Валерий Танчук
Прежде чем ехать в затон, надо было встретиться с Кайгородовым, который распределял сенокосные участки для рабочих рыбзавода на пойменных лугах за Иртышом. Петр Никитович и Женя поспели как раз вовремя: Руслан Емельянович запрягал на конном дворе своего выездного жеребца в бричку. Затянув супонь на хомуте, поздоровался с обоими за руку и пригласил в свою конторку в Конюховке.
— Вижу, Женя, что ты от отца не отстаешь, — с теплой улыбкой в сталинских усах произнес Кайгородов, открывая свой письменный сол. – Как Мальчик себя чувствует?
— Все время хвост калачом держит, — ответил Женя, благодарный за участие в отношениях с его маленьким дугом.
— На сенокосе уже вторую неделю работает наша бригада из пяти человек, — перешел к делу Кайгородов. – С ними четыре лошади, две сенокосилки, конные грабли, штук пять или шесть кос – есть вилы, ручные грабли для подбора. Главное, чтобы вы успели захватить их на зимовье. Они помогут вам, по-первости, накосить одну-другую копенку. Кайгородов вручил отцу коротенькую записку, весело подмигнул Жене и пожелал косарям жарких солнечных дней.
Широкий плашкоут, сильно напоминающий большую деревянную лепешку с оградой по краям, стоял у Самаровской пристани уже готовый к отплытию. Чистенький и стройный катер «Вагай», со свежевыкрашенной белой ватерлинией, нетерпеливо постукивал своим двигателем. Толстый пеньковый канат от кормы катера до носа плашкоута был натянут и напряженно вздрагивал (плашкоут – плоскодонное несамоходное судно для перевозки грузов внутри порта. Прим. автора).
Ровная палуба плашкоута, застеленная толстенными плахами из лиственницы, забита людьми, телегами с впряженными в них лошадьми, несколькими полуторками, гружеными мешками с мукой и сахаром. Женщины в белых и цветных косынках с граблями и вилами, связанными попарно и обмотанными мешковиной, мужчины с самокрутками, густо сидящие на краю плоскодонных телег, несколько служащих с папками под мышкой и рослый усатый лоцман, стоящий у самого борта с длинным багром в руках – все направлялись в затон.
Капитан катера вышел из рубки, обвел глазами пеструю оживленную толпу и дал знак лоцману. В этот момент с берега кинули причальный конец. Катер вздрогнул, весело застучал мотором, борт плашкоута медленно заскользил по толстым сваям пристани. Лоцман уперся багром в почерневшие доски пристани, и полоска воды между берегом и плашкоутом стала медленно увеличиваться.
Какая-то простоватая женщина, желая от всей души помочь катеру и лоцману, изо всех сил приналегла плечом на одну из причальных тумб на плашкоут. Народ, глядя на нее, так и покатился от смеха! Она же, думая, что помогают слабо, еще сильнее давила на тумбу, пока ее не оттащили. Хохот стоял над Иртышом почти до самого затона. А женщина так и не поняла, почему все вдруг стали над ней смеяться…
Женя тоже посмеялся немножко, но потом пожалел эту наивную женщину; ведь она искренне хотела помочь всем!
Отец и сын пристроился на носу этой плоскодонной посудины. Женя впервые отправлялся в такое путешествие и на все смотрел широко раскрытыми глазами. Он сел так, чтобы ногу свешивали с борта и любовался кипящим потоком воды, вырывавшимся из-под винта. Перед ним до самого горизонта вздымалась могучая грудь Иртыша, сверкающая на солнце живыми радостными бликами. И свежесть утра, и люди с приветливыми лицами, и красавец-катер, легко разрезающий водную гладь, вызывали восторг в его очарованной душе. Вот они приедут в затон, пойдут далеко-далеко по степному берегу, и перед ними откроется новый удивительный мир!
Катер плавно подогнал плашкоут к низкому дебаркадеру в затонской протоке, и народ высыпал на берег (дебаркадер – плавучая пристань. Прим. автора). Здесь все было совсем не такое, как в Самарово: несколько коротких улиц с серыми дощатыми домами – ни деревца возле них, небольшой магазинчик и одно длинное здание под контору рыбзавода и мастерская на крутом берегу протоки, у самой воды, на цепях примкнуты с десяток лодок и два маленьких баркаса.
Отец зашел в магазин, купил три килограмма полусухой конской колбасы и предложил Жене подкрепиться перед дальней дорогой. До Ближней Щучьей старицы было километров семь, а до зимовья, где работали косари, еще дальше. Но Женя не чувствовал усталости на первых километрах. Перед ним лежала пойменная степь, заросшая густыми высокими травами. Без деревьев, без возвышений – сплошная равнина. Где-то у горизонта в далеком розовом мареве угадывались желтые осыпи противоположного берега Иртыша, куда ежегодно достигал весенний разлив. Над ними возвышались строения какого-то загадочного города, освещенного предобеденным солнцем.
— Папа, а что там, на этих увалах? – спросил Женя.
— Я сам не знаю, — признался отец. – Может, какой-нибудь большой поселок хантов-оленеводов. Сейчас их из всех юрт переселяют в новые добротные дома; в поселках строят школы, детские сады, клубы. Ханты живут в них оседло летом и осенью, а зимой кочуют со своими оленями на севере, где начинается зона тундры.
От этих слов в голове Жени разыгрались яркие фантазии. Несколько дней назад Витя Малышкин дал почитать ему маленькую книжечку о покорении сибирского ханства дружиной Ермака. Где-то в этих краях, чуть выше по течению Иртыша, была столица сибирского царства. Женя представил себе, как сотни лет назад по этим степям в кожаных панцирях с луками и стрелами на горячих конях неслись бесстрашные воины Маметкула, главного воеводы хана Кучума. Они горели желанием отстоять свою свободу. Но ратники Ермака, стреляя огнем из пищалей, рассеяли многотысячное войско, овладели столицей ханства городом Сибирью и взяли в плен Маметкула. Затем поплыли дальше на своих ладьях, покоряя крепость за крепостью до самой Оби. Особенно запомнилась Жене смерть знатного остятского князя Самара, который собрал большое войско для битвы с россиянами, но погиб от пули атаманской. Может, селение Самарово было тогда одной из главных защитных крепостей остяков? И до сих пор носит его славное имя?
А степь смеялась под горячим солнцем, источая волны тонких ароматов. Хоры кузнечиков стрекотали так громко и слаженно, словно весь окружающий воздух превратился в единый оркестр. Легкий ветерок колыхал это безбрежное море. Из травы то справа то слева выпархивали молодые утки и, часто махая крыльями, исчезали невдалеке. В преддверии наступающей осени август спешил отдать всю свою сказочную щедрость земле и людям.
Им и здесь повезло. Когда в третьем часу дня они подошли к зимовью, то увидели косарей рыбзавода, готовившихся возвращаться в затон. Весь правый берег старицы Дальней Щучьей был уставлен высокими скирдами сена, очень напоминающими издали деревенские избы. На передней телеге уже были привязаны конные грабли и сенокосилка, со второй еще не выпрягли лошадь. Записка от Кайгородова не потребовалась; бригадир Андрей Нетребко радостно стал обнимать Женю и отца. В первые минуты Женя едва узнал его; такой он был весь собранный, загорелый и веселый – совсем не похожий на того грустного украинца, который встречал на самаровской пристани жен и детей ссыльных.
Нетребко посадил Женю к себе на колени, подъехал к ближайшему нескошенному массиву с густым высоким пыреем и сделал четыре длинных прохода по одну и другую стороны делянки. Трава под ножами косилки ложилась пышным темно-зеленым рукавом, и от нее исходил едва уловимый запах парного молока.
— Вот и хватит вам для начала на две добрых копны, — сказал Андрей Нетребко и остановил коня.
Пока остальные ямщики выносили из избушки разный инструмент и одеяла, отец и Нетребко о чем-то оживленно беседовали. Потом Андрей выбрал на возу самую лучистую наведенную косу и вручил ее отцу вместе с двумя граблями и скирдовыми вилами с длинными ручками. Все распрощались, удобно расположились на телегах, подложив под себя охапки свежего сена, и двинулись в затон. В степи еще долго был слышен смехи громкий говор ямщиков.
