История семьи Булыгиных

Клавдия Лукомская (Булыгина)

Семья моего отца Булыгина Георгия Петровича жила в Челябинской области, недалеко от города Миасса, в д.Филимоново. Отец родился в 1914 году младшим ребенком в семье, сестра Александра и брат Иван были значительно старше. Из тех лет у нас только фото сестры Александры. Три девушки: слева Александра, в центре ее двоюродная сестра по матери, справа, возможно, подруга.

И выцветшее  фото деда Петра. В 1930 году деда Петра арестовали, увезли в Златоуст и расстреляли там. Я вставляю здесь сканы СПРАВКИ о реабилитации и одну страничку из расстрельного ДЕЛА моего деда Петра Яковлевича Булыгина опросный лист, где ясен «состав его преступления: из казаков, его отец был атаманом, перечень имущества сейчас и что имелось до революции(!). Покопались основательно. Ясно – враг народа, расстрелять.

Моего отца Георгия (16 лет) и бабушку Степаниду Андреевну (урожд. Шамина) выслали на Север, отобрав все, с узелком вещей. Старшие дети уже жили своими семьями и от высылки спаслись. Место ссылки моего отца и бабушки – п. Андра, что на правом берегу Оби, севернее Самарово (Ханты-Мансийск) и чуть южнее п. Перегребное. Правый крутой борт долины Оби, так называемый Белогорский Материк. И, напротив, через реку – многочисленные протоки и соры, где в те времена рыбачьи артели ловили рыбу для государства, так называемый во времена моего детства — «Гослов».

Жили в бараках с дощатыми переборками между комнатами. Отец работал в рыболовецкой бригаде. Никаких, естественно, моторок не было, все на гребях, ручками, огромные лодки–бударки. Там, на протоках в рыболовецких станах и обитали всю путину… Рыба спасала от голода, но с другими продуктами было плохо. Особенно в первые годы было чрезвычайно тяжело. Отец предпринимал попытку сбежать, самоходом, где-то, возможно, подвозили. Добрался аж до Покровского, под Тюменью. В заезжей избе на ночевке какой-то мужичок в беседе с ним уговорил вернуться назад…

Семья моей матери Поповой Ефросинии Михайловны до ссылки проживала в д. Казанцево (Казанка?) Голышмановского района. Сейчас этого населенного пункта нет. Фамилия Поповы «обильно» встречается во всех документальных источниках 17-19 века здесь, в наших зауральских краях. Родители матери считали себя коренными сибиряками и очень «отличали» живших неподалеку в деревнях «самоходов», пришедших туда в столыпинские переселения начала 20 века.

Дед Попов Михаил Григорьевич был главой большой семьи, причем, почти до самой высылки семья была общая с младшим братом. Тот был не совсем здоров, как вспоминала мать, дед временами возил его в город по врачам. Тем не менее, семья жила более чем в достатке. К трагическим временам дед построил новый просторный дом для себя, а старый оставил семье брата. Старшие дети подросли, приводили уже невесток, что у брата, что у самого деда Михаила.

У матери была старшая сестра Вера, 1903 г.р., остальные — братья. История катком прошлась по ее братьям. Старшие, погодки(?) Николай и Степан погибли в Первую мировую войну. Мать их не помнила, она родилась в 1914-м. Александр, 1900(?) г.р., высылки избежал, вместе с молодой женой успев уехать на Урал на стройки коммунизма, где и осел. В Отечественную воевал, выжил. Афанасий 1901 г.р. был мобилизован в армию Колчака. По деревням шли мобилизационные отряды, и дед отослал с лошадьми в дальний лес Санка (Александра) с племянником от угона. Лошадей спас, а вот сына забрали. Там они с односельчанином перешли на сторону красных, где свирепствовал тиф. Афанасий умер в Новониколаевске (Новосибирск) в госпитале от тифа, а односельчанин вернулся.

В 1918 в семье родился Иван, самый младший, но и до него дойдет очередь сложить голову, он погибнет в Сталинграде в 1943-м. У матери хранилось фото Афанасия с друзьями-односельчанами, тоже еще дореволюционное, он с белым цветком сидит справа. Красивый молодой человек, тонкое лицо…

И фото младшего Ивана, уже в ссылке, перед отправкой на фронт.

У меня нет фото молодой матери. Отца есть – в Андре,  он сбоку слева рядом с молодыми парнями с гармонью.

Дедушка Михаил Попов был рыжим, кудрявым предприимчивым мужичком. Жил, сеял хлеб, растил детей вместе с женой Олимпиадой Емельяновной, моей бабушкой. Но им достались суровые времена… Потеря взрослых сыновей, молодых, не успевших жениться и дать потомство. Лишь у Александра был сын Егор, ставший офицером и уехавший в Туркмению служить на границе. После смерти дяди Саши мы о нем ничего не знаем. Тетя Вера успела до войны родить дочь Анну, была замужем в соседнем селе, в ссылку не попала. Село Казанка было небольшим, мальчишек в семье возили в школу лошадью, кажется, в Усть-Ламенку. Девочек учить не считали нужным. Кроме Веры, рыжей в отца и боевой. Моя мать и сестры по дяде остались полуграмотными самоучками.

В 1930 году семью моей матери выслали на Север, все отобрав. Страшные унизительные подробности этой вопиющей несправедливости, преступления, по отношению к людям, работающим на земле, растившим хлеб. Даже моя словоохотливая мать о тех событиях рассказывала с трудом, через комок в горле. Про то, как с нее сняли хорошие валенки и отдали старые залатанные. Зима, их отправляют с узелками в неизвестность, а тут стоят и думают, как бы чем еще поживиться… Везли на Север не только семью деда, но был целый этап. Везли до Тобольска, где был пересыльный пункт. Умерших в пути закапывали в снег, мать видела, маленького в одеяльце…

Какое-то время обитали в церкви тобольской, где все пространство было застроено многоэтажными нарами до верху, людей там держали. Ночью с верхних настилов со сна люди падали и разбивались. Много чего невыносимого было. Как пережили особенно в таком хрупком возрасте — 12 (Иван) и 16 (мать)?..

Когда оказались в Самарово, вырыли землянку в горе… Сестра Капа, в 60-е, учась в педучилище, специально ходила поглядеть в те места, где они жили. Говорит, место называлось Перековка. Перековывали народ. Мать работала до 1934 года на рыбокомбинате. Тут в вырезках старых газет мелькнула фамилия бригадира Бакшеева. У меня эта фамилия была на слуху, из рассказов матери о работе на комбинате, вспоминала по-доброму. Иван, как ни странно, учился в школе. Мать им гордилась, он очень хорошо учился. Дед был рукастый. Мать вспоминала, что он плел корзины на продажу. Жива шкатулка деревянная его работы той поры, где хранились у матери разные документы.

В 1934 году около 30 семей сковырнули с места опять, посадили на баржу и высадили в Реполово. Старое село. Народ расселили  кого куда. Кто-то рыл опять землянки, кого пустили в бани (наших), кого в подпол(!). Это со слов матери. Я спрашивала: а если хозяева мылись? «Так мы на улице сидели ждали…» В 10 км от Реполово корчевали лес и строили поселок Реполовский совхоз. Первую улицу заложили почти перпендикулярно Иртышу, на гривах, разделенных неглубоким старичным озером. Стандартные небольшие домики на две половины. Строили правление совхоза, животноводческие фермы, конюшни, теплицы, дома для администрации, школу, детсад-ясли. По субботникам молодежь совхоза  построила клуб.

Есть фото 1938 года, где группа молодежи совхоза у стен, вероятно, клуба. К сожалению, большую часть сейчас уже не опознать поименно. Подписаны были двое: Плехановы, родители моего одноклассника Володи. Дядя Миша работал завхозом школы. Тетя Поля была приятельницей моей мамы. Я определила моего дядю Ваню, они были похожи с мамой. Он у стенки в дальнем ряду слева третий невысокий в кепке, в черной рубашке с белыми пуговицами. Одноклассница моей сестры Рая определила своих родителей, тетю Лушу и дядю Сашу Долгополовых. Опознала  отца моего одноклассника Бори Юлдашева – он в центре со скрипкой. Догадалась о сестрах Тропиных — Аня и Лена. Это были мамины подруги. Они в одинаковых кофточках в полоску в центре снимка. Я их помню — в мое время они жили в Хантах с семьей брата Гриши и наведывались к нам в совхоз в гости и за ягодами. Обе были не замужем, бездетными. Их женихи не вернулись с войны. Лена дружила с моим погибшим дядей Ваней. Может быть еще кто-нибудь увидит своих. Наши родители уже все ушли…

В совхозе было молочное стадо, конеферма, свиноферма, огромные поля и теплицы. Были трактора и грузовая машина. Сеяли зерновые, капусту, картошку. Был небольшой маслозавод. Моя мать работала в теплице. Но часто вспоминала и первый год, когда на валке леса получила шрам через всю голову топором. Напарница ударила, нечаянно, когда мать наклонилась взять полено, а та колола чурку. Шрам был всю жизнь, ровненький, параллельно пробору, примерно 15 см длиной. Как-то продолжали жить, работали, любили, заводили семьи, рожали, растили детей.

Весной 1936 года пришла «указивка»  — набрать партию девушек для отправки на Север в бригады рыбаков на время путины, в помощь — кашеварами. Мать моя в список не попала. Но одна из списка спряталась и подвернулась под руку моя мать, т.к. уже пришел транспорт за ними. Кое-как наскоро собралась. Обещали осенью привезти назад. Высадили в п. Андра на Оби. Распределили по бригадам. Бригады работали в протоках Оби, жили там же в рыбацких станах.

Бойкая на язык, черноглазая смуглая девушка, с черной косой толщиной в руку приглянулась моему будущему отцу. Но он матери категорически не понравился и получил полную отставку. Мать никогда нам не рассказывала о том, как она замуж вышла. Отец не был особенным красавцем, да и у матери был в совхозе друг, за которого она уже и замуж собиралась. Лето между тем кончилось, осенью бригады уже возвращались в поселок. Но та, в которой была мать, по каким-то причинам (святое в те годы слово план?) задержалась. Вернулись в Андру, когда все остальные девушки уехали попутным транспортом. Мать сидела на берегу застывающей Оби и ждала хоть что-нибудь, идущее в сторону Самарово. Плыла уже шуга, шла вторая неделя сидения на прибрежной коряге. Ночевала на полу у двух сестер в комнатке барака под своим пиджачишком. Девушки уже смотрели косо. Одежды теплой не было, сапоги, платочек на голове. Все посудины, видимо, уже были в затонах.

Но увеличивались с каждым днем шансы моего будущего отца, ходившего вокруг сиделицы на берегу и навещавшего ее регулярно: он уже предложил ей свою руку и сердце. Мать тянула с ответом, в надежде на какое-либо запоздалое «корыто», но  сдалась  в конце концов от безвыходности ситуации. Вот так решилась их судьба.

Жили в бараке, как и все ссыльные, с деревянными переборками между комнатами. Бабушка Степанида, мать и отец. В 1937 году летом родился мой брат Гена. 1937 год был трагическим для ссыльных. В одну ночь весь поселок не спал – стоял вой, забирали молодых парней, подросших детей ссыльных семей. Набрали целый этап. Бабушка Степанида всю ту ночь стояла на коленях перед иконой и молилась. Пронесло. Из той партии ребят только одним пришла весточка – привезли их под конвоем строить Комсомольск на Амуре.

В 1939 родилась сестра Люба и умерла бабушка Степанида. Мать работала на какой-то ферме, вроде дояркой. Отец работал в рыболовецкой бригаде. Только вроде жизнь полегчала, по словам матери, а тут война началась. Осенью 1941 родился брат Миша.

В 1942 стали забирать на фронт ссыльных. Ушел отец, и мать получила письмо от брата Ивана, что он тоже едет на фронт, а старая мать, бабушка Олимпиада, осталась одна в совхозе. Дедушка Михаил умер в 1939-м. Мать испросила разрешение в НКВД на переезд в совхоз и заявилась к бабушке Олимпиаде с тремя ребятишками: почти годовалым Мишей, трехлетней Любой и пятилетним Геной. Закончилась ее командировка на Обь. Бабушка сидела с детьми дома, мать устроилась в правление техничкой и по совместительству кем-то вроде курьера. Директором совхоза был Черненко. При ней привезли партию ссыльных немцев. Она вспоминала двух мальчишек-подростков Гильц, которые чуть ли не неделю спали в правлении на лавках, их долго не могли устроить. Распределяли по квартирам. У мамы жила т. Маруся Бендер с дочкой. Они были из Ленинграда. Позднее перебрались в Реполово, я ее хорошо помню.

Отец защищал Ленинград, был связистом, таскал на горбу вдоль линии фронта катушки с телефонными проводами и налаживал перебитую снарядами связь. Был ранен в ногу, вылечился в ленинградском госпитале. В одной из своих вылазок наткнулся на фашиста и умудрился взять его в плен, за что получил медаль «За боевые заслуги». Дядя Иван Попов попал в Сталинград и погиб в 1943 году. Страшное горе, особенно для бабушки. Плакала постоянно, вспоминая его, а потом стала заговариваться. Жили как и все, очень трудно и голодно. Спасал огород, корова была. Но «работники» были мал-мала… Мать говорила: ждешь хоть какой-нибудь зарплаты, а выдают облигациями госзайма. И попробуй пикни.

Воинскую часть, где отец воевал, после прорыва блокады Ленинграда передислоцировали на границу с Финляндией. Вернулся в 1945-м, уже на новое для себя место проживания, в Реполовский совхоз.

По приезду отца жизнь потихоньку стала налаживаться. Хотя первые послевоенные годы тоже были тяжелыми. Носили одежду из мешковины, в магазинах ничего не было, донашивали довоенную, вечером стирали, а утром опять одевали. В 1946 родилась сестра Капа, а в 1951 – я. Бабушка Олимпиада скончалась в декабре 1950-го, за 2 месяца до моего рождения. Сохранилась семейная фотография, где мне, вероятно, года полтора, лето 1952 года. В 1956 родилась сестра Галя.

Вернусь в 1947 год, когда с моей матерью случилось несчастье, она заболела и так как в совхозе своей больницы не было, ее госпитализировали в больницу Реполово. Буквально через день по темноте, почти уже ночью за 10 км  пешком пришла медсестра и сказала, что мать надо срочно везти в Ханты-Мансийск, или она может умереть. Отец побежал к председателю, дали лошадь с санями и поехали за матерью и далее в Ханты, за 100 км. Там ее спасли, сделав операцию. Дом и детей оставили на соседку тетю Марусю Арзамасову, как распорядился председатель, т.к. бабушка была уже недееспособной, а младшей Капе было около года. Мать говорила, что своим спасением она обязана этой медсестре Клаве Бир, что вовремя сориентировалась и пошла в совхоз по лесу зимой, не испугалась. Меня назвали в честь нее, Клавдией.

Но почти сразу после выздоровления матери сильно заболела маленькая Капа. В то время в совхозе малышей отдавали в ясли. Или в яслях простудили, или инфекция какая была в то время, уже не узнать. Это был 1948 год. Спасли опять оперативность местного фельдшера и наш отец. Поставили диагноз воспаление легких. Никаких антибиотиков в нашем медпункте не было. Сообщили, что есть в больничке Кирзавода. Отец сел в лодку и погреб туда, сначала вниз по течению, а уже обратно вверх… Мать рассказывала, что приехал ночью. Антибиотики вытянули Капу практически с того света. Но Капа еще долго болела и была очень худенькой.

Где-то вскоре после всех этих событий отец решил, что матери надо уходить с работы и сидеть дома. И когда я родилась, мама уже была домохозяйкой. Отец работал в строительной бригаде совхоза плотником, печником. Хозяйство было большое: коровы, овцы, свиньи, куры. Жили практически всем своим. В лесу полно ягод, грибов, в реках и озерах – рыба. За рекой в горе – кедрачи. В конце августа чуть ли не весь совхоз на лодках выезжал по выходным в гору, бить шишки. А в Заводнинский бор ездили за брусникой. Правление совхоза выделяло грузовик и тракторные тележки с колесным трактором. Ходили с матерью на болота за клюквой, на зыбуны, на так называемые Чаячьи озера. На всю зиму заготавливали ягод. Хранили на морозе в фанерных ящиках.

Я хорошо помню наш старый дом, где прошли мои первые 7 лет, огород, палисадник с цветами, рябиной, калиной. Стайки для скота, зимой стога с сеном вокруг. В конце улицы был барак с общим коридором. Там жил приезжий народ, из соседних колхозов, когда там кончилось «крепостное право» и стали выдавать паспорта;  вербованные, очень популярное понятие в те времена… Поселок был местом ссылки и для немцев, и для разных «указников».

Помню, как дома обсуждали во времена Хрущева новые налоги на домашний скот частников. Когда мне было 7 лет, мы переехали в новый дом на берегу Иртыша. Участок вклинивался между магазином, общественной баней, двумя огородами соседей и фельдшерско-акушерским пунктом. Но главное – близко был Иртыш – лодка стояла на приколе в нескольких десятках метров. Отец лодку делал сам, плавные сети (провяз) вязал сам. Сказалось рыбачье прошлое. Хоть и «гонял» Рыбнадзор, но летом жили со стерлядью; помню себя с миской черной икры и вилкой – мать садила отбивать пленку. Рыбу солили на всю зиму. Рядом с совхозом, буквально в 1,5-2 км на берегу был рыбучасток, где ловили рыбу и сдавали государству.

Старший брат Гена после семилетки уехал в Тобольск в речное училище, а потом стал ходить на грузовых пароходах по Иртышу и Оби. В 1956 году его забрали в армию. После возвращения в совхозе не остался, осел в Тюмени. Сестра Люба после семилетки пошла работать в совхоз в полеводческую бригаду. В 19 лет вышла замуж. Миша после школы стал работать в бригаде отца, жил с нами. Главной его страстью была охота. Свистнув собак, с ружьем за плечом уходил в лес, на озера и приходил со связкой уток, гусей. Зимой на широких лыжах бегал ставить петли, капканы, добывал белок, горностаев, зайцев. Досочки с вывернутыми сохнущими шкурками стояли у него чуть ли не у самой кровати.

Сестра Капа после школы училась в Хантах в педучилище.

Где-то в возрасте 7-8 лет летом я упросила отца взять меня с собой в Ханты, когда он собрался туда по каким-то своим делам. Мы остановились в Самарово с ночевкой у друзей нашей семьи, Ахмадулиных. Дядя Степан и тетя Маруся (Марьям?) были высланы из одних мест с отцом. Дядя Степан был умельцем, строил бударки.  Капа, моя старшая сестра, была подружкой их дочери Розы. Курчавая красавица Роза, сверхъестественно модная, приезжала к нам в совхоз в гости, за ягодами, и, вскружив голову не одному парню на танцах, уезжала с ведром брусники или клюквы домой.

Я впервые шла по городку за руку с отцом и громко здоровалась с каждым встречным, пока отец не разъяснил, что тут с незнакомыми не здороваются. В совхозе, если ты пробежал мимо кого-нибудь из взрослых и не поздоровался, непременно внушение сделают, или при случае родителям выговорят.

Напротив нашего нового дома, на Иртыше была южная оконечность большого острова, которая к августу наращивалась песчаной отмелью – целый архипелаг микроостровков с небольшими заливчиками причудливых форм. Я без спроса брала нашу лодку, греби и с тогдашней подружкой Лидой (нам было 10-11 лет) перебирались на остров. Я хорошо управлялась на гребях, отец часто брал меня на рыбалку по вечерам, возвращались уже в глубокие сумерки, делали плав на стерлядь. Результатом вылазок на остров была карта этого «архипелага», нарисованная мной на серой оберточной бумаге, выпрошенной в магазине. Я зачитывалась книгами о путешествиях. Частенько ночью с фонариком под одеялом. Отец запрещал читать ночью…

В совхозе была прекрасная школа. Учителя — талантливые неравнодушные люди. Ставились спектакли к каждому празднику — 1 мая, 7 ноября, Новый год. Центром досуга, спорта, воспитания, учебы была школа. Мы  играли в струнном оркестре, танцевали, пели в хоре, играли в волейбол и баскетбол, в коридоре стояли биллиардный и теннисный столы. На большой перемене физрук Василий Николаевич Осокин выходил с баяном в коридор и мы разучивали какую-нибудь песню, написанную крупными буквами от руки на плакате на стене. Проводились литературные вечера, посвященные какому-либо поэту или писателю. Причем спектакли ставили наша математичка Людмила Тимофеевна и филолог Зинаида Кузьминична Нечаева. А Ангелина Ивановна Чеснокова, преподаватель литературы,  в «картофельную пору», пока мы шли пешком с ведрами на дальние поля, начинала какой-нибудь рассказ Конан-Дойла, но не заканчивала в этот день, а только на следующее утро. И начинала следующий в таком же режиме. Вспоминаю нашего музыкального руководителя оркестра и хора Ираиду Владимировну Шихову. Помню тогдашнего директора школы Кумирову  Тамару Григорьевну — мозг и мотор школы, Ильиных Лидию Петровну, нашу классную.  Да, нам просто повезло…

Недалеко от нашего дома, на берегу был небольшой домишко, где жила тетя Катя Сярка, ссыльная с 1940 года финка, из Ленинграда.  Она была коммунистка, которую всегда приглашали на пионерские сборы в день рождения Ленина, 22 апреля. Молодой девушкой-работницей какого-то предприятия она сподобилась услышать Ленина на Финляндском вокзале, где он вещал с броневика.  Тетя Катя жила одиноко, у нее был когда-то сын, но он пропал в войну. Тетя Катя  заходила по-соседски к нам, брала молоко. Она была грамотной и работала в правлении совхоза.

Мои родители газет не читали. Источником новостей служило радио. Но все мои братья и сестры любили читать. Помню, как дома читали по вечерам вслух роман Фадеева «Молодая гвардия». В поселке была хорошая библиотека. Книги выдавали детям почему-то со 2 класса. Я читать выучилась быстро в 1 классе и пошла в библиотеку, обманув, что я во 2-м. Взяла, помню свою первую книгу «Приключения Тома Сойера». Срок возврата был 10 дней, я проглотила за 3 и пришла  сдавать. Тут меня и «сдали»  второклассники, «вознегодовав», что такой мелочи тоже книгу выдали. Было страшно стыдно. За меня заступилась сестра Люба. Она с подругами как раз сидела в читальном зале.

Мать считала, что мы должны уметь шить, вязать, прясть, доить корову, косить, колоть дрова, а вот чтение книг — это пустое развлечение. В деревне все дети приобщались к труду с малых лет.  Мама часто мне рассказывала про травы, от каких болезней какая. В ее детские годы бабушка Олимпиада собирала в телегу девчонок их большой общей семьи и везла далеко в луга за лечебными травами, рассказывала их свойства. Заготавливали на весь год. Мама была очень музыкальным человеком, любила слушать песни, музыку и сама пела хорошо. Если бы ей в 6 лет в руки дали скрипку, а не прялку с куделей, она могла бы стать музыкантом, как ее внучка Даша…

В 1965 мы переехали в Горноправдинск, там образовалась новая Правдинская нефтеразведочная экспедиция, под началом Ф.К.Салманова. Рядом со старым селом Горнофилинским строился новый поселок. Отец купил просторный дом на горе с прекрасным обзором на долину Иртыша: на север до Чембакчинского мыса, на юг – до поворота на Бобровку. Он устроился каменщиком в строительное управление и печи клал. Была уже новая школа деревянная, двухэтажная, парты завезли на барже чуть ли не 30-31 августа. Мы помогали расставлять по классам. Зимой сидели в морозы в пальто, так как дома, построенные из бруса, и школа тоже, были неоштукатуренными. Успели за лето построить коробки, а отделкой занялись в следующее лето.

Старшие брат Миша и сестра Люба с семьей вскоре вернулись в совхоз. А родители прижились, обзавелись друзьями. Я и сестра Галя закончили школу в поселке. Со старшей сестрой Капой учились в Казани, я в КГУ, она в КФЭИ. В 1975 г. родители с младшей сестрой перебрались в Тюмень. Я уехала работать в Магаданскую область, вышла замуж. Постепенно все дети с семьями обосновались в Тюмени, кроме Миши, который жил в совхозе, а в 1971 году погиб: случился приступ, а он был один в лодке. Отец  умер в 1980 году. Мама пережила его на 25 лет ровно.

Семья наша разрослась, у наших родителей 9 внуков. Бабушка Ефросинья  пообщалась со всеми, дедушка Георгий только с семью старшими. 12 правнуков. Живем как все, со своими радостями, невзгодами и надеемся на лучшее. Но прошлое нужно помнить…