Были. Александр Алёшков

Фото автора

…70-е годы, Приполярный Урал, лето. Возле чума горит костерчик, сидят двое молодых парней – студентов-геологов с рюкзаками, в соответствующем прикиде (новенькие энцефалитки, шапочки-«петушки»), и старик-манси с продубленной ветрами морщинистой кожей и словно вырубленными топором чертами лица. Он «…нетороплив в разговоре, медлителен в движениях», это — Яков Философович Рочев, проводник, много лет водивший геологов в горы.

Один из студентов показывает другому кристалл хрусталя, оба восхищенно цокают языком.

— Зырь, какой крупнячок!

— Здоровский!

Рочев заливается мелким смехом, студенты недоумевающе смотрят на него. Тот поясняет:

— Взаправду думаете, что этот камушек – большой? Хе-хе-хе…

— Можно подумать, дед, ты когда больше видел! – обиделись студенты.

Старик задумался, о чем-то вспоминая, в его узких глазах играют отсветы пламени.

— Однако, в тридцать пятом мы с Алёшковым ноги за день наломали, потому вечером вот также сидели у костра, чай пили. Николаич все в речку посматривал, блазнилось ему, будто чо блестит. Не вытерпел, соскочил на ноги и побежал к воде. И вправду, нашел он там головку хрусталя, хотел было ее поднять — и не смог. Позвал меня, вдвоем начали откапывать друзу, — с удовольствием выговорил ученое слово Рочев.

— К ночи достали. Алёшков и говорит: «Этот камень потянет никак не меньше тонны, такого хрусталя нигде в мире нет. Ему место в музее, в Ленинграде. Давай, Яков, собирай мужиков, попробуем сплавить по реке до Саранпауля».

Студент присвистнул:

— Фига се… И чо дальше?

— Чо-чо… За зиму сделали большую нарту, запрягли восемнадцать оленей и повезли по горам. Сколь раз нарта набок заваливалась, сколь слез мы пролили, пока снова загружали каменюку! Кое-как довезли до Неройки, по Пуйве не могли поначалу сплавить – лодка тонула. Ох и намучились мы с этим хрусталем, пока доставили его в Саранпауль! Весной там сколотили огромную бочку, затолкали в нее друзу, обложили соломой и покатили на берег. Почти загрузили по сходням на баржу, да не удержали и… утопили в Ляпине, — Рочев снова принялся хихикать.

— Дня три доставали хрусталину из реки, потом баржа почти што месяц плыла до Березова. А там при разгрузке снова утопили, теперь уже в Сосьве. Видать, не хотела эта зараза уезжать отсюдова…

Притихли студенты, один из них спрашивает:

— Алёшков – а он какой был?

Рочев положил кристаллик на заскорузлую ладонь и посмотрел сквозь него в глубь прожитых лет.

— Алёшков-то? Упрямый и отчаянный…

…ТЕНИ в кристалле преломляются и мы видим совсем другую картинку примерно в тех же местах. Четверо мужчин типичного облика работяг 30-х годов — в ватниках, дождевиках, кирзачах – с двумя вьючными лошадьми идут по тайге.

Камера несколько раз пролетает над маленькой экспедицией, в разное время суток показывая то, чем занимаются ее члены – Алёшков смотрит в бинокль, заносит изображение на карту, второй геолог собирает камушки, третий осматривает копыта мерина, что-то рубит, четвертый – проводник.

Новая сцена – вечерний привал. Пока один занят приготовлением обеда (снимает кожу с рябчика), а второй подшивает прохудившийся сапог, Алёшков с перебинтованной правой рукой диктует напарнику, который карандашом записывает в полевой журнал:

—  Наблюдая секущие контакты таких тел, равно как и присутствие временами среди них зерен полевого шпата, можно предположить интрузивную природу таких кварцевых тел, вероятно, возникших за счет застывания своеобразной ультракислой «кварцолитовой» магмы.

Он на несколько секунд замолчал, потом продолжил:

— Назовем их для удобства «кварцолитами». Записали? Продолжим. Закартированы несколько участков выветрелых пород, имеющих «жильную» форму. Протяженность каждого из этих тел составляет около километра, а мощность – один-два метра, причем, вытянуты эти полосы выветрелых пород вдоль крупных главных разломов района и явно приурочены к крупным зонам подвижек или зонам брекчирования. Все перечисленные особенности заставляют считать эти полосы гидротермальными образованиями.

Один из спутников – невысокий усатый крепыш, по виду – типичный завхоз, держа в руках сапог, не выдерживает и язвительно говорит вполголоса:

— Кварцолиты – это хорошо. Жаль только, что с их похлебку не сварганишь…

Алёшков прервал свой монолог и недоуменно спросил:

— Простите, Сергеев, вы что-то сказали?

Видимо, у завхоза накопилось много злости, и он решил наконец выговориться. Язвительно произнес:

— Ну что вы, Александр Николаич, как можно! Рабочая лошадь слова не имеет, ее удел молча тащить воз, пока не сдохнет на пашне!

Он с вызовом уставился на начальника. Тот с удивлением поинтересовался:

— Что с вами? Вам нездоровится?

Завхоз обрадовался возможности выплеснуть накопившееся раздражение, а потому заговорил торопливо и сбивчиво, иногда проглатывая окончания слов:

— Что со мной… Ничо! Ни-че-го! Кроме того, что по вашей милости мы отдали половину продовольствия случайно встреченным вогулам – потому что, видите ли, (он передразнил говор Алёшкова) нам необходимо складировать образцы минералов, которые чрезвычайно важны для исследований! Да нам жрать нечего! Сапоги у всех прохудились! Теплой одежи нету! Третьего дня медведь кобылу задрал, и мы теперь проклятые каменюки на себе тащим! А так-то больше ничо не происходит, не-е-е!

Он выдохся и замолчал. Слушая хозяйственника, Алёшков по-птичьи склонял голову то на одну сторону, то на другую, потом посмотрел на остальных членов экспедиции, внимательно прислушивавшихся к разговору. Вздохнув, он произнес:

— Ну что, товарищи, давайте продолжим наше импровизированное собрание. Сергеев, что вы предлагаете в создавшихся условиях?

В первую минуту тот смешался, потом набрался смелости и заявил:

— Я предлагаю устроить в приметном месте закладку, оставить там все образцы и налегке вернуться в Саранпауль. Оттудова можно послать людей с лошадями, которые все ваши образцы притаранят!

Алёшков резко обернулся к завхозу, заговорил с напором:

— «Ваши»?! «Ваши»?! Следует понимать, что вы, Сергеев, никакого отношения к целям и задачам экспедиции не имеете? Вам безразлично, что Красная Армия страшно нуждается в современных видах вооружения, что советская промышленность задыхается из-за нехватки сырья, что уральские заводы требуют бокситов, никеля, кварца, золота, вольфрама, и что всего этого полно здесь (он обвел руками горизонт), но мы не можем дать все это Родине! Потому что у вас, видите ли, сапоги прохудились!

Завхоз растеряно забормотал, теребя голенище:

— Нет, да чо? Да я ничо… Разве я супротив Родины… Александр Николаич, прости ты меня, дурака, Христа ради!

Глаза начальника постепенно смягчаются, он кладет руку на плечо усатого:

— Все будет хорошо, Сергеев, вот увидите! Через недельку завершим съемку, выйдем к Пуйве и потихоньку двинемся назад, к базе. И даю честное слово: когда вернемся домой, я вам подарю замечательные новенькие сапоги – хромовые, со скрипом!

Их разговор прервал проводник с ложкой:

— Садитесь уже вечерять, спорщики…

…РАССВЕТНЫЙ ЧАС. Собравшаяся экспедиция начинает подниматься по склону сопки, камера поднимается выше и улетает вперед. На вершине сопки открывается потрясающий вид на Приполярный Урал и Народу. Голос за кадром:

— В сентябре работы были закончены, экспедиция вернулась на базу, но Александр Николаевич задержался и был вынужден выбираться из лабиринта гор в одиночку. Тогда он решился на сумасшедший поступок — одиночное плавание по быстрой и порожистой реке Итье на лодке-«калданке». Дважды лодка переворачивалась от ударов о подводные валуны, и Алёшков оказывался в ледяной воде, но все-таки сумел выбраться на берег. За пять дней он проплыл 230 верст и появился в Саранпауле, когда все уже сочли его безвременно погибшим. Вот так и зарождалась легенда о будущем профессоре Алёшкове…

Александр Николаевич Алешков (1896–1949). Родился в Пермской области, зырянин (коми). В 1924 г. в составе Северо-Уральской экспедиции по рекогносцировке Полярного Урала, будучи еще студентом, выполнял маршрутную топографическую съемку, в следующие годы вел геологические работы. В 1927 г. на лодках поднялся по Ляпину, открыл самую высокую гору Урала — Народную (1895 м). В 1929 г. открыл скопления горного хрусталя промышленного значения — месторождение Додо, содержащее очень крупные кристаллы чистейшего горного хрусталя.