Валерий Танчук
На следующее утро от усталости и прежних переживаний с «прицепившимся блудом» не осталось и следа. Еще с вечера Витя Малышкин предложил Жене продать часть ягод на рынке, а чтобы сохранить их товарный вид, не пересыпать и оставить в туеске до утра. Витя явился у калитки в первых лучах с берестяным коробом за спиной. Низкое солнце обливало его сзади розовым маревом и, казалось, что он не идет, а скользит по золотисто-зеленой траве. У Жени все было наготове, не хватало только бумажных кульков. Витя сказал, что у него их достаточно на двоих. Утро было свежим и отрадным.
Минут через сорок они уже стояли на рыночной площади Ханты-Мансийска и поочередно зазывали покупателей: «Ягода черника! Ягода черника! В десять раз последнее, чем земляника!». И это срабатывало безотказно. Люди подходили, любовались на крупную, почти величиной с вишню, темно-синюю ягоду и брали сразу по четыре-пять стаканов. У каждого туеса был специальный боковой «карманчик»; чуть приоткроешь задвижку – и сразу набегает полный стакан. Ни одна ягодка не подавлена!
— Ну и везет же нам, — то и дело приговаривал Витя, когда они за каких-то полчаса продали больше половины. Смотришь, так и на школьный костюмчик накопить можно…
Женя тоже был не против купить такой же костюмчик, как у тех мальчиков с новенькими портфельчиками, которые пришли со своими родителями записываться в пятый класс Самаровской средней школы. Но выручки оказалось не так уж много, зато оба были довольны, что в карманах у них появились собственные деньги.
— Мама, ты посмотри, что я принес! – еще с порога закричал Женя, держа в руке своей первый заработок, но неожиданно увидел в комнате двух мужчин, которые укрепляли в спальне, над окном, темную конусообразную тарелку с металлической поперечиной. Это были связисты. Один из них подошел к Жене, ласково взглянул на него и сказал, обращаясь к Анне Тихоновне:
— Это подарок для вашей семьи к первому сентября. Сынишка-то, наверное, первоклассник?
Женя еще никогда не видел домашнего радиоприемника. Стоил о немного покрутить черную эбонитовую головку в центре поперечины, как из глубины темного конуса раздавался приветливый голос, и звучала музыка.
Как только связисты ушли, появилась помолодевшая, вся озаренная изнутри, тетя Нюра и радостно сообщила:
— Мне тоже радио провели! Включайте поскорее, Русланова концерт дает!
Разудалый, с эмоциональной окраской, сильный голос Руслановой заполнил комнату. Всем стало так празднично на душе, что захотелось немедленно пуститься в пляс:
…Валенки, да валенки,
Ой, да не подшиты, стареньки;
Нельзя валенки носить,
Не в чем к миленькой ходить!
— Э-э-эх! – не выдержала тетя Нюра, когда Русланова выдала очередное обжигающее коленце – и давай танцевать.
Женя, глядя на нее, врезал гопака, а Анна Тихоновна, выписывая ногами кренделя и прихлопывая в ладоши, присоединилась к ним. Отец, вернувшийся с дежурства, застыл на пороге от удивления: что же это такое делается?!
— Нам радио провели! – в один голос закричали женщины и продолжали танцевать.
Вечером Женя оставил прохладные сени и перенес свою кровать в спальню. Теперь он каждое утро просыпался под торжественные звуки гимна.
— Ноне орешный год. До школы-то остались считанные деньки; пошишковать бы, — мимоходом сообщила тетя Нюра на следующий день. Вся улица с утра до вечера на кедрачах сидит.
Обычно шишки по осени заготавливают целиком. Приносили в мешках и высыпали под кровать или в другом сухом месте, потом, долгими зимними вечерами, сидя у горящей печки, щелкали необыкновенно вкусные кедровые орешки. Женя часто наблюдал, как бурундуки запасали шишки на зиму. У подножья старых кедров, где толстые корни образуют развилку, земляная белка устраивает свою кладовку. Наносит с вершины самых крупных шишек и закроет их прошлогодней хвоей, оставив у самого ствола небольшую норку. Зимой, в лютые морозы, эти кладовки настоящий рай для бурундука – и тепло и сытно.
Мальчишки с улицы часто опустошали эти гнезда, но Витя Малышкин – никогда. Он жалел этих зверьков, и Жене наказал, что так шишковать позорно.
Пока тетя Нюра собиралась, Женя пригласил в компанию Витю и Надю Малышкиных, и они вчетвером отправились за огород, где стеной стояли старые кедры с крепкими сухими сучками до самого низа. Витя и тетя Нюра подробно растолковали жене, как нужно залазить на кедр, чтобы не сорваться вниз:
— Прижимайся к стволу изо всей силы, ногу ставь у самого основания сучка, да вначале опробуй его рукой; если не сломаешься, значит, надежный.
— А уж когда доберешься до здоровых веток, считай, что ты наверху, — добавила тетя Нюра.
Когда Женя оказался на вершине громадного кедра, чудная картина открылась перед ним. Сплошное хвойное море лежало до самого Иртыша. Он блестел на горизонте седой полосой. Все темно-зеленое поле перед ним было усыпано бесчисленным множеством торчащих кверху шишек. И над всем этим простором сияло неимоверно яркое солнце
Сама вершина, на которой стоял Женя, представляла собой чашу из толстых, загнутых вовнутрь, ветвей. Все они были синими от шишек.
— Выломай длинную сухую ветку и сбивай их вокруг себя! – крикнул с соседнего дерева Витя.
При первых же ударах шишки дождем посыпались вниз. Кто-то ойкнул; то ли тете Нюре, то ли Наде досталось по спине. Вскоре все мешки были заполнены, мох под деревьями сплошь устлан шишками, а Витя и Женя со своих кедров не сбили и половины урожая. Очень уж богатым на орех выдался год.
После обеда пришел соседский Митя Желудов и пригласил Женю на ночную рыбалку вместе с Витей Малышкиным.
— У меня перемета нет, — расстроился Женя.
— А ты сделай его сам. До ночи еще сколько времени. Я тебе капроновый шнур принесу, — предложил Митя.
Женя вдвоем с Малышкиным часто рыбачил и ночью на реке Санаторке. Сколько там было всякой рыбы! И язь, и нельма, и стерлядь, и осетр. Песчаный плес лежал у подножья высоких глинистых осыпей правого берега Иртыша. Густой сосновый бор покрывал их вершины, и корни деревьев, как лианы, свисали с обрыва. Чуть ближе к воде, на уступе, в глиняной стене, рыбаки вырыли небольшие пещеры. Забросишь с вечера переметы, разведешь перед входом костер и сидишь в теплом аромате сосновой смолы, ожидая, пока рыба заглотит наживку. От пещер было видно, как вдалеке дремлет Обь в объятьях с Иртышом, опрокинув на себя ночное звездное небо…
Часа через два спускаешься к реке, а перемет уже натянут, как струна. Значит, много нацеплялось всякой добычи, пора вытаскивать…
Жене так захотелось снова побывать на рыбалке, что он немедленно пошел к Вите Малышкину за крючками. Перед домом, на просторной поляне с бархатной травой Женя натянул капроновый шнур и через каждый метр стал привязывать к нему разные по величине крючки на коротком поводке из более тонких капроновых ниток. Мальчик бросился было помогать Жене, но запутался в нитках и предпочел гоняться за воробьями. Из Ханты-Мансийска по тропинке, что шла рядом с улицей, в Самарово направлялся празднично одетый молодой мужчина, чуть выше среднего роста, со смуглым лицом и черными волнистыми волосами. Он очень походил на цыгана. Мужчина пребывал в хорошем настроении и напевал себе под нос веселую песенку.
У Мальчика была своеобразная манера заигрывать с прохожими: он догнал цыгана и уцепился зубами за его штанину, видимо, ожидая похвалы, как это часто случалось у него с тетей Нюрой.
— Мальчик, ко мне! Не смей чужих трогать! – изо всех сил закричал Женя и бросился к цыгану, чтобы оттащить собаку, но запутался в капроновом шнурке и шлепнулся на землю.
Лицо цыгана перекосилось от злобы. Он ударил Мальчика ногой с такой силой, что тот завизжал, пролетел по воздуху метров пять и упал рядом с Женей. Потом схватил обломок кирпича и швырнул его в собаку, но попал в Женю.
— Дядечка, не бейте его! – взмолился Женя, прикрывая Мальчика. Он очень добрый щенок. Он только хотел поиграть с вами!
— Вот я сейчас так поиграю с твоим псом, что ему небо с овчинку покажется! – окончательно рассвирепел мужчина и запустил второй обломок кирпича в Мальчика.
На это раз Жене досталось по колену, и стало так больно, что он заплакал. У цыгана больше не было кирпичей под руками, и он, выкрикивая ругательства и грозя кулаком, двинулся дальше.
Расстроенный Женя приковылял к Малышкиным и обо всем им рассказал. Тетя Оля осмотрела распухшее колено и сразу же наложила холодный соленый компресс. Она догадалась, кто это был:
— Директор Самаровской средней школы, по прозвищу «Ефрейтор Шкуро». Он, видимо, возвращался с учительской конференции, которая проходила в Ханты-Мансийске перед началом учебного года, пообщался с коллегами, чуть выпил и был в отличном настроении. А тут собака… Злой и спесивый человек. Соседку нашу, Таню, которая училась в девятом классе, заклевал начисто за то, что она часто улыбалась во время его урока. Пришлось переходить на учебу в Ханты-Мансийск. Школьники в Самарово прозвали его за злобный нрав «Ефрейтором Шкуро».
Боль в колене стала понемногу утихать, и Женя вскоре забыл про цыгана в предвкушении ночной рыбалки.
