Картина Сергея Малютина «Пахарь»
Эту невыдуманную историю поведала моя бабушка, Агафья Ефимовна Ковалева (Рашева):
— Бога, говоришь, нету… Ох, грехи наши тяжкие… Молод ты ишшо, вот повзрослеешь, все сам поймешь. А пока послушай, что с моим тятенькой, прадедом твоим, значит, Царствие ему Небесное, приключилось. Это было на следующий год, как он с Германской вернулся.
Жили мы тогда в одной деревне Викуловского району. Хорошо жили, хозяйство было справное, семья большая — осьмнадцать душ. Робили от зари до зари. С малых лет к труду приучались. Зато и голоду не знали, скотина, птица на дворе не переводились.
Так вот, однажды утречком поехал тятенька пахать. И отправился не куда-нибудь, а за речку, к старой заброшенной мельнице. А ведь предупреждали его старики в деревне — нечисто там. Да тятенька молодой был, упрямый — чего, говорит, землица зря пропадать будет. Добрался, значит, он до места, осмотрелся, молитву сотворил, да и начал пахать с Богом.
Жара в тот день стояла сильная. Работает тятенька, а у самого на душе так муторно, и будто взгляд на себе тяжелый чует. Где-то к полудню решил передохнуть. Выпряг Воронка, беремя травы свежей ему кинул, сам перекусил, чего там мамочка в дорогу собрала. Пришло ему на ум борону осмотреть, вроде зуб один о камень погнуло. Перевернул ее, значит, струмент взял, направлять начал.
И тут как толкнуло его что-то. Глянул он в сторону мельницы, а оттуда большущая летучая мышь несется — это ясным днем-то! В один миг подлетела к нему эта нечисть, да как кинется сверху! Тятенька и тот напугался, голову руками закрыл, а Воронко вовсе прянул в сторону, споткнулся и завалился на бок — аккурат на зубья бороны…
Обыгался тятенька, смотрит — нечисть пропала, как будто ее и не было. Горе-то какое — лошадка наша бедная еле на ноги поднялась, кровь из нее так и хлещет, так и хлещет. Заплакал тятя от жалости, обнял коня за шею, да делать нечего — заткнул ему дыры в боку пучками травы и пошел пешком в деревню.
Там далече идти, версты три. Бредет тятенька по проселку, а сердце так и давит, так и давит, словно его рука ледяная тискает. Вдруг слышит он голосок чей-то прямо в ухо: «Задавись! Задавись!» И так уж ему и лошадь, и себя жалко стало, все обиды от людей сразу вспомнились — сил никаких нет, а за спиной кто-то все нашептывает: «Задавись!». Ноги еле волочатся, в глазах света белого не видно: «Задавись!». Очнулся тятенька, а он уже под большой ветвистой березой стоит, а руки сами вожжи разматывают…
Как закричит он: «У меня девять лошадей запрягается, так пусть хоть все они разом пропадут, а не видать тебе мою душу!» Плюнул трижды через плечо, помолился громко Господу и пошел вперед. Оглянулся, а от него черная тень отошла и по полю назад побежала. А небо чистое-чистое, ни облачка… И так славно на душе у тятеньки стало + ноги прям сами полетели к родимому дому.
Спрашиваешь, что дальше было? А ничего. Ветеринар Воронка за две недели выходил, мельницу мужики вскоре разломали. Хорошо зажил тятенька, справно. До тридцатого году. Тогда вся нежить в силу вошла, у Руси кровушку пить стала.
Вот так-то. А ты говоришь — Бога нет. Верить надо и молиться, глядишь, с Божьей помощью и спасемся.
Господи, прости и помилуй нас, грешных!..
