Владимир Волковец
Большая вода затопила гривы, торчали только полупрозрачные клубки тальника. Медленные, тяжелые волны от моторки лениво изгибали отражения. Промозглый ветер лез в рукава и за пазуху, выдавливал слезы. И грех было не подогреть себя изнутри. Тем более, что запас был сделан нами достаточный.
К вечеру из ближней сети выпутали пару щук и язей, карася. Остальные даже проверять не стали.
— Хреново, — подытожил день Григорьич, который родился на Оби и мог глухой полночью с закрытыми глазами все сора и протоки пройти на моторке.
Мы поняли его настроение. Под уху пошла бутылка, вторая… На третьей сломались. Расползлись по гриве, натягивая на головы ватники, уснули кто где. К утру замерзли и снова закружили вокруг посеревшего костра. Коля ломал, стаскивал к костру хворост, а Григорьич рылся в рюкзаках, искал водку. Коля про себя ухмылялся: зная неуемный характер деда, он предусмотрительно рассовал бутылки под ближайшие пни и коряги. Наконец сжалился – слишком отчаянно матерился дед, разбрасывая по берегу рыбацкое барахло.
— Пойду, поищу…
— Что за дурацкая привычка? – догадался Григорьич. – Рыбы нет, еще и водку спрятал – хоть топись! – его трясло от холода и похмелья.
— Нашел! – вернулся из чащобы Коля и бросил нам под ноги бутылку, остальные отозвались звоном в кошелке, которую он заталкивал в свой рюкзак. Еще на берегу договорились, что командовать водкой будет он. И ему это нравилось. Меня же взяли на большую рыбалку впервые. Я только смотрел на все с любопытством и старался не быть для бывалых рыбаков обузой. Делал все, что говорили.
Уже изрядно повеселевшие, причалили к родной деревне Григорьича: два десятка домов, переваливающихся с боку на бок, а то, уткнувшихся окнами в землю или так же слепо – в небо. Поднялись на берег. Огляделись среди улицы. Никого.
— Погоди, сейчас кто-нибудь клюнет. Григорьича здесь по запаху чуют.
Действительно, через пару минут вышел мужичок в телогрейке и калошах. Сдержанно поздоровался со всеми. Повздыхали о житье-бытье. Он понимал за чем мы зарулили в деревню. Была бы рыба, проехали мимо. Коля налил ему стопку, отломил колбасы.
— Григорьич, вишь, вода большая и рыба куда-то подевалась, одна щурогайка лезет… А какие дожди лили, охо-хо, — мужичок лукаво щурился, через слово сморкался и намекал на добавку. Но Григорьич неожиданно повернулся ко мне:
— Хочешь посмотреть избу, где я жил?
Внешне еще крепкая изба, скособочилась к реке, будто река тянула ее к себе, а та настырничала. В двух комнатах стоял тяжелый дух навозной прелости. Оказывается, любящие земляки Григорьича, как только он перебрался в город, держали в ней поросят. Сейчас перестали, накладно – комбикорм дорогой, работы нет, а рыбой… Рыбу всегда можно продать проезжающим по зимнику.
Григорьич тоскливо оглядел углы, молча постоял у окна, зачем-то попытался выдернуть изогнутый гвоздь из бревна, и первым, что-то буркнув, вышагнул. На улице с мешком вяленой рыбы его уже ждал знакомый. Отдали ему початую бутылку и простились без церемоний.
В лодке Григорьич повернулся к нашему “виночерпию” и похлопал по мешку с рыбой:
— Давай, хоть такой улов обмоем, осталось на посошок что-нибудь?
— Нету, последняя была…
Едва отплыли, мотор заглох и нас с невероятной быстротой понесло под железный нос полузатопленной баржи.
— Ложись! – успел крикнуть Коля, увидев, что я нацелился веслом, оттолкнуться от баржи. Лодка ударилась, ветровое стекло разлетелось, я упал на спину и уперся ногами в баржу, чтоб лодку не перевернуло и не затянуло течением. Григорьич, ковырявшийся в моторе, совсем пригнулся к нему и не мог даже голову приподнять. Коля увидев, что я уперся и перебираю ногами, выталкивая лодку вбок, оправился от испуга и стал мне помогать.
Когда выбрались из-под баржи, осознали, что произошло и могло произойти с нами.
— Прошлой весной так шесть человек утонули. Лодку затянуло под баржу, хлебанула воды. Вода ледяная, теченье… никто не выбрался.
Я лежал на сетях, тяжело дышал и разминал напряженные мышцы ног.
— Давайте, мужики, за то, что в живых остались и лодка цела, а стекло новое купим.
Коля откуда-то вытащил бутылку. Мы с дедом переглянулись.
— Последняя, честно…
— Ну, ты и задница, — на большее ругательство просто не было сил…
