«Приговорить к высшей мере социальной защиты…»

Закон и совесть — эти понятия во все времена лежали в разных плоскостях. Две кривые, которые часто пересекались, иногда накладывались одна на другую, но чаще вселенский штурман прокладывал их курсы в разных направлениях…         ,

Непросто жить в двадцать первом веке: инфляция, бюрократы, безработица. Но кто из нас, сегодня живущих, может представить себе атмосферу тридцатых годов прошлого столетия и такие понятия, как «НКВД», «спецкомендатура», «пятьдесят восьмая статья»? Кто согласится поменяться местами со своим прадедом, когда «приходят двое, с конвоем, с конвоем, оденься, говорят, и выходи…»?

В последние два десятилетия полки книжных магазинов полнятся произведениями Солженицына, Шаламова и Рыбакова, повествующие об ужасах ГУЛАГа, о тех несчастных, которым пришлось выживать за «колючкой». Мы, обыватели, от всей души сочувствуем и переживаем за них. А кто из вас, уважаемые читатели, задумывался о том, что творилось в душах людей в форме с синими и малиновыми петлицами? Что чувствовали они, выполняя страшные приказы «железных наркомов»? Как смотрели в глаза арестованных — своих соседей, коллег, знакомых?

Нас водила молодость…

…Живёт на окраине одного из городов нашего округа старенький уже дедушка. На разговор с журналистом он согласился при условии неразглашения своего имени и места жительства, поэтому назовём его Владимиром Дмитриевичем Кольчугиным.

Много чего испытал за свою почти вековую жизнь этот человек, многое видел. Тем не менее он ни на что не жалуется, говорит, что «всегда был среди добрых людей». Судьба уготовила ему счастливую старость — в окружении семьи, многочисленных детей, внуков и правнуков. И лишь когда ветреными ночами стучит в окно ветка рябины и качается лампочка на ближайшем уличном фонаре, приходят к нему невесёлые воспоминания…

Родился Владимир Дмитриевич на Урале, в бедной многодетной семье. С малолетства хлебнул лиха, помогая родителям добывать кусок хлеба. Крестьянская доля известна — работа с утра до ночи, с лета и до зимы. Круто изменить судьбу, почувствовать себя человеком, деревенскому пареньку помогла служба в армии.

С 1929 по 1931 годы проходил действительную в Средней Азии, в войсках связи. Способного и смышлёного бойца заметили, стали поручать общественную работу, приняли кандидатом в члены ВКП(б).

После демобилизации Кольчугин поначалу устроился в МТС, но вскоре коллектив рекомендовал его на работу в милицию. Около года занимался беспризорными, днём и ночью отлавливал их на улицах, беседовал, увещевал, направлял в детдома и распределители. И как раз в это время познакомился с командировочным из Сибири. «Давай, говорит, к нам. У нас народу мало, преступлений почти не бывает — знай себе полёживай на печи…»

Двое в синем, двое в штатском, черный «воронок»…

Вскоре новый уполномоченный уже обживал свой участок. На север почти сотню вёрст, на юг поменее — размером с небольшую европейскую страну. Летом на лодке, зимой на оленьих упряжках приходилось мчаться из конца в конец своего «Люксембурга». И хлопот здесь, как оказалось, ничуть не меньше, чем территории. Кражи, пьяные драки, скандалы, несчастные случаи составляли обычную работу участкового. Но случались и более серьёзнее преступления.

В юрты К. власти направили молодую учительницу для «ликвидации неграмотности». Но кое-кто из местных этому не слишком обрадовался, девушку стали притеснять. Не выдержав, учительница в отчаянии побежала ночью по направлению к райцентру. Двое мужчин догнали её и задушили, сказав потом, что девушка замёрзла в тайге. Кольчугину в одиночку пришлось расследовать это преступление. Взять подозреваемых ему удалось, лишь применив самое сильное оружие против аборигенов — водку… Суд приговорил тех двоих к высшей мере наказания.

А через год Кольчугина командировали на север, где карательные отряды расправлялись с последними очагами печально известного Казымского восстания.

По-разному трактуют эту страницу сибирской истории сегодняшние исследователи. Кто-то называет выступление ханты и лесных ненцев восстанием за свободу, кто-то относит к разряду уголовных преступлений. Факт остаётся фактом: в пылу «усмирения» арестовали множество ни в чём не повинных людей. Властям было важно продемонстрировать масштабность своих действий, а потому по тайге и тундре хватали и правых, и виноватых. Владимиру Дмитриевичу выпала доля конвоировать один из этапов в Остяко-Вогульск и дальше — в тобольскую тюрьму.

Во второй половине тридцатых годов милиции пришлось туго. На расследование обычной уголовщины сил не хватало, основная часть времени уходила на борьбу с «внутренней контрреволюцией». Вчерашние рыбаки, счетоводы, кузнецы и бригадиры вдруг оказывались «врагами народа». И тогда приходили во двор к ничего не подозревающему человеку люди с винтовками и уводили его от рыдающей семьи — в вечность, в никуда.,.

В начале 1938 года Кольчугину приказали этапировать ещё одну группу арестованных из сорока человек. В большинстве своём забитых, испуганных аборигенов, абсолютно не понимающих сути происходящего, не осознающих степень своей «вины» и грядущего наказания. В январскую стужу арестованные явно не дошли бы до пункта назначения. Над ними сжалился руководитель одного из хозяйств, выделил лошадей и сани, благодаря чему люди не замёрзли в дороге.

Ваше слово, товарищ маузер!

Тот этап был последним, что отправляли из райцентра. Власти решили, что водить «врагов народа» туда-сюда не экономично. Проблему решили быстро и квалифицированно…

Рассказывая об этом, Кольчугин отворачивается, отрешённо глядя в сторону. Сухие узловатые пальцы вздрагивают, как будто до сих пор слышат глухие хлопки наганов…

Осуждённых заводили в «хомутовку», где ремонтировали и сушили конскую упряжь. Чтобы заглушить шум, кто-то находчивый завёл на полную громкость патефон. Что он играл тогда? Наверное, что-нибудь очень революционное: «Весь мир насилья мы разрушим…»

Конвейер был отлажен: приговорённых быстро заводили в угол, стреляли в затылок. Упавшее тело подхватывали двое и тащили на улицу.

На курки нажимали двое сотрудников местного отдела НКВД. Можно было бы назвать фамилии этих людей, Кольчугин их прекрасно помнит, но ведь наверняка у них остались в наших краях внуки-правнуки. «Сын за отца не отвечает»…

Яму в стылой земле тоже долбили милиционеры. В ту общую могилу свалили несколько десятков тел. Кольчугин говорит, что среди них было много знакомых: «Жалко, конечно, а что сделаешь?»

Пути-дороги

Через год Владимира Дмитриевича назначили начальником райотдела милиции на юге Тюменской области. А вот дальнейшую карьеру в правоохранительных органах прервало очередное «дело». Обычная история — женщина занималась спекуляцией. Милиция её изобличила, а суд отправил в места не столь отдалённые на целых десять лет. Только вот муж этой женщины был не кем-нибудь, а инструктором районного комитета партии. И вскоре за мелкую провинность бюро райкома постановило снять с должности начальника милиции. Пришлось Кольчугину переходить на хозяйственную работу.

Но ненадолго — началась война, его призвали в армию. Повторно служить довелось в Приморье, укреплять восточные рубежи страны в составе дорожно-строительного дивизиона. Эти значит — лом, кайло и лопата, мосты, дороги, оборонительные сооружения… Очень плохо обстояли дела с продовольствием, пока к 43-му году не пошла помощь от союзников по ленд-лизу.

После демобилизации Кольчугин трудился на различных должностях в партийных, советских и хозяйственных органах, в начале семидесятых ушёл на пенсию. А там — как известно: рыбалка, грибы-ягоды, внуки подрастают.

Реквием

Владимир Дмитриевич не прочь поговорить о политике, Чубайсе и Путине, которому «одному не справиться». Выражает несогласие и с прежним «курсом партии», осуждает репрессии. И замолкает, думая о чём-то своём…

И ещё боится. Хотя, как он утверждает, на его руках нет чужой крови, люди встречаются разные. Кто-то готов бросить в его сторону и мерзкое слово, и камень.

За что? Имеем ли мы, сегодняшние, право осуждать бывших работников милиции, ОГПУ-НКВД-МГБ, охранников лагерей? Что мы знаем о тех временах, когда лишали свободы за косой взгляд и жизни — за неосторожное слово? Как бы мы поступили на месте своих дедов, которые выполняли чужие приказы? Предпочли бы мужественно погибнуть?

Это всё вопросы без ответов. Разумеется, легко негодовать и стучать себя кулаком в грудь, когда волей «демократических» СМИ бабицкие становятся героями, резуны — мучениками, а террористы — борцами за свободу. Сегодня всё можно. Иные времена — иные правы.

Нам остаётся лишь помолчать минуту и помянуть тех, лежащих в давно забытой яме. Погибших неизвестно за какие прегрешения и во имя чего.

«Светлое будущее» ведь так и не настало…

P.S. Этот материал был написан пятнадцать лет назад. Давно уже нет в живых главного героя, но я не буду разглашать его настоящего имени, ведь у него остались дети, внуки, правнуки. К сожалению, наше общество до сих пор не примирилось само с собой в отношении тех давних событий, мы продолжаем кого-то обвинять, клеймить, навешивать ярлыки. Сегодня вот опять кое-кто предлагает отмечать «День жертв сталинизма» митингами и страстными речами…

Практически вся моя родня тоже подверглась репрессиям. Я чту их память, но на митинг не пойду.

Схожу лучше в храм и поставлю свечку.