Игорь Стась
…После создания 10 декабря 1930 г. национальных округов на Крайнем Севере, основной задачей комсомола ставился рост организации за счет представителей малых народов. Чтобы мобилизовать комсомольцев, осенью 1931 г. был объявлен набор в комсомол имени Первой Остяко-Вогульской конференции ВЛКСМ, в рамках которого планировалось ввести в окружной состав комсомола не менее 30% малых народов. Решением оргбюро Остяко-Вогульского округа также намечалось «к первой конференции комсомола при каждом сельсовете, тузсовете и колхозе организовать комсомольскую ячейку».
За первый год окружной комсомол вырос с 913 чел. в 1931 г. до 1501 чел. в 1932 г. (рост на 64 %), из них за счет малых народов организация увеличилась с 53 чел. в 1931 г. до 453 чел. в 1932 г. (рост на 755 %), то есть доля коренного населения в ВЛКСМ выросла с 5,8 % до 30,2 %. На 1 сентября 1933 г. Остяко-Вогульская окружная комсомольская организация насчитывала 91 ячейку и 1757 комсомольцев, из которых 557 были ханты, манси и ненцы (удельный вес – 32 %). Однако, надо отметить, что статистика учета новых членов в окружном комсомоле в начале 1930-х гг. велась скверно, поэтому в источниках можно встретить вариации цифр (правда несущественные) общего количества комсомольцев, но относительные процентные величины, как правило, были сходными.
Заведующий организационным отделом Остяко-Вогульского окружного комитета ВЛКСМ ханты М.Я. Савин в докладе на I-й партийной конференции Остяко-Вогульского национального округа весной 1932 г. сообщал, что рост членов комсомола являлось «новым свидетельством растущей мощи отсталого туземного Севера, выражением все более повышающегося авторитета партии и комсомола в среде туземной массы». А III-й объединенный Пленум ОК и КК ВКП(б) осенью 1932 г. отмечал: «Значительный рост комсомольской организации свидетельствует, в условиях национального округа, о росте активности туземной массы с одной стороны и повышения в глазах туземцев авторитета комсомола с другой».
Однако, несмотря на это пополнение, партийная конференция все же признавала недостаточный рост комсомола, особенно за счет молодежи малых народов. Чтобы решить эту проблему конференция призывала райкомы и ячейки проводить широкую массово-разъяснительную работу среди молодежи, в частности туземной, посредством организации индивидуальных бесед, собраний, вечеров, конкурсов на лучших плясунов и гармонистов, читок, политкружков, добровольных обществ, отправки специальных бригад в туземные юрты и т. д.
Таким образом, в первые годы становления Остяко-Вогульского округа комсомольская организация была сосредоточена на коренизации своего аппарата. Кажется, что достичь показателя в 30% представителей малых народов в комсомоле удалось быстро и легко. Но зачастую расширение ВЛКСМ за счет коренного населения было фиктивным. По факту среди малых народов создавались неработающие комсомольские ячейки. Так, в Сургутском районе, где было 17% туземцев-комсомольцев, некоторые ячейки всем составом выходили из молодежной организации (например, юганская ячейка), что связывалось с отсутствием политико-воспитательной работы среди вновь принятых в комсомол и туземной молодежи. Или ячейка из 7 комсомольцев в юртах Есаульских Нахрачинского сельсовета, созданная весной 1931 г., которая не работала по причине того, что, как указывалось, райкомол просто про нее забыл.
Кроме всего прочего, в окружном ВЛКСМ велся слабый учет комсомола и молодого поколения. Организация зачастую не знала каждого комсомольца, где он находился, происходили несвоевременные и неправильные посылки статистических отчетов. В частности, в результате слабого учета комсомольцев березовская организация за последний квартал 1931 г. снизила свои ряды на 49 чел. Можно предположить, что в комсомольских райкомах отсутствовала четкая система учета новых комсомольцев-представителей малых народов.
В 1934 г. на страницах известного журнала «Советский Север» анонимный автор остро обсуждал эту проблему. Он указывал, что «Остяко-Вогульская комсомольская организация еще недостаточно развернула свою работу среди молодежи из трудящихся малых народов Севера в наиболее отдаленных уголках округа и не проникла в такие места, как речки Казым, Сосьва, Ляпин, Аган, Тром-Юган, Юган, Пим и др.». Отметалось, что комсомол не смог освоить глубь тайги и тундры.
Анонимный автор задавался вопросом: «Почему, например, в Остяко-Вогульской организации комсомола получилось так, что она недостаточно проникла на ряд речек, где находится большинство остякского и вогульского населения?». Такие же проблемы отмечались и у комсомола Ямала. По его мнению, ответ заключался в том, что не были проанализированы местные условия и особенности каждого района: «Ямальская организация недостаточно учла кочевой образ жизни основной массы ненецкого (самоедского) населения и не приспособила к нему своей работы. Остяко-Вогульская организация также недоучла полукочевого, а местами и кочевого образа жизни населения, большую разбросанность его маленькими юртами (деревнями в 2-3 дома) и не приспособила к этому формы своей работы. Кроме того, и та и другая недоучли культурно-политической отсталости всего населения и молодежи, остатков патриархально-родовых пережитков и еще значительного влияния стариков и особенно шаманов на молодых. В этом основная причина того, что комсомольские организации Крайнего Севера недостаточно проникли в самые отдаленные места и все еще недостаточно вовлекли в свои ряды передовую часть трудящейся молодежи».
Комсомол рассматривался как оседлая и «городская» организация, которая была не способна трансформироваться под жизнь кочевого и полукочевого населения: «Комсомольские организации Крайнего Севера в основном брали ставку на развертывание своей работы в центральных, оседлых районах, с более культурным населением, где формы и методы комсомольской работы ничем (или почти ничем) не отличаются от работы центральных районов Союза». Отмечалось, что комсомольцы «не подумали над тем, каким путем проникнуть вглубь тайги и тундры, к кочевому и полукочековому населению, как организовать там комсомольскую работу, как там, в соответствии с местными условиями, видоизменить формы и методы работы и что избрать там основным звеном в работе».
Поэтому было жизненно необходимо в национальных районах Крайнего Севера разработать новую методику комсомольской работы с рассеивающимся и неуловимым коренным населением. Анонимный автор статьи в «Советском Севере» призывал комсомольцев заимствовать партийные методы работы: создать кочевые (передвижные) советы, красные передвижные чумы, школы и передвижки, медицинские и ветеринарные отряды, разъездную торговлю и т. д. Также он призывал ввести в практику работу с местным населением, когда оно находится на зимних стоянках вблизи кооперативов, факторий Союзпушнины и других организаций. При таких пунктах должны были создаваться комсомольские очаги, аванпосты, которые могли бы вырасти в комсомольские ячейки.
Также автор предложил оформить практику посылки в тайгу и тундру к кочевому населению оргпартгрупп. В этом процессе должны были быть задействованы лучшие комсомольские силы, знающие язык местного населения. Такие активисты, хотя бы по одному человеку, внедрялись в каждое передвижное учреждение в качестве постоянных работников этих организаций (секретари советов, заведующие и помощники завед. красными чумами, учителя, переводчики и т. п.). Один из лидеров Остяко-Вогульского окружкома ВЛКСМ М.Я. Савин также предлагал райкомам обратить внимание на организацию новых комсомольских ячеек, групп в туземных юртах, где имелись три-пять комсомольцев и база роста, а также создание ячеек или групп на рыбопромыслах (сезонных и др.). К этим группам прикреплялись бы лучшие комсомольцы из актива для налаживания работы, а члены бюро районных комитетов и окружного комитета должны были чаще выезжать на места для «осуществления живого руководства над комсомолом». В деревнях и юртах, где не было партийных ячеек, но находились ячейки комсомола, планировалось выделять партприкрепленных непосредственно от РК ВКП(б).
Историк Ю. Слёзкин особо выделял, что культурные преобразования малых народов осуществлялись с помощью красных юрт, которые создавались по образцу передвижных христианских миссий, были разновидностью «культотрядов» и обычно состояли из юных энтузиастов-комсомольцев. Однако, как подмечал ученый, «проблема заключалась в том, что на Крайнем Севере было очень мало комсомольцев и еще меньше энтузиастов». Таким образом, государство ставило задачу взять под контроль местное население методом группирования комсомольцев и молодежи малых народов, распространяя обширную сеть управления в необъятных просторах тайги и тундры. Однако эти группы чаще создавались как мнимые, без управленческих связей с центром и координаторов на местах.
Помимо этого, существенным методом работы комсомольцев по привлечению малых народов в ВЛКСМ оставалась пропаганда, которая подавалась в форме политучебы: комсомол должен был принять меры для того, чтобы «охватить всеми видами политучебы, как можно более широкие слои рабочих, колхозников, батраков, середняков, единоличников, особенно туземцев. Нашей задачей должно быть – максимальный охват политучебой трудящихся, а для всех коммунистов и комсомольцев, – обязательная повседневная марксистско-ленинская учеба». Однако малые народы были хуже всего охвачены «политическим просвещением». В начале 1933 г. из 1545 комсомольцев политучебой было охвачено 1193 чел. (74%), а остальные незатронутые политпросвещением состояли главным образом из одиночек ханты и манси, «которые в силу этого вынуждены работать «в потемках и вслепую». Чтобы хоть как-то привлечь к политпросвещению малые народы, партия призывала для вновь принятых в ВКП(б) и комсомол туземцев вести политучебу на их родном языке.
Важным элементом в политучебе объявлялось проведение общего сбора всех коммунистов и комсомольцев – партдня. Однако первый же партдень в строящейся столице округа Остяко-Вогульске провалился. Первое партийно-комсомольское собрание, назначенное в доме туземца, было сорвано, а второе собрание, проводившееся 28 октября 1932 г. посетило лишь 68 % коммунистов и 55 % комсомольцев нового города, а туземцев, работающих в аппаратах, как было указано в газете, «было совершенно мало».
В целом, несмотря на объявление новых методов работы среди туземцев, к середине 1930-х гг. задачи по комсомольскому освоению глубокой югорской тайги так и не удалось решить. В конце 1934 г. председатель Комитета Севера П.Г. Смидович писал, что нигде в других районах страны «не ощущается так остро потребность укрепить и углубить работу партийных и комсомольских организаций, расширить их сеть». Более позитивную оценку в 1935 г. высказывал заместитель председателя Комитета Севера А.Е. Скачко: «партийные и комсомольские организации, хотя еще и недостаточно многочисленные, уже охватывают своим влиянием разбросанное население», что «в Ненецком и Остяко-Вогульском округах уже редко можно встретить стойбище, в котором не было бы хотя бы одного комсомольца».
Этот пафос прогрессисткой парадигмы захватил впоследствии советскую научную историографию и продолжает сильно влиять на оценку комсомольской деятельности в постсоветской исторической науке, в которой до сих пор можно встретить, например, такие «советизированные» выводы о роли молодежной организации в 1930-х гг.: «Малые народы Сибирского Севера как никогда были сплочены вокруг комсомола, который, руководствуясь установками коммунистической партии, шаг за шагом помогал им преодолевать многовековую отсталость». Размышляя над этими умозаключениями, очевидно, приходишь к вопросу о степени устойчивости и гибкости границ социальной идентификации комсомольцев и малых народов.
Этнические и классовые границы
Советско-коммунистическая система определила комсомольскую идентичность как категорию интернациональную, расположив ее между двух противоборствующих идеологем «великодержавного шовинизма» и «местного национализма». Для комсомольца было неприемлемо иметь поведение, которое могло быть растолковано с этих двух позиций. Великодержавный шовинизм усматривался в проявлениях пренебрежения русских комсомольцев к представителям малых народов. Пример такого случая разбирался на страницах газеты «Остяко-Вогульская правда», когда во время строительства туземного города (столицы Остяко-Вогульска) бывший комсомолец Звягин стоял во главе травли и битья русскими «нацменов». Рассказывалось, что он устроил драку с нацменом на вечере самодеятельности и посыпал его многоэтажными бульварными ругательствами.
Одновременно комсомольская идентичность была чуждой жителям тайги и тундры, даже если они формально являлись членами молодежной организации. Отстранение от комсомольских образов действий трактовалось как выражение «местного национализма». Показательна история кончины комсомольца-ханты в селе Малый Алтын, который перед смертью попросил похоронить его по-комсомольски. Отец комсомольца Петр Савин обратился в правление колхоза и комсомольскую ячейку с просьбой организовать красные похороны, на что получил отказ. Колхоз и ячейка вообще никого не отпустили на похороны. В итоге отец комсомольца нанял посторонних людей и при их помощи похоронил сына.
В таком безразличии мало-алтынских комсомольцев окружком ВЛКСМ обвинял некоего сына кулака, сидевшего в правлении колхоза, но при этом выступавшего против комсомола и толкавшего комсомольца Савина на путь религиозных похорон. Из сообщения в газете «Остяко-Вогульская правда» можно сделать вывод, что отказ комсомольца от религиозных похорон привел к тому, что комсомол и колхоз в принципе отказались участвовать в погребении. Эта история свидетельствовала о дрейфе идентичности у малых народов в условиях социалистической экспансии на Крайний Север. Одни комсомольцы-туземцы отказывались от маркеров этнической культуры, отдаваясь новому строящемуся миру. Другие комсомольцы, как и колхозники, в глубине югорской тайги нередко были просто фиктивными членами организаций и не являлись носителями коммунистической идеологии, а их комсомольская идентификация либо полностью отсутствовала, либо была второстепенной по отношению к этничности. Вместе с тем на Крайнем Севере нередко практиковалось игнорирование со стороны соплеменников этничности тех, кто стал комсомольцами, которые отныне не воспринимались как свои («теперь, говорят, ты не наша»).
Противостояние с «местным национализмом» рассматривалось в качестве классовой борьбы. Поэтому партия выступала за очищение комсомольской организации от носителей туземного национализма – полуфеодалов, кулаков и шаманов. В 1932 г. в рамках кампании по обмену комсомольских билетов на единый билет с всесоюзной нумерацией, ВЛКСМ приступил к классовой чистке организации: «Повысить классовую боеспособность рядов ВЛКСМ, развернуть ожесточенную борьбу на два фронта против правых и «левых» оппортунистов, великодержавного шовинизма и узкого национализма – центральная задача кампании обмена билетов. Дети кулаков, и шаманов, проникшие в ряды ВЛКСМ не должны получить новых комсомольских билетов». Так, весной 1932 г. в Самаровском райкоме ВЛКСМ в связи с обменом билетов было исключено из комсомола «классово-чуждых» 8 человек и вновь принято 80 чел. – из батраков, бедняков и середняков, которые в скором времени должны были стать частью трудового населения и носителями новой социалистической культуры.
Самоопределение молодежи в значительной степени зажималось в границах этнической устойчивости и комсомольской инновации. Большевистские правила позволяли лишь при одном условии вырваться национальной молодежи из этих цепей – переходе на оседлость. Так, оседлые манси Кондинского района представлялись как более культурное население, менее сохранившее пережитки патриархально-родовых отношений. В силу этого молодежь в районе была раскрепощенней и имела «ряд других особенностей, более типичных русской северной деревне».
Комсомол преподносился в национальных районах как соединяющая нить между молодым поколением культурно отсталых народов и мировой продвинутой революционной молодежью. Эта связь налаживалась путем проведения Международного юношеского дня (МЮДа). В день 18-го МЮДа 1932 г. окружком ВЛКСМ выпустил символический рапорт о деятельности местных комсомольцев. В отчете указывалось, что «Остяко-Вогульская комсомольская организация от XVII до XVIII МЮДа шла по вехам организационного бюро округа», а основная задача – «это социалистическое переустройство Севера».
ВЛКСМ конструировал социалистическую идентичность молодежи малых народов не только посредством комсомолизации, борьбы с «великодержавным шовинизмом» и «местным национализмом», но обеспечивая идеологическую базу для трансформации молодых людей в трудовое население. На большевистском языке это называлось «выковка коренного туземного пролетариата», причем выковка должна была осуществляться за счет рабочих, батраков, бедняков и части середняков. Ответственный секретарь Остяко-Вогульского окружкома ВЛКСМ И. Таравский писал по этому поводу: «Нужно обратить особое внимание на вербовку в комсомол туземной молодежи остяков, вогулов, ненцев и др. Туземная молодежь – батраки, бедняки, лучшая часть середняцкой молодежи, должна быть в наших рядах».
Для этого объявлялся лозунг «100 процентное вовлечение рабочей, батрацкой молодёжи в комсомол». В 1932 г. в окружном комсомоле состояло рабочих и батраков 237 чел. (15,8%) и единоличников батраков, середняков 260 чел. (17,3%). Остальной социальный состав комсомольцев был следующим – колхозников 787 чел. (52,5%), учащихся 144 чел. (9,6 %), служащих и пр. – 71 (4,7%). Таким образом, ставилась задача привлечения в ВЛКСМ в первую очередь из масс батраков и рабочих коренных национальностей.
Однако туземный пролетариат пополнялся в основном за счет середняцкой молодежи. На Первой партийной конференции Остяко-Вогульского округа весной 1932 г. отмечалось, что происходило «осереднячивание» комсомольской организации (принято было за 6 месяцев середняков 108, т. е. 21,8%)», в то время как бедняцкая и батрацкая молодежь вступала в комсомол медленными темпами. Особенно слабый рост комсомола был за счет молодых батраков – кочевых и полукочевых туземцев (за 6 месяцев их было принято 40 чел., 8%). В этой связи конференция ставила задачи «выковки коренного туземного пролетариата» через вербовку туземцев в производство на рыбоконсервные фабрики (Самарово и Сургут), лесопильный завод в Самарово и на другие вновь намечающиеся предприятия.
Эти исторические кейсы определяли динамику и эластичность границ этнических и классовых идентичностей комсомольцев. Новые категории самоидентификации не были устоявшимися в условиях национального и социалистического строительства на Крайнем Севере. В политических проектах эти границы организовывались как исходные и постоянные императивы с жесткими пределами, в то время как социальная реальность выстраивала ситуативную тождественность населения региона в зависимости от государственных классификаций, обыденных предрассудков и культурных норм.
Хозяйственно-политические кампании
Материалы периодической печати показывают, что основной дискурс комсомольцев Остяко-Вогульского округа воспроизводился посредством текста о хозяйственной деятельности по пути социалистической реконструкции. Мероприятия комсомола реализовывались в рамках «хозяйственно-политических кампаний», которые включали рыболовство, пушной промысел, лесозаготовки, посевные, мобилизацию средств на строительство пятилеток и др. Именно «кампании» обеспечивали политическое содержание трудовой деятельности комсомольцев, которое определялось задачами привлечения молодежи в комсомол во время хозяйственных работ. «Неполитическое» использование комсомола резко критиковалось. Например, Кондинский райком ВЛКСМ осуждался за то, что привлекал комсомольцев в качестве сторожей и уборщиков, в то время как IX съезд комсомола объявил лозунг «Комсомол – одна ударная бригада», что означало применять труд комсомольцев в хозяйстве только бригадным методом. Тем самым подлинным смыслом хозяйственно-политических кампаний и создания ударных бригад было не экономической мобилизацией молодежи, а политическим действием группирования и социалистической идентификации неоднородного населения.
Первостепенное значение обретали рыбная ловля и пушной промысел, которые словно ориентировали комсомольцев на традиционное хозяйство малых народов округа. К 1934 г. непосредственно на рыбопушном лове было занято свыше 500 комсомольцев, из которых до 100 членов организации работало на массовой работе в качестве зав. красными агитлодками и красными уголками, культармейцев, ликвидаторов и одновременно многие из них занимались самим промыслом.
Особенно отметилась кампания весенне-летней путины 1932 г., когда окружком Остяко-Вогульского комсомола выпустил переходящее красное знамя «Борьба за рыбу – борьба за Урало-Кузбасс» и объявил борьбу за знамя между райкомами за выполнение 40.000 рыбы. Непосредственно на лове рыбы, согласно постановлению окружкома ВКП(б), должны были быть задействованы 75% комсомольцев округа. Но постановление не выполнялось: на рыбной ловле находилось 312 чел. (21,7%) из 1437 всех комсомольцев округа. Только отдельно выделялись «столичные» самаровские комсомольцы, которые проводили рыбэстафеты и организовали 4 ударные бригады, которые, однако, к маю 1932 г. также упрекались за «не включение в штурм весенней путины». К 1934 г. в округе на рыбопромыслах действовало 12 комсомольских бригад, а 21 комсомолец работали бригадирами. Таким образом, из того, сколько внимания уделялось этому вопросу на страницах прессы, можно сделать вывод, что участие в рыбозаготовках было важнейшим хозяйственным пространством группирования комсомольцев.
Другие мероприятия были не такими важными и зачастую не такими удачными для комсомольцев. Например, критике подвергался самаровский комсомол, который игнорировал работы по проведению посевной и огородной кампании и не помогал Самаровскому сельсовету (за некоторым исключением комбинатской и почтовой ячеек). Помимо посевной и рыбозаготовительной кампаний, комсомол Самарово осуждался за плохое участие по обмену билетов и трехразовый срыв политучебы. Вместе с тем весной 1933 г. 79% комсомольцев были охвачены различными формами партийно-комсомольского просвещения и свыше 500 чел. беспартийной молодежи задействованы в политучебе. Также комсомольцы были активно подключены к подготовке к новому учебному году и помощи школе.
Хозяйственно-политической кампанией окружного ВЛКСМ считалась и мобилизация денежных средств на стройки первой пятилетки. Летом 1931 г. комсомольцы подписывались на займы «3-й решающей год Пятилетки» и «Пятилетка в четыре года». Первое место по количеству привлеченных инвестиций занимала ячейка ВЛКСМ на строительстве нового городка, которая распространила средств на сумму 1900 руб. Газета «Остяко-Вогульская правда» призывала ячейки округа развернуть требуемую работу по боевому распространению займа, что комсомол должен быть впереди по мобилизации внутренних ресурсов [2]. К сентябрю 1932 г. по мобилизации средств было организовано 28 ударных бригад, собрано 128199 руб.
В 1932 г. знаковым событием для комсомола стал проект строительства самолета силами окружной организации в целях развития региональной авиации. Название самолету было решено присвоить «Остяко-Вогульский комсомолец». В мае 1932 г. на постройку самолета комсомольцы объявили сбор средств. Через некоторое время отмечалось, что Сургутский и Самаровский райкомы ВЛКСМ развернули соревнование по сбору средств на строительство самолета, в то время как остальные райкомы не принимали никакого участия. Сбор средств шел медленно. Так, из запланированных 30 тыс. руб. к 25 июня 1932 г. было собрано только 2004 руб. (6,68%). К сентябрю 1932 г. было собрано только 8000 руб.
Особую роль в хозяйственно-политических кампаниях играли социалистические соревнования между комсомольскими ячейками. Однако их не всегда удавалось проводить. Так, в августе 1931 г. коневская комсомольская ячейка вызывала на соцсоревнование коммунальную самаровскую ячейку, но ответа не получила. В январе 1932 г. коневцы повторно призывали соревноваться самаровцев.
Главными соцсоревнованиями выступали мероприятия по обмену старых билетов на новые единые комсомольские билеты с всесоюзной нумерацией. Весной 1932 г. Остяко-Вогульский окружной комитет комсомола вызвал на социалистическое соревнование Ямальский окружком по обмену комсомольских билетов на всех комсомольских ячейковых и групповых собраниях. В рамках этой кампании намечалось: 1) организовать не менее 50 ударных бригад Остяко-Вогульскому окружкому и 20 ударных бригад Ямальскому окружкому по отраслям хозяйственной и культурной работы (рыбозаготовки, пушзаготовки, лесозаготовки, мобилизация средств, ликвидация неграмотности и т. д.); 2) охватить всех комсомольцев политучебой; 3) ликвидировать задолженность по всем взносам; 4) создать номера бюллетеней по теме обмена билетов; 5) не допустить исключения из комсомола без достаточных причин и др. Кампания по обмену билетов, как отмечали ее авторы (руководящие комсомольцы Таравский, Савин, Шуклин), должна была поднять активность комсомола в хозяйственно-политических кампаниях и спаять комсомол вокруг партийной организации в том числе «за перестройку Севера из отсталого в новый социалистический».
Сцепление комсомольской организации с новой культурой малых народов Крайнего Севера осуществлялось через участие в строительных работах, в первую очередь на стройке новой окружной столицы – туземного города, который в марте 1932 г. получил имя Остяко-Вогульск. Еще 1 июня 1931 г. на первом заседании оргбюро ВЛКСМ Остяко-Вогульского округа сразу после обсуждения планов и итогов рыбной ловли и комплектования аппарата окружкома ВЛКСМ, разбирался вопрос о состоянии работы комсомольской ячейки на строительстве нового города. Осенью 1931 г. по инициативе самаровской комсомольской организации был устроен ряд массовых субботников, в том числе на строительстве нового городка задействовались 20 чел. Однако к осени 1932 г. указывалось, что партийная и комсомольская ячейки не участвуют в строительстве окружной столицы Остяко-Вогульска, не проводят никакой работы не только с беспартийными, но и с членами партии и комсомольцами. Также повышенный интерес вызывало строительство красного туземного дома в Шурышкарах, который своими силами возводила комсомольская районная организация. Этот дом должен был обладать функционалом гостиницы, в которой могли бы останавливаться представители коренного населения. Иначе, как отмечалось, они останавливались «у местных кулаков и шаманов, где классовый враг, пользуясь моментом, проводит свое влияние, и «часто за чайком», за бесценок скупает ценное сырье». Также с сожалением указывалось, что в этом деле хозяйственные организации не поддерживали комсомольцев.
Девиантность?
Однако хозяйственно-политические кампании являлись показательной витриной комсомольской деятельности. Из периодических источников с трудом, но все же выявляется отдельный пласт девиантного поведения комсомольцев. Деструктивность организаций ВЛКСМ чаще всего связывалась с пьянством и хулиганством. Приводился пример Березовского райкома: «Но есть в рядах комсомола и такие, которые являются для организации балластом, которые окончательно разложившись, только пьянствуют и ничего не делают. Секретарь Березовского РК ВЛКСМ тов. Чуков своей бездеятельностью и пьянкой довел районную комсомольскую организацию до того, что рост ее совершенно прекратился, комсомольцы не участвуют в проведении хозяйственно-политических кампаний». Либо случаи в Шурышкарском райкоме, когда комсомольцы вместо занятий в кружках по политучебе, играли в преферанс и хулиганили на улицах, а для оправдания слали записки руководителям кружков о болезни.
Вопиющая ситуация сложилась в 1930–1931 гг. во временной окружной столице Самарово, где комсомольцы встали во главе криминальных группировок. Здесь сложилась бандитская группа, именуемая «Мякишевщина», во главе которой стоял комсомолец Гаврила Мякишев. Банда терроризировала все Самарово, в том числе насиловали девушек. Местное население отмечало, что «половину девок на деревне спортили». В итоге секретарь Самаровского райкома партии Иван Копьев выгнал из рядов «Ленинского Комсомола этот окончательно разложившийся молодняк», из-за чего чуть сам не стал жертвой хулиганов. Однако впоследствии Гаврила Мякишев получил должность милиционера административной части поселка Самарово, после чего банду возглавил его брат Федор. В июле 1930 г. банда изнасиловала 14-летную девочку, за что через год в июне 1931 г. Федор Мякишев получил один год принудительных работ.
Тяжело уловимые в источниках случаи девиантного поведения членов комсомольских организаций лишь предполагают деструктивные категории идентификации. Не стоит преувеличивать их влияние на сознание молодых людей того времени, но и утверждать об их отсутствии представляется крайне глупым. Антисоциальные группы самоорганизовывались вне пространства «социалистической законности», но оттуда, извне, поддерживали свой статус «других» для необходимого очерчивания стандарта принятой идентичности. Они и были как раз теми осуждающимися отклонениями, которые утверждали рубежи социальных норм, в пределах которых государство группировало молодежь, да и в целом все местное население.
Таким образом, в начале 1930-х гг. при рождении Остяко-Вогульского национального округа комсомол изобиловал гранями идентичности. ВЛКСМ был не только орудием, но и предметом ленинской национальной политики: в одном лике боролся с агентами «великорусского шовинизма» и «местного национализма», а в другом – выступал как выразитель этих идей, не отказываясь от культурной «развитости» русских или этнического кода северного народа. Государство выстраивало из комсомольцев особые, но чаще мнимые группы для продвижения в глубинки тайги и тундры. Через это группирование комсомол разворачивал молодежь малых народов в ряды трудового населения, выковывал из таежной этничности «коренной туземный пролетариат», участвовал в «хозяйственно-политических кампаниях», но и в тоже время вел антисоциальную деятельность. И, конечно же, комсомольская организация сама была полем социалистической реконструкции, сражалась за рост комсомольского движения, что предопределило пути и итоги идентификации молодежного движения: «Комсомол северных национальных округов за последние три года значительно вырос, окреп и закалился в борьбе за социалистическое преобразование экономики и культуры Крайнего Севера, в борьбе с классовым врагом, правым оппортунизмом, «левацкими» заскоками, проявлениями великорусского шовинизма и местного национализма». С сегодняшних реалий этот плавильный котел молодежи Крайнего Севера интерпретируется как негативно, так и положительно, но вряд ли можно отрицать, что он обладал многообразием форм и сюжетов и встряхнул смыслы и ценности молодого поколения.
