Нина Сондыкова, рисунок Петра Вишнякова
Он шел по улице, крепко сжимая в руке веревочку. Улица была до каждой кочки знакома Поликарпу. Поднялись выше крыш тополя и черемухи. Возле домов — палисадники. Полтора года прошло, как вернулся с фронта, а все налюбоваться поселком не может. Прошли бабы и уважительно с ним поздоровались. Еще издали увидел Степана Егоровича. Суетится старичишка возле забора, а поднять не может. Увидел Поликарпа, остановился, подождал:
— Поликарпушка, милок, помоги…. Нетути силов тынок поднять. Ветрище всю ноченьку уж так дул, так дул. Думали, крышу снесет. Крышу, слава те, не снесло, а тынок завалился.
Поликарп подошел к деду и стежком подпер забор. Крепкий и высокий забор, только столбик подломился. Сейчас постоит еще. Степан Егорович суетился вокруг, стараясь хоть чем-то помочь, отблагодарить нечаянного помощника.
— Присядь хоть на минуточку, дела, чай, не убегут. Угощу тебя самосадом. Ох, и дерзкой да злой самосад получился. Пока рубил его, думал сдохну, а чичас не нарадуюсь. Курну маленько, и дыхать становится легче.
Степан Егорыч щедрой рукой насыпал в кисет самосаду.
— Ну, Поликарпушка, бог дал мне тебя. Здоровьица тебе. Одному-то не справиться бы. А Агафья-то моя все брюхом мается.
Поликарп снова зашагал по улице. Со стороны казалось, пошел мужик то ли за метлой, то ли принести свежей кошенины…
Возле колодчика остановился. Заглянул в колодец — пахнуло илом и холодом. Спустил в колодец ведро, по звуку определил: полное…
Ворот колодца поскрипывал. Вода плескалась из переполненного ведра, плюхалась обратно в колодец. Еще до войны как-то чистил он с мужиками этот колодец. Митька тогда шапку свою в колодец уронил. Привязали Митьку веревкой к вороту колодца, да как ведро в колодец спустили. Ищи, мол, свою шапку… Нашел. Смеху было…
Вытянул ведро, поднес его ко рту и стал глотать студеную воду. Вода полилась на гимнастерку и сапоги. Мелькнула мысль:
— Надо было сапоги снять, Сашке в школу ходить…
В кустах черемухи что-то зашуршало. Поликарп оглянулся и отпрянул. В кустах сидели два существа: люди не люди, и чертями не назовешь.
Поликарп понял, что это Ольги Чигиной ребятишки. Как-то в 1943 году ехали бабы из Корпа на гребях по Туману. Если Туман разгневается, лучше не попадайся. Не отпустит. Вот бабы и попали в такую падеру. Трое утонули, а Ольга каким-то чудом спаслась. А беременная была. Видно, от ушибов, а может от испуга, только дети родились один страшнее другого. У парня что голова, что шея, нету разделения, все под одно. Еще и рот не закрывается, просто жуть. А над девчонкой природа еще больше надругалась: все лицо у нее с правой стороны, а с левой — яма. И умом ущербные… Слышал Поликарп, что рыбы бывают такие: оба глаза с одной стороны, только видеть не пришлось… Рыбы, ладно, а тут дите… Поликарп даже на фронте не видел этакой жути. А ребятишки стояли и улыбались ему своими загадочными жуткими улыбками. От Полинки слыхал, что однажды под вечер ехала на телеге баба. Тоже видать пить захотела, остановилась возле колодчика. А эти ребятишки из кустов выползли… Так отваживались потом с бабой, Агафья Ивановна выливала переполох…
Давно уж деревня осталась позади. Поликарп шел по полевой дороге к лесу. Колосья уж наливались. Солнышко светило ярко и празднично.
«Рожь славная будет. На трудодни сколь-нибудь мучки дадут. И картошка уродиться должна. Они с Полинкой и ребятишками насадили дивно картошки. На зиму им должно хватить. Может, капусты дадут, огурцов соленых…»
Думал о своем Поликарп. Повернувшись лицом к поселку, остановился.
Нет, все- таки красивый получился поселок. Построенный перед самой войной, он выглядел аккуратным и добротным. Вон конный двор, ферма, где работает Полинка. Ферма хоть и новая, а труд тяжелый. Такие бадьи ворочают. Она, бедная, ночами от боли в руках плачет. Вспомнил Поликарп, какие в Польше или в Германии видели они фермы. Полы цементные, стойла из железных труб, а вода подведена прямо в кормушки, корма возят на четырехколесных тележках.
Выйдет такая фрау в беленьком фартучке, каблучками по тротуару цок, цок… К свиньям пошла. А свиньи живут, что господа: в тепле да в холе. И купают их, и по часам кормят… Куда там… У нас и люди так не живут. И у нас бы можно так сделать, да кто о бедных бабах думает… По колено в навозе ползают, как жуки. А комендант все придирается, кобель ненасытный. Много раз слышал он от баб о похождениях коменданта Семена. Поговорить бы с ним, как мужик с мужиком, да нельзя. Сразу 58 статью припаяют, не посмотрят, что фронтовик.
Вспомнилось, как возвращался с фронта. Довезли их до Ханты-Мансийска на последнем пароходе. Дальше добирайтесь, кто как может. Ничего, не обижались. Дождались, когда Иртыш станет, да пехом домой рванули. Всю Европу прошли, а тут — какое расстояние… Домой шли!
Сначала вчетвером шли. От деревни к деревне, от стога к стогу. Ночевали у костров, в копнах, в сене. Портянки сушили на теле. Иногда в деревнях не пускали ночевать: опасались тифа, а иногда пустят, накормят, чем бог послал, обсушат. Дошли до Нахрачей. Там двое остались. Правда, молодцы мужики: постарались снабдить какой-никакой снедью: урак в мешочке, картошка, соленая рыбешка. С Яшей дошли до Запора.
В Запоре расстались. Остаток пути не шел, а летел. К дому подходил глубокой ночью. Сердце так колотилось, что отдавалось в ушах.
На улице — ни огонька. Подошел к дому, а постучать боится. Потом насмелился…
Что тут началось! Полинка от радости рыдает, мать юбку найти не может…
В доме еще три семьи живут, тоже радуются, мужик живой вернулся! Хранила его судьба. Служил в пехоте. И бомбежки, и артобстрелы… Только единожды царапнуло. В госпитале месяц полежал: погрелся да отоспался. Дошел до Германии, потом в Чехословакии побывал. В1946 году домой пришел. Через три дня назначили заведующим мельницей. Бабы завидовали жене: и живой, и не инвалид, да еще при должности, будь она неладна…
Взглядом нашел мельницу.
— Стоит себе, крылья опустила… Кто-то сейчас на его место станет?
Работать он любил: никогда не бросит, если что-то не доделано. Хотел на той неделе крыло у мельницы подлатать, да, видно, не судьба. Дурень набитый! Ведь знал же, знал, что узнает комендант! Жалость подвела…
Поликарп всегда был жалостлив. То собачонку, то кошку в блиндаж приволочет. Смеялись над ним на фронте, но как-то не зло. Детишек жалел, стариков. Мужику на фронте трудно, а уж старикам да детям… Последний сухарь отдаст, накормит, обогреет, если есть возможность.
Вот и здесь подвела его жалость. Отправили баб к нему на мельницу муку затаривать. Они своим делом заняты, он — своим.
Быстро справились бабы с работой. В сусеках подскребли, собрались домой. Только видит Поликарп, что у одной под юбчонкой что-то подтолкано. Спросил, конечно. Заплакала она и созналась: с балок бусу набрала маленько. Дома ни крошечки нету, а трое ртов кроме нее. Поликарп знал ее мужа Михаила. Вместе на фронт уходили. Только Михаил без вести пропал. С 43 года никто не знает о нем ничего. А коли так, значит, пособие ей не положено. Знал Поликарп: донесут — все, суши сухари. Только пожалел бабенку, махнул рукой да предупредил, чтоб не болтала. Кто Шубину сболтнул, сейчас не узнаешь. Может, какая из бабенок позавидовала, что горстка бусу не ей досталась, может, обида какая бабья. Только вчера вызвал его к себе комендант и ледяным голосом, как на собрании, сказал:
— Ты что, Потапов, большим начальником себя возомнил? Стратегические запасы разбазариваешь? Любовниц своих колхозной мукой подкармливаешь?.. Думаешь, фронтовик, так можешь здесь свои порядки устанавливать?
Доказывать что-то было бесполезно. Комендант побаивался фронтовиков и поэтому особенно к ним придирался. По его выходило, будто бабенка не бусу взяла, а муки, которой ей отсыпал сам Поликарп.
Комендант четко сказал, что сообщит в органы НКВД о преступлении.
Ничего хорошего ждать не приходилось. За такой проступок — тюрьма, а то и того хуже — расстрел. Да ладно бы пострадал он один, так ведь потянут и Полинку, и детей. Такое бывало не раз. Санька уж большенький, а Лиза с Федькой… Нет, такого Поликарп не мог допустить. Всю ночь проворочался на кровати, все сено сбил в труху, а ничего путного придумать не мог. Убежать? Опять же дети, куда с ними по тайге… Находилось только одно решение…
Утром встал пораньше, нарубил дров. Перебрал грабли, лопаты, подремонтировал. Так делал он перед отправкой на фронт. Достал недлинную веревочку и дождался с дойки Полинку. Сидел на лавке и смотрел, как заметала она мусор, как что-то рассказывала, стирая пеленки… Ушел, не прощаясь, стараяс не думать о том, что будет с детьми, когда его не будет.
Давно уж закончились поля. Поликарп шел по лесной дороге. Вот старая осина с обломленной верхушкой. Нижние ветки живые, сочные и зеленые. «Видно, сильным ураганом сломило макушку, оклемается, новые ветки нарастут», — мельком подумалось ему.
Размотал веревочку, сделал петлю, разулся. Сапоги аккуратно поставил в сторонке, сверху положил кисет с самосадом. Мужикам пригодится…
Присев на пенечке, несколько раз затянулся самосадом, перекрестился и набросил веревочку на шею…
