М. Хвойный
Репортерское любопытство завело меня однажды субботним вечером в Сургутский вытрезвитель. Зашел без определенной цели и исключительно по доброй воле. Работник вытрезвителя Геннадий Павлович Ишматов в полной мере удовлетворил мое любопытство. После этого я решился описать довольно мерзкую картину с некоторыми натуралистическими подробностями в целях воспитательных. Думалось, авось кто-нибудь, прочтя этот репортаж, задумается прежде, чем «раздавит полбанки».
Первое впечатление сложилось моментально в результате относительного комфорта, который создан для пьяниц. В вытрезвителе тепло, светло. Дежурят медицинские фельдшера. Ночлег охраняется, безопасность здоровья обеспечена.
Заглянули в камеру. И здесь уют. Койки с сетками. Матрацы. Байковые одеяла. Свободных мест нет. На каждой постели полуголые, обмякшие, потные, на равные голоса храпящие существа со спутанными и слипшимися волосами, грязными пятками. Скрип зубов, стоны и бред. Кто-то недоволен нашим осмотром и бурно выражает протест по поводу нарушенного спокойствия. Но его хватает на секунду. Голова бессильно падает на матрац.
Г.П. Ишматов называет имена спящих. Заочное знакомство заканчивается, когда счет перевалил за десяток. Кто они, эти люди, что проводят лучшие дни недели — субботу и воскресенье в вытрезвителе? Об этом разговор утром.
Если снять с себя костюм и бросить под колеса буксующей машины, а затем снова надеть его на себя, то можно представить, как утром выглядел Анатолий Гладких, молодой грузчик рыбоконсервного комбината. Он еще удивлялся: откуда корка грязи на брюках, рубашке, пиджаке, хотя не помнит, как свалился в грязную колею! Гладких проспался. И не рад, что среди бела дня надо выходить на улицу, на люди. Он вроде стыдится. Но мы ему не верим. Гладких не просто пьяница. Вечером, когда его готовили ко сну, один из дружинников напоролся рукой на обоюдоотточенный нож-самоделку, изготовленную из половинки большого пинцета. На этот счет с Гладких еще будет разговор в милиции…
Бульдозерист аэропорта Иван Кузьмич Шишкин в субботу после работы «подкалымил». Наниматель поставил угощение. Дорвавшись до дарового, Шишкин опплся спиртом. Жадность не знает предела…
В Сургуте Сергей Иванович Слепцов появился в четверг. В тот же вечер угодил в вытрезвитель. При нем были деньги. За ночлег положенное удержали, остальное вернули. В субботу Слепцова снова привезли мешок-мешком. Отрезвев, он угодлив до унижения. Готов на все. Старается задобрить Г.П. Ишматова. Но тщетно. Расчет строг и справедлив. В рыбкооп, где Слепцов работает плотником, посылается за «постой» счет, часть которого удерживается из оставшихся в кармане пьяницы мятых рублей. Слепцов канючит:
— Оставьте деньги. Пусть бухгалтерия потом удержит. Дайте хоть полтинничек.
И правильно делают, что Слепцова отправляют без копейки в кармане. Так надежнее.
Семнадцатилетний Владимир Козлов — ниже травы, тише воды. Это только сейчас. А в субботу он ходил «героем». Во дворе райпищекомбината бил пустые бутылки, взялся ломать забор, пьяный молодчик не знал, куда приложить силу. Вместе, с хмелем улетучилась и храбрость. Жалкий и трусоватый, стоит сейчас он перед нами. И врет. Парень напрочь «забыл», где работает. И Козловым-то он стал только сегодня. В субботу вечером выдавал себя за другого.
И так вот проходили перед нами один за другим люди с ослабленной силой воли, атрофией совести, утраченными чувствами человеческого достоинства. Горько смотреть на своего брата—человека, когда он катится обратно к нашим древнейшим предкам.
«Ленинская правда», 20 июня 1965 года
