Возвращение

Сергей Козлов

…Почему-то больше всего жалко было именно сад. Посаженный еще прадедом, он словно впитал в себя любовь и труд нескольких поколений. Гуляя по нему, можно было услышать память: сухой кашель деда, раскуривающего самокрутку; ласковое бабулино «возьми яблочко»; окрик отца: «Илюха, неси известку!»; смех младшего брата…

Продать можно было дом, который они заново отстроили с отцом еще в семидесятом, продать можно было сад, который благодаря заботе стариков исправно плодоносил все эти годы, продать можно было мебель, которую ныне увидишь только в кино о сталинских временах, продать можно было мотоцикл и почуханный отцовский «запорожец-ушастик», но память продать нельзя. И теперь Илья Семенович мучился, сравнивая понятия «продать» и «предать».

Тридцать лет он приезжал сюда в отпуск, щедро растрачивая свои невиданные на краснодарщине северные зарплаты, заваливая родственников подарками, соленой и вяленой рыбой. За эти тридцать  лет никто и никогда не упрекнул его за то, что сразу после армии он подался на Север за длинным  рублем. Никто не упрекнул его, когда он, обустроившись на новом месте, переманил туда и младшего брата. Только когда Иван погиб из-за несчастного случая на буровой, отец на поминках вытер единственную слезу и горько сказал Илье:

— Вот он, ваш Север-то…

Но и это был не упрек, а констатация факта, что ли…

Илья Семенович вернулся сюда доживать свой век. Так делали многие. За тридцать лет в сибирской тайге он не заработал миллионов, а то, что заработал, сгорело в огне инфляции, свалившейся на головы честных работяг рыночной экономики. Мотаясь по буровым, он потерял семью. А потеряв семью, потерял и смысл вкалывать. Вот и продал он свою «шестерку», продал мебель и подался в пустовавший родительский дом.  Не успел только продать квартиру, хотя последнее время в поселке они были нарасхват — молодежи прибывало. А Илья Семенович перед самым отъездом и пустил к себе пожить молодую семью, пока у той решится проблема со своим жильем. Ему в трех комнатах даже пустовато было.

Когда же подошел срок уезжать, не хватило духу попросить их освободить помещение. Как-никак, годовалое дите на руках. Так и уехал. Только сказал на всякий случай:

— Может, вернусь еще… Коммунальные исправно платите.

Сад… Почему больше всего жалко сад? Ведь работал-то здесь только летом, от случая к случаю. Старику-отцу многое уже не по силам было.

Покупатель-сосед не подгонял. И когда замечал, что Илья Семенович впадает в раздумья, уходил на свою половину. Даже сам уговаривал:

— Может, останешься, Семеныч? Куда тебе еще мотаться? Вон, у нас пенсионеры на станцию ходят, фруктами-овощами торгуют и ничего — живут. И ты проживешь. Климат-то какой, да и родная земля…

— Где она теперь — родная земля? Да и вообще — я работать привык. От тоски либо сопьюсь, либо инфаркт приголубит.

Бывший председатель бывшего колхоза, а теперь директор закрытого акционерного общества встретил Илью Семеновича коньяком, но разговор повел с места и в карьер:

— Не, Семеныч, работы нет, своим не знаю, чем платить. А ваших, знаешь, сколько сейчас возвращается.? Что там, в Ханты-Мансийске, ханты и манси вас со своей земли выживают? Или работы нет?

— Никто у нас никого не выживает, — ответил, вздохнув, Илья Семенович, больше всего его обидело это «у вас там», четко определившее, что здесь он за своего уже не считается, — Там вообще все мирно живут. За Уралом земли на всех хватит и еще останется, и нефти еще лет на двести, а то и боле. Если только добывать по уму. Думаешь, твои яблоки и груши заграница покупает?

— Да знаю, знаю… Наши-то фрукты хоть воском для блеску и не крытые, но, врачи говорят — экологически чистые. Я своим внучатам всю эту импортную ботву есть запрещаю!

— Не горячись. Не я в стране порядки устанавливал и на нефтедоллары коттеджей себе не строил. Я ведь приехал век скоротать. Жена ушла, дети выросли, свои семьи у них… Хотел под родным кубанским солнышком кости погреть. А то у меня полжизни «ледниковый период».  Специальностей у меня, сам знаешь, сколько… А работы там хватает, для тех, кто от нее не бегает, кому на пособия жить тошно.

— Не могу, Семеныч, не жалобь ты меня… Разве что сторожем, да и то сезонным.

— Ну-у, это ничем не лучше, что у поездов торговать…

Помолчали, выпили и разошлись. Дня два Илья Семенович просидел у родных могил на погосте. Поправил оградки, покрыл лаком большие деревянные кресты, а все больше грустил, уставив глаза в землю, словно ждал, что дадут ему родимые совет с того света. Но могилы, как и положено им, молчали.

Прежде чем решился продать дом и сад, с неделю ходил по проселочным дорогам да дивился, какие невеселые нынче стали станичники. А уж столько пьяных он в этих местах никогда не видывал. Правда, кое-где сады были ухожены, и стояли на окраинах несколько кирпичных особняков, выстроенных по всем правилам комфортной индивидуальной жизни. Стало быть, не везде разор и запустение, думал Илья Семенович. И наверняка, не всяк из этих «новых казаков» вор или бывший директор торга, небось, и своим трудом кто нагорбатил.  Как раз у этих домов хваткие хозяева предлагали Илье Семеновичу то поденщину, то работу по контракту, но за те деньги, что они ему сулили, Семеныч на Севере даже гаечный ключ в руки не брал.

Лето еще не кончилось, и на полученные за дом и сад деньги можно было поехать куда-нибудь к морю, но настроение было далеко не курортное. Покупая билеты на поезд (захотелось проехаться через всю страну, да и дешевле), Илья Семенович мысленно благодарил Бога за то, что не успел продать квартиру в Горноправдинске.  Да еще крутилась в голове фраза, сказанная начальником экспедиции на прощание:  «Если что не так, Семеныч, возвращайся, таких работников, как ты, еще поискать. Тебя с удовольствием возьму обратно.» «Да я вроде как и так возвращаюсь. Домой. На Родину», — ответил Илья Семенович.

Билеты взял традиционно — с пересадкой в Москве до Тюмени, а уж там решит как, ибо до Правдинска «только самолетом можно долететь». Вертолетом. Можно еще по Иртышу на барже, если удастся встретить кого-нибудь из знакомых, кто возвращается из отпуска или командировки на машине.

Москва встретила жуткой вокзальной суетой, от которой мельтешило в глазах. Можно было, конечно, почтить столицу прогулкой и неизбежной тратой денег на каждом углу, но Илья Семенович, погруженный в свои мысли, двинулся к метро, чтобы переместиться от вокзала к вокзалу. А если уж купить, так только журналы и перекусить в поезд. Единственное, что отметил беглым взглядом — Москва, вроде как, стала чище, только люди казались еще более озабоченными, может, немного озлобленными, да изобиловала столица как всегда «добродушно»-нагловатыми прощелыгами и аферистами. Вспомнилось, что раньше всей семьей ехали сначала на Красную Площадь, подолгу любовались храмом Василия Блаженного и, конечно же, шли за покупками во всенародный ГУМ. Но в этот раз, несмотря на торжество новой капиталистической жизни, хотелось поскорее в поезд.

Уж непонятно почему (а может так и есть), Казанский вокзал виделся Илье Семеновичу всегда грязнее, чем остальные. И сейчас это впечатление не изменилось. Что-то в нем, конечно, было от Казанского кремля, но и ощущение вечной несмываемой грязи тоже было… Даже бомжи в этом районе были самыми оборванными и зачуханными.

Поезд отходил только вечером и, кроме посещения гастронома, пришлось еще некоторое время шататься по окрестностям, отмахиваясь от назойливых зазывал в различные «народные» игры и лотереи. За час до поезда Илья Семенович забрал свои вещи в камере хранения и решил пойти на перрон. Камеры хранения находились в подвальном помещении, там были и автоматические, и обычные — несколько окон, где дремали или резались в карты широкоплечие работники далеко не пролетарского вида. Когда они сменили тщедушных старичков и пышнотелых женщин в засаленных спецовках? Чем это место прибыльно или престижно для них? Такая мысль то ли мелькнула, то ли еще только рождалась, чтобы подвергнуться всестороннему обсуждению в голове Ильи Семеновича, когда он уже подходил к лестнице, ведущей из подвала…

—  Помогите!.. — это больше походило на крик шепотом. За локоть его взяла молодая испуганная девушка, готовая в любую минуту расплакаться от отчаяния.

— Помогите, — повторила она, видимо заметив, как медленно «въезжает» в окружающую реальность этот пожилой мужчина, — меня хотят ограбить…

— А милиция? — пришел в себя Илья Семенович.

— Что вы?! Какая милиция! Они же занимаются уже совершенными преступлениями, а если я им скажу, что меня еще только хотят ограбить, они пошлют подальше.

Очень походило на правду.

— Да и купленные они здесь, — аргументировала дальше девушка, — все знают, что вокзальные фараоны заодно с бандитами, даже наводят сами. Челночников долбят. Милиция с этого процент имеет…

— Ну, а чем я, собственно, могу помочь? Я, как видишь, милая, далеко не супермен.

— Ой, ну что вы! Я же вас не биться с ними прошу!

В таких случаях нормальный человек чувствует подвох и опасность сразу же, но она словно гипнотизировала Илью Семеновича своим липким шепотом. Да и воспитан Илья Семенович был в старых традициях, когда не принято было отказывать человеку в нужде, особенно если ему грозит опасность. Он помнил времена, когда прохожие на улицах не боялись подходить к хулиганам и делать им замечания. Нет, он прекрасно знал, как и насколько изменился мир с тех пор, но сам верил и другим говорил, что добрых людей на свете больше.

— Вы мне только сумки до вагона донесите. При вас они наехать не посмеют, а уж в вагоне я сама. — И все увлекала его с собой обратно к окнам, где выдавали багаж.

Сделав первый шаг вместе с девушкой, Илья Семенович уже не мог повернуть назад. Последние его подозрения развеялись, когда она достала свою квитанцию из своего паспорта, и большой рыжий детина, неохотно отбросив карты и ругнувшись на «невовремя», проверил квитанцию и подал ей две большие клетчатые сумки, с которыми обычно промышляют челночники.

Сумки оказались не очень тяжелые, хотя вид имели внушительный. «Тряпье», — невесело подумал Илья Семенович, а девушка уже задорно щебетала ему о Свердловске-Екатеринбурге, о каком-то Алапаевске, о тетке, которая вместо нее стоит на рынке, «а сама я в детском саду работаю», о спившемся муже… Короче, все как полагается. Житье-бытье первому встречному, вагонному-ресторанному. Одна из загадок русской души?

А когда выяснилось, что у них даже поезд один и вагоны рядом, девушка, назвавшаяся Мариной, уже как закадычного друга попросила Илью Семеновича подождать ее под табло, а она сходит и купит себе в «Роспечати» последний «Космополитен». С тем и растворилась в толпе.  Семеныч даже сказать ничего не успел и через пару минут послушно занял место под табло, прижав свои и чужие сумки к парапету, на который присел и сам.

Вокруг сновали люди, их чемоданы и сумки, бродили бомжи, выжидательно поглядывая на мужиков, утоляющих жажду пивом. Подумалось о пиве, потом о холодном шампанском. Следовало, наверное, взять пару бутылок, выпить с новой знакомой за возвращение. Но больше всего хотелось на верхнюю полку купе и смотреть в окно…

— Да вот он!.. Вот же он! Даже не прячется! — Илья Семенович не подозревал, что эти слова могут быть обращены к нему. Дошло до него, только когда сухощавый милиционер ловко вывернул ему руку и шепнул: «Двигай и не дергайся». Возражения застряли в горле Ильи Семеновича вместе с дикой болью, скользнувшей туда из вывернутой за спиной руки. Еще через полминуты и вторая его рука присоединилась к первой, и за его спиной застегнулись наручники. Рядом с милиционером оказался еще какой-то верзила с нагловатой, пару дней не бритой рожей, а кричала «вот он» его новая знакомая, которую он только что хотел напоить шампанским.

— В чем дело-то? — наконец смог спросить Илья Семенович.

— Шагай! — подтолкнул его мент. — В отделении расскажешь.

Самым страшным для Ильи Семеновича было шагать сквозь толпу со скованными за спиной руками и ловить на себе любопытные и заранее ненавидящие взгляды добропорядочных граждан. А говорила когда-то мама: от тюрьмы да от сумы не зарекайся… А, может, нет ничего верней, чем аксиома: беда не приходит одна?

В отделении — забегаловке из двух комнат и «обезьянника» — было душно, за столом чинно восседал лейтенант и только бросил на Илью Семеновича беглый взгляд, сразу же обратившись к девушке:

— Вы узнаете свои вещи, пострадавшая? Можете перечислить, что находится в сумках?

— Да там даже паспорт мой есть. А квитанция багажная, скорее всего, у него. Вы проверьте! Я как увидела, что он мои вещи получает — сразу к вам, специально у дальнего окна караулила, как только поняла, что квитанцию украли. И деньги…

Илья Семенович уже все понял, но ему даже в голову не приходило, что он мог на это возразить. Квитанция действительно была в его кармане. Точнее, не квитанция, а какой-то счет, который выдали при получении. Нахрена он сунул его в свой карман? Заговорила?

— Сообщники? — спросил сержант и подтвердил свой вопрос ударом дубинки по ногам.

Илья Семенович тут же осел на пол.

— Подожди, не налегай! — остановил замахнувшегося по второму разу сержанта лейтенант.

— Правовое государство, твою мать! — вдруг вырвалось у Ильи Семеновича.

Далее дознавательно-следственная машина раскручивалась по давно отработанному сценарию. Актеры даже не стеснялись фальшивить, ехидно улыбались, рылись в вещах и документах Ильи Семеновича. Небритый верзила оказался свидетелем, которого гражданка Лямкина (вот же фамилия!) успела пригласить, когда Савельев И.С. получал ее вещи из камеры хранения. Лейтенант с сержантом старательно нагнетали обстановку перечислением возможных сроков, которые Илья Семенович получит. Гражданка Лямкина стремительно расписывала заявление, сержант то и дело тряс Семеныча за грудки, а лейтенант поминутно набирал номер, чтобы вызвать по телефону машину за Ильей Семеновичем. Но, видимо, там было занято. По сценарию.

Кульминация спектакля наступила, когда составленный протокол подписывал осведомленный о даче ложных показаний свидетель. Верзила вдруг смягчился лицом, с явным сочувствием посмотрел на Илью Семеновича и дрогнувшим от душевных переживаний баском обратился к Марине Лямкиной:

— Слышь, девах, может, пожалеешь мужика? Сумки-то при тебе. Что ему теперь, за шмотки твои последние годы по зонам мотаться? Умрет ведь, блин…

Но самая существенная часть речи «защитника» прозвучала уже более весело:

— А он тебе моральную компенсацию оплатит? Правда, мужик?

— Это, конечно, ваше дело, гражданка Лямкина, — подыграл лейтенант, —  хотя нам раскрытое преступление не помешало бы. Премии, награды.

Сержант ехидно хохотнул, а Марина с хорошо отыгранной ненавистью глянула на Илью Семеновича.

— Сколько?  — дошло до Ильи Семеновича. Как сразу-то не догадался…

— А сколько у него там есть? — как бы без интереса полюбопытствовала гражданка Лямкина.

Это были деньги за дом и сад, и добрая половина отпускных. Лейтенант назвал сумму так, будто он ежедневно получает такую в качестве административного штрафа с граждан, нарушающих общественный порядок. Таким же тоном Марина Лямкина запросила почти все, любезно оставляя Илье Семеновичу рублей триста на обратную дорогу.

— Дешево отделается, — решил лейтенант, — но дело ваше.

Прежде чем Савельеву дали уйти, лейтенант прочитал ему назидательную лекцию, завершавшуюся логичным предупреждением:

— Лучше тебе, дядя, больше к нам не попадать.

— Да я бы ему!.. Бля… — сержант, похоже, настолько поверил, что стоявший перед ним мужчина настоящий преступник, что готов был повторить в отношении него задержание бессчетное количество раз и даже применить пытки для установления справедливости.

Илья Семенович поспешно вышел в кишащее суетой чрево вокзала и двинулся в сторону перрона. За дверью, которую он только что захлопнул, раздался звонкий хохот Марины Лямкиной, да еще прокомментировал что-то лейтенант. Илья Семенович подумал вдруг пойти к окну выдачи багажа: может, тот бритоголовый парень подтвердит, что багаж они получали вместе с девушкой. Но горько усмехнулся над очередной своей наивностью. Никого там не найти, кроме очередного свидетеля его преступления. Да и вообще мысли о мести очень быстро уступили желанию замкнуться, поскорее уйти, а обида почему-то была не на конкретных людей, а на всю матушку-Москву. Он и раньше-то считал, что Москва жрет чужие деньги. Нет, она слезам никогда не верила и не поверит, она верит деньгам. Уж не рачительный Калита ли приучил ее к высасыванию движимого и недвижимого из всех и вся?..

За всю свою жизнь Илья Семенович никогда не жаловался на сердце. Да и другими недугами болел только пару раз. И поэтому, когда сердце заболело, он, незнающий каким образом это выражается в человеческом организме, даже не обратил внимания. Он просто шел в сторону перрона, с ужасом осознавая, что ко всем бедам — его поезд ушел. И когда уставшее кричать о своей невыносимой боли сердце вдруг треснуло по швам, если они у него есть, ноги у Ильи Семеновича перестали идти, а глаза видеть. Нет, это не было похоже на киношные падения с ахами и охами и хватанием за грудь, с медленным оседанием на пол. Это больше походило на падение оловянного солдатика, сбитого щелчком играющего ребенка…

Кроме «Склифосовского» в Москве Илья Семенович ничего не знал, поэтому, очнувшись, он решил, что находится именно там. Глаза медленно привыкали и к свету, и к новой обстановке. Правда, ничего кроме бледно-серого потолка, проводов и капельниц, опутавших его кровать, увидеть ему не удалось. Зато услышал почти сразу:

— Доктор! Алексей Иванович! Больной из семнадцатой в себя пришел!

И уже через минуту увидел над собой лицо молодого, но по-профессорски бородатого мужчины. Он познавательно заглядывал ему в глаза и щупал пульс.

— Как себя чувствуете? Говорить можете?

— Никак, — ответил на все его вопросы Илья Семенович. Очень тихо ответил, потому что в горле стоял сухой ком.

— Воды! — сообразил доктор.

— У вас инфаркт.  Еще нельзя сказать, что был, но уже точно можно сказать, что опасность миновала.

— Ясно, — Савельев с огромным удовольствием выпил полстакана воды.

— В ваших документах не было медицинского страхового полиса. Он у вас есть?  Бесплатно мы могли оказать только первую помощь.

Доктор не извинялся, он говорил, как привыкший к чужой боли и новой выживательно-капиталистической системе человек. Но и недоброжелательства в его голосе не чувствовалось. «Опять деньги», — подумал Савельев.

— Могу я вас попросить?  — вновь закрыл глаза Илья Семенович, напрягая размытую темнотой забытья память.

— Конечно, — ответил доктор из новой жизни.

— Позвоните в Горноправдинск. Это Ханты-Мансийский район. В Правдинскую экспедицию и передайте…  Телефонограмму, что ли? Скажите: Савельев попал в беду, срочно нужны деньги и помощь… Назовите адрес больницы.

— А кому передать?

— Тому, кто ответит.

Первую ночь в сознании Илья Семенович не спал. Да и «надоело» организму небытие, особенно не хотел отключаться мозг. Хотя думать, собственно, было не о чем. Что-то важное в жизни уже кончилось, а новое еще не началось. Под окном какой-то подпитой мужичок горланил новую псевдонародную песню:

«Нахрена нужны юга,

Нахрена столица?!

Улечу на Север я,

Буду вольной птицей!»

…Мужики из бригады были в Москве уже через три дня. Двое ехали в отпуск, а друг Ильи Семеновича Митрофанов приехал специально за ним. Кроме денег, они привезли с собой стерлядь для ублажения медицинского персонала и заверения для Савельева, что его ждут на работе. Какие после этого еще нужны лекарства?

Но самое интересное Федор Митрофанов сказал Илье Семеновичу в день выписки, видимо, ожидал докторской уверенности в способности Савельева перенести волнение:

— Жена твоя, Елена, вернулась. Молодым-то дали квартиру. Она теперь в вашей трехкомнатке порядок наводит. Ты это, Семеныч, не волнуйся.  Уж не знаю, из-за тебя или нет вернулась, а может ей в этом суверенном Казахстане тоже невмоготу стало. Какая там нахрен национальная терпимость, ежели русские оттуда при первой возможности бегут?

— Вернулась… — только-то и сказал на все это Илья Семенович.

— Да и слава Богу!

— Слава Богу…

Теперь Илья Семенович знал, как болит сердце. И даже понял, что болит оно не только от печалей, но и от переполнения радостью, от ожидания ее.

Баржа, сплошь уставленная машинами, подходила к Горноправдинску. На крутом правом берегу Иртыша, как и сотни лет назад, высились величественные холмы, плотно, словно древние витязи на поле брани, выстроились на них ели и кедры. Частые буреломы не портили пейзажа, а наоборот добавляли ему сказочности. На левом пологом берегу тянулись ивняк и луга, изредка, будто призраки давнишних времен, показывались полуразваленные, покосившиеся избы и хозяйственные постройки — заброшенные деревни, да на околицах угадывались заросшие кустарниками погосты…

Сколько раз не возвращался сюда, и всякий раз казалось, что несмотря на всю седину прошедших по этому краю времен, здесь все только начинается. Нет, жить здесь нелегко, просто после развала великой державы кому-то досталось теплое солнышко, кому-то — близость Европы, кому-то — джихад, а здесь… Здесь осталось чувство будущего. Это неправда, что человек ищет, где лучше, он ищет, где есть чувство будущего. «Вероятность наступления завтрашнего дня»,  — домыслил, как ему показалось философски, Илья Семенович. Уже показались цистерны ГСМ на берегу и трехэтажные каменные дома на самом высоком холме, когда он задремал, а потом и вовсе погрузился в глубокий сон выздоравливающего человека.

Ему снова приснился сад.  Навстречу ему шел отец и, взяв за плечи, сказал, как и несколько лет назад, только без упрека:

— Вот он, ваш Север-то…