Е. Грошева
Я. Г. Чусовитин: У нас там, понимаешь ли, ни транспорта, ни дорог, ничего там не было. Я месяца два ездил, пока нашел лошадей. Колхозы не дают, потому что дорога дальняя, может ведь дело кончиться неизвестно как. Долго еще сани готовили, потому что бездорожье, надо, чтобы на высоких копыльях.
А. К. Шмелев: Перед выходом в рейс оба отряда проверила Октябрина, добираясь до Перегребного и Шеркал по почтовой связи на перекладных лошадях, как во времена Пушкина.
О. В. Шкутова: Повезло мне с начальниками отрядов — они прошли хорошую школу, в Тюмени, и их опыт очень пригодился в работе в тех труднейших условиях, в которых они оказались. Тем более я-то им ничем особенно помочь не могла: в аппаратуре совершенно не разбиралась, знакомство у меня с ней было шапочное: в институте видела гравиметр только снаружи и то под стеклянным колпаком. Операторы быстро поняли мое невежество (да я и не скрывала), но только чаще стали обращаться с вопросами об аппаратуре. Спросят, а ответа не ждут, тут же сами ремонтируют и объясняют. Так многому обучили. Совсем молодые ребята, а такая вот мудрая деликатность.
А. К. Шмелев: Основной методической сложностью проведения гравиметрических работ по региональным профилям было отсутствие опорных пунктов (на которых контролируются показания гравиметра — прибора тонкого и капризного). Поэтому наблюдения проводились сразу двумя приборами с повторением двух последних точек, выполненных накануне. Закреплялись вехами точки, пригодные для посадки самолета и наблюдения опорной сети.
«Олений» маршрут выполнялся отрядом Журавлева. Снаряжение было довольно громоздким: два гравиметра, четыре аккумулятора, радиостанция, палатки, спальные мешки, продукты — плотная загрузка трех оленьих упряжек. Отряд быстро прошел профиль до Хангокурта, где зарядили аккумуляторы и дали передохнуть оленям. Дальше — триста километров безлюдной тайги до Ивделя. В отряде три человека: начальник Толя Журавлев (он же оператор), Женя Пунаев (второй оператор) и каюр. Договорились, что Журавлев в случае необходимости будет выходить на связь в любое время светового дня.
Журавлев сообщил о выходе из Хангокурта. Два дня радист экспедиции дежурил на приеме, на третий день позвал меня к рации: на связи Журавлев. Он сообщил, что отряд находится в Ханлазине, поселок нежилой, олени устали, просил разрешения вернуться в Хангокурт. Через неделю Журавлев сробщил, что выходит из Хангокурта. И появился на связи только на пятый день: «Находимся в ста километрах западнее Ханлазина, олени устали. Разрешите вернуться в Хангокурт». Через десять дней отряд вновь вышел из Хангокурта и пропал. Только на двенадцатый день пришла телеграмма из Ивделя: «Профиль завершен. Люди здоровы. Аппаратура исправна. Журавлев». Эту телеграмму я положил себе под стекло, и в трудные минуты, а их было еще немало, знакомый текст давал мне надежду, что люди выдержат, беда пройдет стороной.
О. В. Шкутова: Олени в тайге оказались непригодными. На них хорошо передвигаться в открытой местности, а зимники на маршруте были в большинстве случаев заросшими. Олени быстро выдыхались, гравиметры сильно трясло. Пришлось отряду становиться на лыжи и основную часть маршрута нести аппаратуру и снаряжение на спинах.
А. К. Шмелев: Отряд Чусовитина работал с конным транспортом. Кроме аппаратуры, везли с собой сено и овес, поэтому загрузили шесть подвод. В отряде было пять человек: начальник, оператор, радист и два возчика. Отряд работал той же методикой, что и Перегребинский, прошел профиль без особых приключений и до распутицы вернулся обратно по профилю в Шеркалы, попутно наблюдая точки, намеченные под опорную сеть для самолетных посадок.
Я. Г. Чусовитин: Мы шли километров по десять-пятнадцать. Проводника взяли. Ребята идут, топчут дорогу, чтобы лошади прошли. Потому что снег глубокий, так вообще лошадь не пройдет, надо чтобы по колено хоть было. На охотничьих лыжах не протопчешь, на обыкновенных шли. Ну, и до того натопчутся, что в снег свалятся. Лошади пройдут и сзади едешь и подбираешь, и затаскиваешь их на сани. Отлежался маленько — на лыжи и вперед опять. А продукты… Я брал пельмени, чтобы быстренько. И в ресторане заказывал, чтобы мне налепили, и где попадается такая возможность, так я не упускал, Ночью в лесу палатку поставишь, костерчик разведешь, вода закипит — тут тебе и ужин.
В марте уже закончили маршрут такой тяжелый. И план сделали, и все. В Ханты вернулись. И тут Александр Ксенафонтович говорит: «Вот там сейсмики работали, и вроде какое-то поднятие. Проверить надо. Давай-ка сходи». Транспорта никакого нет, ничего нет. Я в Ахтинке договорился, шесть собак взял и поехал. Вначале топограф прошел, точки разметил и протоптал, чтоб на собаках пройти. Прошел, дал схему. А в день, как мне. выходить, пошел такой мягкий снег — буран, и знаешь, снегу навалило сантиметров тридцать, и я ничего не вижу. Весь отряд — я, рабочий один и шесть собак. А гравиметр да с аккумуляторами на санях — сто килограмм. Да ладно, на наше счастье увязалась с нами собачонка маленькая. Так она шла и нам показывала, где эта лыжня. Она как с лыжни свернет — провалится и опять на лыжню. И вот она нас вела, без этой собачки не знаю как бы и прошли. Я-то думал, одну ночь пробегу и все, а проходили четыре дня. Есть нечего — и собак кормить, и сами, у костра спали, все обгорели… Тут я хлебнул горя — пешком в снегу-то возиться…
О. В. Шкутова: Сведения о передвижении отрядов в течение всей зимы мы получали через неделю-две, иногда реже. Актировать выполнение приходилось на основании телеграмм и радиограмм, что вызывало справедливые нарекания главного бухгалтера.
Методика многократных наблюдей не давала полной гарантии отсутствия ошибок в работе. Естественно, за такую методику ‘ была получена крепкая головомойка от гравиметристов Новосибирского треста, которые контролировали и оценивали нашу работу. Но иного выхода у нас не было. Выставить опорную сеть своими силами экспедиция была не в состоянии, а проект работ был утвержден в тресте, выполнять его мы были обязаны.
Редкая сеть опорных наблюдений первого класса была выполнена лишь осенью пятьдесят второго года, только тогда удалось привязать к ней работы прошедшей зимы. Несмотря на невероятно трудные условия, наблюдения оказались довольно качественными. Первая гравиметрическая карта, составленная на их основании, выявила основные, элементы гравитационного поля западной части низменности, которое в дальнейшем было уточнено и детализировано.
А. К. Шмелев: Электроразведочные отряды выполняли профили: Березово-Саранпауль (начальник отряда Бисеров),Кон динское— Няксимволь (Леликов), Кеушки— Шаим (Набоков). Отряду Бисерова предстояло работать значительно севернее остальных, на оленях, на пойме. Начальник отряда провел основательную подготовку.
А. В. Бисеров: Наш отряд сначала относился к Тюменской экспедиции. Начальником был инженер, но он не справлялся, увольняться надумал…
Лето работали вниз по Оби. Была у нас двадцатипятитонная баржа и катер БМК — такая фанерная коробка. Постоянно он ломался. Наше начальство далеко, пытались просить помощи у Шмелева, в ответ радиограмма: «Кузнецов давно работает самосплавом. Задание выполняет на сто процентов». Взяли провод, вниз по течению идем, тащить баржу не надо, только придерживаем по берегу. Причалить не везде могли — там съемок не делали. Так дошли до Полновата. Тут распоряжение: выполнить опорное зондирование у Салехарда. Фундамент там неглубоко, метров семьсот от поверхности, значит, и разносы невелики, километра по три. Но на материке мерзлота, а у нас батареи старые, слабые, не пробивают. Вернулись на Обь, по воде с помощью моторной лодки сделали пять зондирований. Намучились! И с аппаратурой, а больше потому, что опыта нет, с воды-то электроразведка до сих пор не работала. Но кое-чему научились.
Вернулись в Полноват на зимовку, отсюда в Березово. С осени стали к зиме готовиться: заказали в совхозе «тоборы» и «гуси» (меховые одежда и обувь, надеваются в поездке на нартах поверх обычного зимнего снаряжения), насушили сухарей, разбросали по профилю от Березово до Хурумпауля. Теперь Шмелев уже меня в пример другим ставит. По рации слышу распекает кого-то: «Бисеров сухарей насушил и ничего не просит, сидит без дотации!» Березовский совхоз дал оленей — сорок три головы, трех проводников и двенадцать нарт.
Пошли мы хорошо. Разметку делать приходилось не более чем по пять километров, да не по тайге, места все открытые. Электроды в полтора метра доставали талые породы, значит и с заземлением все в порядке. Жили мы — человек двенадцать — в утепленной палатке, а каюры — в чуме, иной раз и вовсе на снегу, на нартах ночевать оставались: «В палатке потеть будем!» Оленей через день меняли, чтобы ездовые отдохнули, покормились. Через месяц всех оленей заменили: быстро они устают, выдыхаются.
С Северной Сосьвы перешли на реку Ляпин, по ней поднялись до Ломбовожа, Саранпауля… Возвращаясь, повторяли те точки, где сомневались в полученном материале. Весну, первое солнце уже у Сартыньи встретили. А то все в потемках работали, наблюдения при большом костре делали, да у прибора подсветочка.
Вот только олени на обратном пути и вовсе выдохлись. Уже не они, а мы их везем — на нартах лежат. А груза и так несколько тонн. До Березово не довезли, у Игрима Василий Абрамыч (он у наших каюров за бригадира был) — хороший человек, по национальности зырянин, по фамилии Попов говорит: «Оставьте, теперь сами дойдут.» И верно, дошли. В Березово мы еще до распутицы вернулись.
А. К. Шмелев: Медленнее шла работа в отряде Леликова. Профиль проходил по дремучей тайге. Глубина до фундамента требовала размоток по десять километров от центра. На отдельных участках встречались сухие пески и многолетняя мерзлота, приходилось забивать по десять-двенадцать электродов… До распутицы отряд выполнил часть профиля до деревни Хангокурт, где складировали аппаратуру и оборудование до осени, и налегке выехали обратно по профилю в Кондинское.
Труднее всего пришлось отряду Набокова, работавшему на профиле Кеушки — Шаим. Работы проводились с конным транспортом. Лошадей арендовали в колхозе вместе с возчиками, которых зачислили в отряд рабочими. Размотки вначале тоже были по десять километров, но местность была более удобной для работы и передвижения: редкие острова леса между замерзшими болотами и озерами. Первый месяц все к т о нормально. Ушли профилем от Оби на сто километров, до ближайшей деревни впереди осталось еще километров пятьдесят, и тут кончилось сено. Набоков решил оставить в охотничьей избушке вычислителя и радиста со всем оборудованием и на десяти подводах с десятью рабочими пробиться до деревни, закупить сена, на обратном пути сложить его стожками вдоль профиля. Контрольный срок возвращения был семь дней. Через четыре дня прошла сильная пурга, мело двое суток. Контрольный срок прошел, обоз не возвращается. На телеграфный запрос экспедиции Картопья (деревня, в которой закупали сено) не ответила. Ханты-Мансийский аэропорт отказался дать ПО-2 для поисков, так как самолеты были заняты на транспортировке продовольствия буровой разведке в Ларьяк. На просьбу выделить самолет из Новосибирского геологического авиаотряда трест не ответил.
Обоз возвратился к избушке на десятые сутки. С сеном. На обратном пути попали в пургу, на болоте потеряли свой след, прибились к островку леса и переждали пургу. Потом два дня искали свой след. Не нашли и на третий день двинулись в деревню за собакой. Пират вывел на след и стал с того дня полноправным членом отряда и всеобщим любимцем (летом весь отряд перешел работать в сейсморазведку, и Пират вместе со всеми).
До Шаима отряд добрался в первых числах апреля. На последних ста километрах сделали всего четыре зонда: была сильная оттепель, спешили выбраться из болот. Порожний обоз возчики погнали по тающему зимнику вдоль Конды в Ханты-Мансийск. Не хватило пары дней: ледоход остановил в Болчарах.
Несчастья преследовали отряд и в Шаиме. Сначала рабочая из-за ревности серьезно поранилась кухонным ножом. Хирург окружной больницы по нашей рации консультировал шаимского фельдшера. Одна больная начала поправляться, тяжело заболела другая— душа отряда вычислитель Груша Соловьева. Главный врач окружной больницы, тоже консультируя фельдшера по рации, определил у Груши эксудативный плеврит. Нужны антибиотики — в Шаиме их нет. Зимняя навигация закончена, самолетов в Ханты-Мансийске нет, тюменскому ПО-2 не хватает бензина, чтобы доставить медикаменты «на сброс». Вслед за ледоходом Грушу на моторной лодке отправили в больницу в Кондинское, из Кондинского навстречу вышел катер с врачом, который встретил больную у поселка Луговая. Жизнь Груши была спасена, но, закончив курс лечения, она уволилась из экспедиции.
Только в конце мая катер с баржей вышел из Ханты-Мансийска в Шаим, забрал там электроразведочный отряд, в Болчарах погрузил санный обоз и в середине июня пришел в Ханты-Мансийск. Лошадей в Кеушкинский совхоз сдали только в конце июня.
Организация зимних сейсморазведочных работ опиралась на опыт Тобольской сейсмопартии: использование для жилья и размещения аппаратуры балков на тракторных санях. В каждой партии было по пять балков: в одном — сейсмостанция, в другом — кухня-столовая и три жилых.
Б. Л. Быховский: Конечно, первые балки, придуманные Шмелевым и изготовленные местной промартелью, были совсем не те, что сейчас. Шаткие, крохотные. Народу в них набивалось столько, что дышать было нечем. Если вдруг кто-нибудь «портил воздух», все вываливались на ходу. От одного работяги, хорошего парня, пришлось избавиться только потому, что он страдал ночным недержанием мочи. О комфорте и речи не было. Вдобавок при спусках-подъемах балки пытались складываться наподобие карточных домиков, и при этом втягивали в себя, заглатывали снег.
А. К. Шмелев: Размещение балков по профилю обеспечивало обогрев всех работников, кроме топоотряда, у них не было ни транспорта, ни обогрева. Круглосуточно отапливались только балки сейсмостанций. Работники партии ночевали, как правило, в ближайшей деревне, куда уезжали на тракторных санях. При удалении от деревни все жили в балках. Материалы и продукты доставлялись на профиль арендованным гужевым транспортом. Первая партия прошла профилем от деревни Белогорье через всю пойму на юг до деревни Ахтинка, пересекла полоску и вышла на болото. Опытнейший тракторист Пешев, выехав на болото, почувствовал опасность, не переключая скорости медленно развернулся и выбрался в лес. Быховский вызвал меня по рации. Я спросил Пешева: «Боишься?» — «Не боюсь, но знаю, что сяду». — «Сядешь, значит вытащим». Трактор затонул, вытаскивали его месяц. Еще раз убедились, что одиночный трактор пускать в болото нельзя. Поэтому после вытаскивания обе сейсмопартии встретились и дальше пошли совместным профилем до Троицкого, где и закончили маршрут.
Основные итоги зимнего сезона: по материалам Березовского электро
разведочного отряда выявлены крупные структурные поднятия, в том числе Северо-Сосьвинский свод (поселок Березово расположен на восточном склоне этого свода) — эти материалы легли в обоснование заложения Березовской скважины. Кеушкинский электроразведочный отряд выявил региональный подъем фундамента от глубин в три тысячи метров у Кеушек на Оби до тысячи метров у Шаима — Шаимский свод, давший через девять лет первую нефть Тюмени. По результатам зимних сейсморазведочных работ проведены массовые определения скоростных параметров осадочной толщи пород, установлен скоростной график разреза, который в последующие десять лет применялся для построения сейсмических разрезов в центральных районах области от Увата до Уренгоя и от Нахрачей до Покура.
После окончания зимнего полевого сезона уволились начальники сейсмопартий, присланные осенью трестом. Начальник экспедиции пошел в отпуск и, не выходя из него, тоже уволился. Простились мы и с главным бухгалтером: его перевели в более крупную и, по представлениям тех лет, более перспективную Тюменскую экспедицию.
В Сибирском геофизическом тресте Ханты-Мансийская геофизическая экспедиция была в самых трудных условиях и хуже других обеспечивалась техникой и кадрами. Ханты-Мансийск удален от железной дороги более чем на тысячу километров водного пути, навигация длится всего пять месяцев. Воздушный путь тоже более пятисот километров. Стоимость авиаперевозок была очень высокой. Доставка грузов водой была затруднена перевалкой из вагонов в баржи, с задержкой и порчей грузов в пути. Трест мог снабдить экспедицию автотранспортом, но в наших условиях были нужны только гусеничный транспорт и плавсредства, чем и трест снабжался плохо, и, в первую очередь, обеспечивал ими южные экспедиции, которым «по политико-экономическим причинам», как тогда говорили, и следовало открыть месторождения.
Кто из специалистов добровольно пойдет в удаленный, менее перспективный район при той же зарплате, что и в южных экспедициях? Поэтому трест направлял на вакантные должности людей, далеких от геофизики. Одни из них увольнялись сразу по ознакомлении с работой, другие добросовестно, в меру своих сил и способностей, в течение сезона исполняли административные функции и уходили по его окончании.
В новом летнем полевом сезоне сейсмопартии возглавили опять Гершаник и Кузнецов.
К этому сезону экспедиция, несмотря на плохое обеспечение, была достаточно серьезно и обстоятельно подготовлена. Всю зиму усиленно обустраивались, выстроили мастерскую, склады, а к весне и камералка с конторой переехали в новое здание на берегу протоки Оби— Неулевки. Здесь же разместились радиостанция и геофизическая мастерская. Начали строительство склада взрывчатки, велся ремонт техники.
Особенно тщательно готовили к навигации флот. Специально созданная комиссия строго проверяла суда на водотечность, а катера делали пробный пробег по Неулевке до Шапши и обратно: определялись скорость и расход горючего. Обнаружилось, что ремонтные работы проведены недостаточно качественно. Я, как главный инженер, возглавлявший приемную комиссию, не мог принять в эксплуатацию ненадежную технику. Главный механик и зам. по хозчасти, ответственные за ремонт, стремились доказать, что и так сойдет. В обход комиссии им удалось отправить в Белогорье баржу со взрывчаткой. Вечером ее загрузили, а к утру она легла на дно. Хорошо, что берег был отмелый, и зачалена она была крепко. Днем воду откачали, подмок только нижний слой ящиков. Что тут испортилось окончательно, так это наши отношения с Санковым. Но в начале лета он выехал в Новосибирск для оперативного получения и отгрузки оборудования и материалов в экспедицию, и задержался там на полгода (в Новосибирске жила его семья). Я остался один за все начальство.
Первый летний полевой сезон открыла гравиметровая партия. Одним отрядом на морском катере «Гравик» она вышла на отработку профиля по Оби: Нижневартовск—Ханты-Мансийск— Салехард. Наблюдения проводились двумя-тремя приборами одновременно, с повторением наблюдений на опорных точках при обратном рейсе.
Чуть позднее начала работы электроразведочная партия, тоже одним отрядом на морском катере «Электроразведчик» и моторной лодке по маршруту Кеушки— Березово— Салехард. Места для зондирований выбирались на участках, где прямолинейный берег давал возможность разместить всю длину размотки.
Сейсмопартия Гершаника продолжила работы на профиле Ханты-Мансийск—Нижневартовск. В результате работ были выявлены все региональные структуры среднего Приобья: Тундринская впадина, Сургутский свод, Ярсомовский прогиб и Нижневартовский свод.
Вторая сейсмопартия отрабатывала профиль по берегу Иртыша от устья до деревни Фролы. Было установлено горизонтальное залегание кристаллического фундамента. В партии были безуспешно опробованы разные способы установки сейсмоприемников на поверхности воды, но во всех случаях фон от волн и течения превышал полезные сигналы отраженных волн.
Несмотря на тяжелые условия и по-прежнему плохое обеспечение, работа шла успешно. Сказывались приобретенный опыт, подготовка.
И. П. Шмелева: Начал налаживаться, приобретать некоторую устойчивость и даже комфортабельность наш быт. Мы тогда все принялись наряжаться. Зарплату получали редко, зато сразу помногу. Беречь «на черный день» не умели, а я и не хотела откладывать свою жизнь «на потом». В те годы в Ханты-Мансийске было очень приличное ателье, а в магазинах довольно большой выбор тканей.
Еще я по-прежнему покупала книги. У меня уже собралась неплохая библиотека, но вдруг Саша мне говорит: «В партиях нет ни одной книги, я увезу наши». — «Нет!» — сказала я, но он, конечно, все равно увез половину моего богатства и ничто не вернулось обратно. Много лет спустя наш сын Юра, приехав в командировку с севера, где он работал в сейсморазведочной партии, тоже увез с собой чемодан наших «толстых» журналов и тоже навсегда…
Радостью в памяти осталась природа Ханты-Мансийска. Я очень любила дорогу от нашего дома с верхушки горы до экспедиции, которая стояла у подножья. Дорога — четыре километра — шла через березовые перелески, мимо могучих кедров, оврагов. Зимой — чистый-пречистый искрящийся снег. В морозные дни приходили и на работу и домой все в куржаке. А весной, когда деревья только распускаются, лес стоит словно кружевной, кедровники упоительно пахнут смолой и… нет комаров! С нашей горы кругом, куда ни кинешь взгляд — неоглядное водное пространство, так разливается Обь и ее протоки. Очень счастливой я себя чувствовала той весной, особенно после рождения Тани — моего четвертого ребенка.
Еще хорошо — общение с людьми. Мне всегда казалось, что добрые человеческие отношения нужны не менее, чем хлеб. И в Ханты-Мансийске они у меня были. Отношения со всей экспедицией складывались простые и товарищеские, нам было интересно работать и сами мы были интересны друг другу. Хотя больших интеллектуалов среди нас не было. Мы дружили семьями с Аркадием и Машей Кузнецовыми, поскольку у нас было много общего. В том числе и огород при нашем доме, где мы вместе сажали картошку. И с девушками-камеральщицами, и с полевыми рабочими получалось почти по-родственному. Бывало и сватами выступали. Но вот одну из наших подопечных, Надю, наоборот, всячески отговаривали от сватавшегося к ней жениха. Хоть был очень влюблен и до сих пор помнит. Был он лет на десять старше Нади. Мне он страшно не нравился сначала за его отзывы о женщинах — очень грязно говорил, такого я больше не слышала. Наверное, много в деревнях напакостил. А однажды-он рассказал о себе такую историю… Он служил во время войны в армии Рокоссовского при штабе. По его словам, многие из его сослуживцев занимались мародерством, особенно, когда вошли в Германию. Командование было вынуждено назначить за мародерство расстрел. И вот уже после Победы, в Берлине, он еще с одним парнем отправились искать выпить. Зашли в немецкую семью с автоматами, полезли в буфеты… Один немец что-то заворчал — перестреляли всю семью, все напрочь разгромили… И тут наш патруль. Так эти двое еще два часа отстреливались от своих же! «Так вы же могли и своих солдат…» — «Может, и застрелили кого. А что было делать? Иначе бы они нас расстреляли». Не знаю, насколько это было правдой, но видеть его после этого я уже не могла. И Наде говорила, что хуже его — не бывает! Надя обижалась: «Да, что вы, Иоганна Павловна, я и сама вижу: противный он, терпеть его не могу!» А он нашего отношения так и не понял. Недавно проезжал через Тюмень, звонил, просился в гости, спрашивал адрес Нади…
Но это исключения, потому и помнятся так. А правило — ну, хотя бы Боря Самсонов. Тоже фронтовик, прошел всю войну разведчиком. У нас работал радиотехником, москвич, очень интеллигентный парень. А жил он тогда — последний год: погиб на Березовской скважине… Или Вася Дюжаев — геодезист профессиональный, дело знал очень хорошо, работал на совесть. Удивительно чистые, аккуратные журналы он вел. Будто и не в сугробе на морозе заполнял, а в кабинете, за столом. Тоже москвич, здесь женился, долго еще работал в наших партиях… Тоже погиб — при разведке Красноленинского месторождения. А Толя Журавлев — в Саранпаульской экспедиции…
Но то лето не предвещало никаких несчастий, наоборот! Был какой-то чудесный выходной в мае, как раз когда лес только начал распускаться — теплый, солнечный, длинный день мы всем домом, с детьми, студентами, гостями, провели в лесу — тут, кажется, все соединилось, что нужно человеку для счастья. Потом мы дружно и весело жили со студентами. А к концу лета они поневоле стали и вовсе членами нашей семьи: практика кончилась, пора было уезжать, и тут, конечно, очередная задержка зарплаты. Даже только на билеты взять негде. Вместе жили частью в долг, частью — на картошке с нашего огорода. По вечерам на этом огороде жгли костры, пекли картошку, пели до полуночи. Мне тут как раз выдали пособие на четвертого ребенка. На билеты его не могло хватить, но зато мы закатили пир горой. Со студенческой стороны к нему была приготовлена торжественная ода в мою честь — очень жаль, что я не догадалась ее сохранить. Потом Саша получил большой денежный перевод — премию за открытие угольного месторождения еще в Казахстане. На эти деньги и отправили студентов.
Не хотела уезжать одна девушка — Галя. Только на самом последнем пароходе, с горькими слезами… Мы с ней особенно подружились, и я знала ее сердечную тайну. Галя проходила практику в партии Виктора Гершаника. Он был, конечно, необыкновенный парень. Один голос чего стоил! Без руки великолепно играл в волейбол, Иртыш переплывал. Галя хотела быть достойной его. Решившись научиться плавать, она однажды спрыгнула с баржи (парни ей сказали, что лучший способ — это как щенков учат: бросят в воду и плыви). Борис Быховский ее вытащил чуть живую. Она отдышалась и опять!.. К концу лета действительно уже хорошо плавала. Не заметить, не понять, что с ней происходит, Виктор не мог. И не может быть, чтобы его сердце не дрогнуло: удивительная это была девушка — милая, умная, талантливая, самоотверженная… Но он уже был женат.
А. К. Шмелев: К концу октября летние полевые работы были закончены. Гравиразведочный, электроразведочный отряды и сейсмопартия Кузнецова вернулись в Ханты-Мансийск. Сейсмопартия Гершаника ушла в Малый Атлым, разгрузила там аппаратуру, оборудование, материалы. Там планировались зимние сейсморазведочные работы для обоснования опорной скважины. Ждали караван с оборудованием, материалами и продуктами из Новосибирска. В середине сентября Санков вызвал туда главного механика Лотарева для сопровождения каравана, но отправление все задерживалось.
Второго октября в Ханты-Мансийске лег снег. Стало ясно, что из Новосибирска караван дойти не успеет, замерзнет в пути, отправлять нельзя. Я дал предупреждающую телеграмму в трест. Шестого октября караван все-таки вышел из Новосибирска, но был задержан вновь в Колпашево на перегрузке судов до восемнадцатого октября.
Баржа с катером из Тюмени вышли десятого октября, шли без остановок круглосуточно, прибыли на базу в Ханты-Мансийск в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября. На разгрузку вышли все работники экспедиции, бывшие в то время в городе. За сутки разгрузили и вновь загрузили для отправки в Малый Атлым два трактора, два балка с материалами и продуктами, ручные буровые комплекты, ГСМ в цистернах и бочках и новую сейсмостанцию. Двадцатого октября караван вышел из Ханты-Мансийска, двадцать первого в промартели у деревни Луговая были получены восемь новых балков на тракторных санях. Грузить их было некуда, поэтому сцепили по четыре штуки и потянули катерами по реке. В ночь с двадцать первого на двадцать второе октября штормовой ветер принес похолодание до сорока градусов мороза, все реки встали. Караван замерз у села Троицкое, не пройдя и половины пути до Малого Атлыма.
В ту же ночь у деревни Медведево (Томская область), в девятистах километрах от Ханты-Мансийска, замерз и караван, идущий от Новосибирска. В ста пятидесяти километрах от Ханты-Мансийска замерз катер, посланный навстречу каравану по телеграфной просьбе Лотарева: «Осенние ветра и туманы. Срочно вышлите длинный буксирный трос». Я хоть и ответил: «Осенние ветра и туманы — явление закономерное, о длинном тросе надо заботиться до отхода от пристани», как только вернулся катер, развозивший на места работы гравиразведочные и электроразведочные отряды, послал им этот длинный трос. И вот…
Грузы в Малый Атлым надо было доставить во что бы то ни стало, без них сейсмопартия Гершаника работать не могла. Вызвался Николай Шкутов. Он, как председатель разведкома, должен был в это время ехать в Тюмень на профсоюзную конференцию, где ставился очень больной для нас вопрос о спецодежде. Он должен был выступить, но взмолился: «Караван доведу, все сделаю, но с трибуны и слова не скажу!» На конференцию поехал я, а Шкутов — в Троицкое, с заданием организовать выгрузку каравана на берег, плавсредства поставить на зимний отстой и договориться о ремонте флота в мастерских промартели (караван замерз поблизости от этих мастерских). Скомплектовать санные поезда и двигаться к месту работ по берегу.
Перегон санных поездов от Троицкого до участка работ Малоатлымской партии (более ста километров по берегу Оби через десятки проток и речушек) был героическим. В выполнении этого перехода особая заслуга его руководителя Николая Шкутова.
С двадцать третьего октября по седьмое ноября была разгружена баржа, вытащены на берег балки. Составили шесть сцепов по двое саней, загрузили в них все оборудование и материалы. Не было денег, а кормить надо было пятнадцать мужиков. Шкутов послал трактора возить колхозное сено, колхоз расплатился продуктами. За это же время с участием местных жителей было разведано двадцать километров пути до следующей деревни. Переход сцепов по разведанному пути занял двое суток. Каждый трактор сделал по три рейса. Так от деревни до деревни и прошли без аварий через все протоки и речки.
Б.Л. Быховский: Я выехал навстречу из Малого Атлыма и встретил караван уже в Сосновке. Шкутов вернулся в Ханты-Мансийск, мы поехали дальше. Я еще по дороге сюда наметил где пойдем. И переправы намораживали, и по дну шли. А раз и вовсе напролом втроем в одном тракторе, да еще и двери наглухо закрыли, а лед прозрачный, гнется… Повезло, не провалились, но второй трактор и сани не решились тащить. Поехали за подмогой в деревню. Трактор со всех сторон обсели шестнадцать человек. В деревню въехали — паника поднялась: техники тут еще вообще никакой не видели, и вдруг — огонь, грохот и мы — вместо чертей. Старухи решили, что пришел конец света! Добрались до места пятого декабря.
А. К. Шмелев: На конференции по спецодежде стоял вопрос очень интересно: «Материальный уровень у рабочих возрос настолько, что они сами могут купить себе рабочий костюм!». На этом настаивал замполит треста. Я выступил против, конференция меня поддержала.
Вернулся в Ханты-Мансийск первого ноября, и тут мне рассказали, что без меня приезжал… новый главный инженер! И он уже улетел обратно докладывать, что Шмелев караваны заморозил и зимние работы сорваны. После я узнал, что в тресте с ним не согласились, тогда он выехал в Москву, добился приема у замминистра геологии и распоряжения предать суду виновников гибели каравана за подписью министра геологии.
Приказа об освобождении я не видел. Да и как «освободиться», если никакого другого руководства в экспедиции нет? Правда, к этому времени у нас появился главный геолог Семен Исакович Лев, прибывший переводом из Молдавии, но в Ханты-Мансийске он успел проработать всего месяц и предпочитал заниматься геологической эффективностью работ, а хозяйственные дела — не его компетенция.
Геолог из Молдавии был «первой ласточкой» больших перемен, долетевших до Ханты-Мансийска, в министерстве геологии шла сообразная тому времени «перестройка». Новое руководство, пришедшее из «Дальстроя», крайне критически оценило все сделанное предшественниками. Были прекращены нефтепоисковые работы в Минусинской котловине, в Белоруссии, Молдавии и Коми АССР. «Трясло» и Новосибирский трест: нефтепоисковые работы ведутся уже четвертый год, а месторождений все еще нет! Тюменская геофизическая экспедиция критиковалась за низкое качество исследований, слабую геологическую эффективность, особенно, электроразведки. Однако район ее работ по-прежнему числился в наиболее перспективных, и сюда были переданы коллективы и оборудование ликвидированных подразделений (отсюда неожиданное богатство материальной базы Тюменской экспедиции). Была проведена повторная строгая приемка полевых материалов, забраковано до тридцати процентов выполненных работ.
Тут же появились «обличители», обвинявшие начальника экспедиции Уманцева в распылении государственных средств, во вредительстве.
Видимо, и я попал под подозрение. Тем более, мое «кулацкое» происхождение да жена — немка…
В экспедицию прибывали новые люди. Еще в сентябре приехали молодые специалисты из Азербайджана Светлана Игнатьева и Арон Ландберг. При первой встрече в Новосибирске Светлана просила меня «отказаться» от них, уверяя, что если у нас действительно бывают морозы по тридцать и даже по сорок градусов, то она «вздохнет и умрет». Но теперь, хлебнув вместе с нами всех наших трудов, тревог, безденежья, морозов, они держались бодро. Я как-то встретил Светлану по дороге на работу. В то утро мороз перевалил за сорок, все подернулось инеем. Светлана — в тулупе, шали, валенках, волосы и ресницы в инее. Спрашиваю: «Ну, как?» — «Замечательно!». Арон с нашей экзотикой познакомился еще ближе: он был направлен к замерзшему каравану из Новосибирска (везшему и личные вещи Ландбергов) с заданием проверить порядок складирования материалов, оборудования и аппаратуры. Ехал по сохранявшейся здесь до сих пор пятой связи — «по веревочке».
Окончание следует…
