграблены. На полу — много земли с потолков, обвалившаяся штукатурка. Кое-где можно было найти запчасти от швейных машинок «Зингер». У меня хранятся очищенные от ржавчины ножницы этой фирмы. Сделаны умнее, чем у русских — кольца плосковатые, чтобы не давили пальцы, одно для двух пальцев.
Кладбище простенькое. Могил — десятка два. Покоятся бывшие охранники — молодые солдаты узбеки, украинцы и другие. В паре могил покоятся офицерские семьи — родители и дети. Надписи гласят, что загублены ночью. За что загубили их зэки? Тайна. Вероятно, за жестокое обращение. Но за что было убивать жен и детей?
Один из бывших охранников как-то признался: «Мы заходили смело в бараки и били по морде того, кто не так на нас посмотрит». Было этому парню из курской колхозной деревни около двадцати лет в те годы и он верил, что все заключенные — преступники.
Карцер рублен из кругляка. Размер 3x3x2,5 метра. Красивый вид на реку через маленькое оконце с решеткой. Стены все исписаны карандашом: «Сидели такие-то за неуважение к честному труду». То есть за плохую работу — невыполнение нормы или отказ. Или: «С огромным удовольствием отдалась бы охраннику Васе, но невозможно через замочную скважину». Какая тоска по вольной жизни в каждой фразе! Кто были эти молодые женщины? Преступницы матерые или допустившие растрату продавщицы, бухгалтера и так далее? Снова тайна.
Мало кому известно, что женщины на этой стройке осмеливались бастовать, требуя хоть раз в месяц себе мужчин. И начальство вынуждено было уступать. Роддом для этих женщин находился на окраине Салехарда.
Один из зэков рассказывал: «Как-то долго не могли проложить насыпь через болото. А сроки поджимают. Начальство заявило: если за три дня рельсы будут проложены к тому краю, вас будут ждать бочки со спиртом, вдоволь табака и бабы. Рельсы проложили в срок. Обещание начальство выполнило. Погуляли славно. К утру на месте осталось несколько трупов. Кто сгорел со спирта, а кто погиб в пьяной драке».
И еще: «Грубить начальству было нельзя. Не взлюбят — пошлют по этапу в город. Дорога долгая. По пути могут на ночлег поместить к уголовникам. Там уже все ясно. Утром при выходе из двери вынесут за волосы и поставят твою голову».
На Полуе столько комаров, как будто они собрались со всей области. Даже в доме и в пологе спать невозможно — в воздухе стоит звон. Не знаю, давали ли полога заключенным. Но без них — каторга.
Не все зэки были заняты стройкой дороги. Женщины шили одежду. Мужчины готовили лес не только на Полуе, но даже возле Октябрьского в трех колониях.
Заведующий бывшей факторией поселка Полуй (теперь там охотбаза для иностранцев) рассказывал: «Здесь у нас отбывали срок бывшие полковники и подполковники. Люди эти были культурные и вежливые. Никто из них ни разу не полез к моей Гале, а ведь баб-то им, молодым, сильно хотелось». Белокурая, стройная и работящая Галя была действительно симпатичной.
Между прочим, фронтовики власовцев врагами не считали. Они говорили: «Безоружных людей бросили безжалостно против танков, пулеметов и артиллерии. Взятых в плен считали предателями и грозили расстрелом. Что им оставалось выбирать? Каждый из нас мог оказаться на их месте».
На Полуе в те годы работали вольнонаемные. Две пенсионерки (готовили лес неподалеку от Танапчи) живут ныне в Октябрьском.
На лесоучастке «Сара-то» — неподалеку от Танапчи, добровольно работал Н.Г. Катанаев. Он завел там вторую жену (моложе на 20 лет), свою с тремя дочками оставил в Омске. Рассказывал, что в молодые годы охранял царскую семью в Тобольске. На Полуе же гнул дуги, строил сани, чинил сбрую для лошадей, конюшил и торговал в ларьке. Зарабатывал по триста рублей в сутки (оклад бухгалтера был 750 рублей в месяц). После закрытия дороги остался с женой и тещей на месте. Держал коров и лошадей. По праздникам непременно надевал гимнастерку, брюки и фуражку, которые бережно хранил после службы в царской армии. От переезда в ближайший поселок (и единственный на Полуе) Зеленый Яр, несмотря на преклонный возраст — 76 лет, упорно отказывался.
Немало людей, отбывавших срок на постройке «Мертвой дороги», осталось жить в Салехарде. В 1991 году мне предлагали встречу с некоторыми из них, но за неимением времени я отказался.
Моя память и без того хранит интересные рассказы о побегах заключенных из Лабытнангского лагеря. Тогда сразу же в каждый поселок направлялся лейтенант с двумя солдатами, они показывали фотографии беглых и объясняли приметы. За пойманного или убитого беглеца выплачивалась премия в 400 рублей. Одному парню, родом из Березово, удалось дойти до Мужей, где он решился попросить еды. Солдаты застрелили беднягу при попытке скрыться от них.
Так что авторы фильма при желании могли показать нам не только себя, лесотундру и бульдозеры, коверкающие рельсы, но и тех, кто испытал на себе тяжесть сталинских лагерей. Это было бы гораздо интереснее.
п. Октябрьское
«Новости Югры», 14 января 1995 года
