Михаил Заплатин. На фото: мансийские юрты в окрестностях Няксимволя, 1960
В старину у народа манси бытовало такое выражение: «Уйти в дремучий лес». Значит — уйти туда, чтобы проститься с жизнью. Для многих поколений лесных жителей тайга была колыбелью и усыпальницей. В тайге рождались, в тайге умирали…
Мансийские охотники рассказывали мне о необыкновенном прадеде Ювана Лаверина. Его прадед, говорили, был высоким и очень сильным. Целиком поднимал убитого лося и переносил на нарты. Мог зараз съесть пол-оленя. Когда состарился, одряхлел, сказал родным: «Я ухожу. Не ищите меня». И старик исчез в тайге. Никто не пошел за ним, не пытался разыскивать. Таков был обычай.
Поговаривали, что прадед Ювана ушел умирать в дремучие леса, где охотился в молодости, где провел лучшие годы своей жизни — к озеру Лакентур, что в далеких верховьях таежного Висима.
Туда и повлекло нас опять, чтобы в нетронутых лесах заснять осеннюю элегию к фильму «Таежные времена года».
…Снова Няксимволь. Долгий путь по Северной Сосьве и Висиму. После многих часов лодка ткнулась носом в берег у дерева с лосиными рогами. За стеной хмурого елового леса скрыта ставшая мне дорогой избушка. И конечно же, встречал нас хозяин ее — Юван Лаверин. Спутники мои выносили из лодки снаряжение, старательно раскладывали на жердях ящики, тюки, рюкзаки. Я присматривался к моим товарищам.
Моим помощником на этот раз — восемнадцатилетний Алеша Кузнецов. Худощавый юноша с густыми темными бровями. Мелкие черты лица, узкие плечи, всегда живые любопытные карие глаза — все это делало его похожим на мальчика. Ни рыбачить, ни охотиться, ни управлять лодкой и мотором он не умеет — никогда этому не учился. И каким будет в сложных условиях таежного бытия — пока не знаю.
Нашей моторной лодкой управляет русский паренек Коля Змановский. Светлые, как лен, волосы, кругловатое лицо, улыбка до ушей — таковы внешние черты этого низкорослого здоровяка.
Третий юноша, сверстник Николая — Петька Лаверин, младший брат хозяина зимовья. Ему двадцать два года. Миловидное, полноватое, почти девичье лицо с красивым разрезом глаз и слегка припухшими веками.
И, наконец, сам Юван Лаверин. Очень скромный человек. Постоянно спокоен. Обиду выражает тихо, немногословно, без резких эмоций. Не пьет, не курит. Характером похож больше на наивного подростка, чем на взрослого человека.
Эти парни мне нравились и я был доволен, что проведу с ними осень в тайге.
Мы направились по тропе к избушке. Идущий впереди Коля Змановский резко остановился.
— О! Здесь был мишка!
Наклонились над кучкой «брусничного джема» — прямо на тропе свежий медвежий помет. Юван молча поглядывал на нас. На лице хитренькая улыбка. Глаза сощурены.
— Медведь-то, может, в моей избе живет, — сказал он с усмешкой.
— Придется, наверное, другую квартиру искать, — добавил, улыбаясь, Петька.
Алеша насторожился, как зверек стреляет глазами по сторонам. Николай смеялся, но загонял в ствол ружья патроны с пулей.
— Ну, Алеха, будем выживать непрошенного гостя!..
Шутка-шуткой, а медведь совсем недавно бродил возле зимовья. Встретиться с ним можно запросто. Мы медленно шагали по тропе, оглядывались. В руках ружья со взведенными курками. Осторожно приблизились к избе. Дверные колечки были перевязаны кожаным ремешком. Значит, пусто зимовье.
— Сами здесь жить неплохо будем! — Юван распахнул дверь, пригласил входить.
Избушка Нялингсуйпауль надолго станет нашей базой, складом снаряжения и продовольствия. Но до зимы еще далеко, и у нас будет время вырваться в более дальнюю глухомань.
…На другой же день я бродил по тропинке на краю бора. Трогал рукой знакомые сосны и, поворачиваясь то к одной, то к другой, как-будто говорил им: «Здравствуйте, здравствуйте!» В глубине бора, возле старой высохшей сосны, наткнулись на одинокое захоронение. За оградкой из тонких прутьев помещался низкий деревянный сруб, застланный досками. На них аккуратно сложена охапка свеженаколотых дров, лежит чайник с кружкой. В стороне валяются перевернутые вверх полозьями старые нарты. К сосне прислонены охотничьи лыжи и лодочное весло…
Я догадался, что дрова недавно наколоты Юваном. Позже в разговоре с ним поинтересовался: для чего так заботливо «сервирована» могила. Он объяснил мне так:
— Наши старики всегда это делали — клали на могилку все, чем пользовался покойник. Если из кружки своей пил чай — туда ее. Туда же и котелок, чайник, обувь, одежду, которую носил…
— Дрова-то зачем?..
— А может, чай захочет попить, — сказал Юван с улыбкой.
По старинным мансийским поверьям дух умершего продолжает «жить». Кроме мелких вещей, к захоронению приносилась лодка, на которой при жизни плавал человек, нарты, на которых он ездил. Забивали даже оленей, которые возили покойного. Кости их складывались в небольшой сруб, сооружаемый вблизи могилы.
Об этом погребальном ритуале поэтесса Нинель Созинова сказала:
«Люди, в путь
Последний обряжая,
Снаряжали, как в обычный путь:
Человеку северного края
Много ль надо?
Ну, одеть, обуть,
Дать ружье, чтоб
Не сидел без пищи,
Чай и чайник, чтоб согреться мог,
Лыжи пусть по следу зверя ищет,
Спички, соль, табак и котелок…
Может, признаваться в том нелепо,
Что мой разум этим обуян?
Хочется порой поверить слепо
Доброй сказке древних северян…»
Для меня было все загадочно вокруг захоронения, которому, казалось бы, следовало находиться не в глухой тайге, а на сельском кладбище Няксимволя.
Юван рассказывал мне, что тихий бор Нялингуй хранит семейную драму Лавериных — в земле под соснами лежит мать всех его братьев и сестер. В могилу ее угнал старинный обычай помещать роженицу в отдельную избушку, манькол. Она рожала в ней, нередко, в одиночестве. Хорошо, если при этом окажутся женщины, которые помогут, облегчат ее страдания. А чаще бывало так, что она сама занимается с ребенком при его рождении. Сама приводит себя в порядок после родов. Затопляет печь-чувал, чтобы подогреть воду. Появился дым из трубы манькола — это сигнал, что роды закончились благополучно.
Дело было зимой. Мать удалилась в манькол, чтобы рожать шестого ребенка. Старик Лаверин долго не замечал дыма из трубы, забеспокоился. В нарушение обычая, запрещающего мужчине быть возле роженицы, вошел в теремок. Увидел жену свою мертвой, а подле нее замерзшую новорожденную девочку-крошку. И, вероятно, в ту минуту он проклял древний обычай оставлять женщину на произвол судьбы.
Юван очень любит этот лесной приют и по праву старшего брата проводит здесь зимние месяцы охоты. Перед промыслом он согласился помогать нам при съемке таежной природы.
…Поздние вечерние часы в избе проводим за беседами. Юван рассказывает лесные истории. Тему для них дала встреча с медвежьими знаками на тропе.
— Помню, когда я был мальчишкой, дед Илья говорил мне, что видел, как медведь берлогу себе строил…
Мы все потянулись к рассказчику, приготовились слушать.
— Как уж это деду удалось — не знаю, — продолжает он. — На охоте всякое бывает. Иногда такое увидишь, что никто не поверит…
— Ты рассказывай, рассказывай! — торопит его Змановский.
— Так вот. Как-то осенью шел старик тихонько по лесу. Слышит: урчит кто-то вдалеке. Стал прислушиваться, выслеживать. Затаился за деревом. Издали увидел: медведь сдирает мох и сгребает его в кучку. Потом берет охапку, встает, как человек, на задние лапы и вразвалку несет в другое место. Кряхтит при этом, поургивает. Долго дед наблюдал за работой зверя…
Улыбки были на наших лицах. Каждый представил смешную сцену, как почти почеловечески вел себя медведь.
Юван продолжает:
— И дед еще рассказывал, как зверь этот глухарей на току ловить изловчился…
— Ну-ка, ну-ка, — подсел я к нему поближе.
— Спрятался как-то старик с вечера в шалаше возле глухариного тока. Прождал ночь. Перед рассветом видит — на току мохнатая глыба лежит. Старик обмер: медведь! Куда деваться? Сиди и не шевелись в скрадке! А зверь закрыл морду лапами, лежит и тоже не двигается. Понял дед, что мохнатый, как и он, пришел сюда поживиться глухарятинкой…
Моего Алешу страшно заинтересовали эти медвежьи истории.
— Дальше-то, дальше-то что!? — напирал он на рассказчика.
Лаверина это подбадривало:
— Ну и вот. Чуточку рассветало. Глухари стали слетать с деревьев на землю. Сначала, вроде, испугались, долго поглядывали на «мохнатую копну». Но потом привыкли. Поначалу в сторонке стали напевать свою песню. Временами смотрели на кочку — вроде, не опасно. Ближе к медведю подбежали — он не шевелится. И самый смелый глухарь затоковал чуть ли не у самой морды зверя. А мохнатому это и надо! Он сделал рывок, ударил лапой птицу, схватил в пасть и удрал с ней в тайгу…
Хохот стоял в избе. Ктото бросал реплики. Кто-то выражал сомнение по поводу этих историй. Я же представил себе, как было бы здорово перенести рассказанные Юваном сцены на кинопленку. Вот было бы зрелище!
Пока мы бойко обсуждали эти таежные былины, Петька тоже захотел развлечь нас своей повестью:
— Слушайте! Тут у нас случай был такой. Покойный старик Пеликов, который в Ворьяпауле жил, как-то с маленьким своим внуком возвращался лесной тропинкой в избу. Внезапно остановились, смотрят: на самой тропе сидит здоровый медведь. Огляделся старик — на дереве рядом притаились два медвежонка. Понял старый, что перед ними медведица, зверь пострашнее самца. Стоят они с мальчишкой, не шелохнутся. Смотрит на них и медведица. Мужик знает, что при этом нельзя бежать или делать резкие движения. И, тем более, тянуться к ружью, хотя оно и заряжено пулей…
Юван прервал рассказ Петьки:
— На глазах у медведя нельзя за ружье хвататься: как увидит это — сразу бросится на человека!
— Не растерялся старик, — продолжал парень. — И начал разговаривать с медведицей: «Ты чего это расселась на дороге-то? Не видишь, что ли, я ведь с ребенком иду! Напугать можешь! У тебя ведь тоже дети! Иди-ка ты своей дорогой, а мы своей!» Медведица после такого обращения рявкнула в сторону медвежат. Те градом скатились с дерева и побежали в лес. Мохнатая мамаша медленно пошла за ними, но постоянно оглядывалась. Немного погодя, старик с мальчишкой продолжали свой путь…
…В нас еще больше разгорелась охота слушать. Ювану от нашего напора нелегко отделаться. Он знает, что слушатели мы хорошие, и не заставляет долго упрашивать. У него уже готова следующая таежная быль.
— Старика Илью Васильевича Анямова в Няксимволе знаете? А сына его, Мартына? Рассказать, как они на медведей охотились?
— Мне знакомы эти мужики! — обрадовался я. — Давай, рассказывай!
Было любопытно, что поведает Юван об отце моего бывшего проводника Мартына Анямова. Рассказ был долгим. Приведу его своими словами.
Старейший няксимвольский оленевод Илья Анямов в свои зрелые годы слыл отличным охотником. На его счету ровно тридцать добытых медведей. Последний зверь, вопреки поверью, не оказался роковым. Напротив, был убит при довольно забавных обстоятельствах.
Было это в январе. Лютовал мороз. Лес был изрисован куржаком. Охотник шел на лыжах. В левой руке он держал длинный шест, которым сбивал зависших на ветках подстреленных белок. В правой нес только что добытого глухаря.
У же заканчивался короткий зимний день. Лузан был полон беличьих шкурок. Но вот еще залаяла собака: снова нашла белку. Подстрелили ее. Но она застряла в ветках. Охотник, стоя под деревом, долго сбивал зверька шестом. Наконец, достал белку. С силой воткнул шест в снег. И в тот же миг палка резко качнулась, из-под нее взвился столб снежной пыли. Охотник от испуга выронил из рук глухаря, которого нес. Мгновенно сбросил с ног лыжи и отскочил в сторону. Вместе с ним отбежала и собака.
Оттуда, куда был воткнут шест, на человека смотрела медвежья морда. Илья понял, что шестом угодил в берлогу и разбудил зверя. Еще отбежал, спрятался за дерево, приготовил ружье. Взглянул в опасную сторону — медведь уже удирал вглубь леса. Охотник решил преследовать его. Надежда была на ружье и свои силы: собака боялась зверя, жалась к ногам хозяина.
По следу Илья шел долго. И вот произошла встреча. Зверь ждал охотника. Стоял на задних лапах, подергивал носом из стороны в сторону, словно искал человека по запаху. Перед выстрелом Илья успел заметить, что глаза медведя были облеплены хлопьевидным куржаком.
Он из теплой берлоги выскочил. От холода его глаза заслезились и быстро заиндевели. Ослеп совсем, не видел человека, только носом чуял…
…Теперь Коля 3мановский пожелал быть рассказчиком:
— А с его сыном, Мартыном, тоже была история. Но пострашнее…
И он захватил наше внимание трагическим случаем. Рассказ Николая я тоже перескажу своими словами.
Мартын, младщий сын Ильи Васильевича Анямова, когда подрос, стал помогать отцу в делах. охоты и оленеводства. Решил тоже стать медвежатником. Усваивал наставления старика.
Однажды, в начале зимы, собрался он с напарником на медведя-шатуна, который беспокоил оленье стадо и наводил ужас на людей.
— Ты на него не иди, когда он будет след свой закрывать, -предупреждал отец.
Что значит «закрывать след» — станет понятно дальше. Мартын с товарищем запрягли в нарты трех оленей и поехали в район поисков. В условном месте привязали животных к дереву, сами разошлись в разные стороны по тайге. Найти след шатуна посчастливилось Мартыну. Самолюбие не позволило ему вернуться за напарником: «Я один должен справиться с хозяином тайги!» Юноша с молодой горячностью устремился на поиски зверя.
Повезло парню. Впереди услыхал истошный лай своей собаки. Пошел быстрее. И вскоре заметил, что через следы медведя легла только что сломленная елочка. В азарте особого внимания на это не обратил. Но когда через сотню метров увидел вторую елку, лежащую поперек медвежьей дорожки, вспомнил слова отца. Подумал:
«Зверь закрывает свой след. Предупреждает, чтобы я не ходил за ним».
От этого еще больше разгорелся юношеский задор: «Струсить!? Вернуться? Ни за что!» Горячность чуть не погубила Мартына. Зверь появился перед ним неожиданно — бежал на охотника по своему следу. И как-будто был рассержен: «Я же предупреждал тебя — не иди за мной!»
Мартын приложил ружье к плечу, прицелился, нажал на спусковой крючок — осечка. Еще прицел — снова осечка. А зверю оставалось несколько прыжков до охотника. Хотел парень сбросить лыжи и отскочить в сторону — запуталась нога.
Один миг — и мохнатая глыба сбила Мартына с ног. Две мощные когтистые лапы ударили по плечам, вдавили в снег. Едва успел выставить вперед локоть левой руки, чтобы защитить лицо. Клыкастая пасть стала яростно рвать руку. Был слышен хруст костей.
Медвежья лапа ударила по голове, в череп вонзились острые когти. И зверь в злобе разорвал бы Мартына. Но тут, к счастью, на выручку подоспела собака — она вцепилась в заднюю ногу медведя и помешала ему содрать кожу с головы охотника.
Мартын потерял сознание. Как сквозь сон услыхал жалобный визг: ударом лапы медведь сорвал с себя пса. Спустя некоторое время Мартын очнулся. Кровь заливала глаза. Но он успел рассмотреть такую молчаливую сцену: зверь сидел в отдалении, собака — поближе к охотнику. Оба животных злобно взирали друг на друга. Охотник осторожно потянулся к ружью, которое валялось на снегу рядом.
Медведь, словно разгадав намерение человека, бросился к нему, снова придавил лапами к земле. Перед глазами замелькали желтые клыки. Но верный друг, собака, опять повторила атаку — вцепилась в мохнатый зад шатуна.
В этот момент лютым врагом его был не охотник, а пес, неистово защищающий хозяина. Шатун несколько раз пытался поймать своего ненавистника, но тот всякий раз ловко увертывался. И решил, видимо, владыка леса, что спайку человека и собаки ему не нарушить, и пустился наутек. По тайге долго разносился торжествующий лай.
Мартын силился вынуть из ружья гильзу с осечкой, чтобы новым патроном сделать сигнальный выстрел своему товарищу — безуспешно. Пытался подняться на ноги — не сумел. Ослаб от потери крови. Пряча от холода и снега изжеванную зверем руку, пополз по своему следу в сторону оставленных оленей.
Полз долго. Обессилел совсем. Но до мирно стоящих в упряжке рогачей добрался. Отвязать животных от дерева не сумел: снова потерял сознание. В таком положении и нашел его напарник. Поспешно привез к отцу, тот вовремя успел оказать помощь.
После выздоровления сына Илья Васильевич изрядно поругал его. Сын понял, что к наставлениям опытных охотников надо прислушиваться. Искалеченная рука и глубокие борозды на голове долго напоминали ему о том случае. После этого он никогда не ходил один на медведя-шатуна…
Журнал «Югра», №6, 2001 год
