С П. Швецов
Общий очерк города и округа
На северо-восток от Тобольска раскинулся по обоим берегам Оби громаднейший Сургутский округ. Пространство, занимаемое им, — около 192,000 квадр. верст — представляет дикую, почти безлюдную местность, в различных направлениях прорезанную большими, многоводными реками и покрытую тысячами озер н топких болот, местность, в южной части поросшую непроходимыми девственными лесами, а в северной образующую не менее непроходимую, но голую, лишь мхом да мелкой порослью прикрытую, тундру. Границами округа служат: Тобольский и Березовский округа с юго-запада, запада и северо-запада, Туруханский о круг Енисейской губернии с севера и востока и, наконец, Томский (Нарымский край) и Тарский с юго-востока и юга.
Климат в описываемом крае чрезвычайно суровый. Зимние холода наступают с конца сентября, реже с половины октября и прекращаются лишь в мае, случается, что зимою, несколько недель сряду стоят морозы не менее 40 градусов, двадцатиградусные же считаются чуть не оттепелью. Резкие северо-восточные ветры делают сургутский холод окончательно нестерпимым, убийственно действующим на непривычного человека.
Восьми-девятимесячная зима круто сменяется теплым и сырым летом. Последнему обстоятельству, т.е. сырости лета способствуют сильнейшие разливы орошающих округ рек Оби и ее притоков — Ваха, Агана, Пима, Югана и Салыма. Все эти многоводные реки со своими многочисленными и громадными притоками в весеннее время выступают из берегов и затопляют окрестности на сотни верст, и эта вода держится иногда до конца июля; озера и болота также разливаются от снеговой воды. Все это, вместе взятое, превращает округ месяца на 1,5— 2 как бы в сплошное болото и трясину. Понятно, что такое изобилие воды не может остаться без влияния на влажность сургутского лета. Сырость и мириады комаров и мошек, наполняющих воздух и причиняющих невыносимые страдания людям и домашним животным, делают сургутское лето далеко не приятнейшим временем года. Несмотря на то, что скованную морозами за зиму землю довольно сильно печет солнышко (термометр поднимается до 20— 30 градусов), почва, тундро-болотистая, местами песчаная, никогда не оттаивает глубже одного-трех фут.
Мы сказали выше, что южная часть округа покрыта лесами. Как ни громадны и не величественны эти леса (правильнее сказать, лес, так как он тянется сплошной полосой с запада на восток, нигде не прерываемый), но они не отличаются разнообразием древесных пород. Из лиственных, насколько нам известно, встречается лишь береза, да и то хорошо растет в более южных частях округа — южнее течения Оби; из хвойных же повсеместно распространены: кедр, лиственница, местами пихта, преобладающими же породами являются сосна и ель.
Сургутский лес, «урман», как его называют, это настоящая сибирская тайга, величавая и мрачная, в которую никогда не проникала нога сколько-нибудь культурного человека дальше двух-трех десятков верст от поселения, где лишь изредка, попадаются, и опять-таки в ближайших к селениям местах, едва приметные охотничьи тропинки.
Помимо богатства, представляемого урманом, как лесом, которого при самом хищническом и неразумном пользовании хватит на многие и многие десятки лет, его сокровища заключаются в дорогом пушном звере, птице, пух и перо которой также высоко ценится, и в красной рыбе, которой изобилуют глубокие воды Оби и других рек. В сургутской тайге водятся лисица, соболь, выдра, росомаха, бобр (последние годы, впрочем, редко встречается), песец, рысь, медведь, волк, бурундук, белка, горностай, сохатый, дикий олень и пр.; из птиц здесь в изобилии найдете рябчиков, куропаток, различные породы тетеревов, лебедей, гусей, гаг, уток, журавлей и т. д.; из крупных и дорогих пород рыбы назовем осетра, нельму, щокура, сырка, стерлядь, тальмень и др. Все это в чудовищных размерах населяет тайгу, ее болота, озера и реки и служит приманкой для человека.
Как на особенности местной флоры и фауны, можно указать на почти полное отсутствие ягод — мы, по крайней мере, не встречали ничего, кроме брусники и морошки, да и то в ничтожном количестве, — грибов также мало; из птиц здесь нет таких обычных для более южных местностей птиц, как воробей, ласточка, галка; нет также и никаких певчих птиц, что придает урману особенно унылый и мрачный характер.
Дик и неприветлив Сургутский край. В нем все сурово, печально, угрюмо, хотя грандиозно и величественно: суров климат, угрюма и таинственна молчаливая тайга, неприветны и необозримы пространства вод. Холодом и унынием веет от этого далекого края, но этот холод не холод могилы — повсюду заметны проявления жизни, дикая, могучая природа заключает в себе неисчерпаемые богатства, только как бы нарочно, для лучшего охранения своих сокровищ от жадности человека, она приняла суровые, неприступные формы. Чтобы победить природу и завладеть этими сокровищами, нужна железная энергия, выносливость и закаленность в борьбе с препятствиями и лишениями. Как мы уже сказали, сокровища края состоят в великолепных строевых лесах, дорогом звере и рыбе и при маломальски разумной эксплуатации изобилию природы, поистине, конца-краю не будет!
Такова в общих чертах природа описываемого края. Обратимся теперь к людям, его населяющим.
Несмотря на громадность территории Сургутского края (площадь его в три раза превышает площадь Германии и в пять раз площадь Италии), население его до крайности ничтожно — едва достигает до 6,5 тысяч, не считая города, или один человек приходится на 295 кв. верст. В племенном отношении население округа разделяется на две части: меньшинство, всего несколько сот душ, русские крестьяне, вся остальная масса — остяки; к русским причисляют обыкновенно и потомков от браков между русскими и остяками. Городское же население почти сплошь русское — едва ли найдется 5— 10 семей метисов, по крайней мере, недавнего происхождения.
Как русские так и остяки, расселились в округе по течению Оби и ее притоков. Исключение составляют несколько остяцких юрт, разбросанных вдали от рек, в глубине страны, на озерах. Русские крестьяне живут селами и деревнями; первых в округе пять: Салиарское, Ломпаковское и Локасовское на Оби, Юганское на Югане и Ларьятское на Вахе; деревень всего три. Остяки обитают частью в тех же селах и деревнях — это наиболее обрусевшие и усвоившие более или менее образ жизни русских крестьян, — но, главным образом, по юртам, которых насчитывают до 200.
Почти в центре населенной части округа, на правом возвышенном берегу Оби приютился город Сургут. По карте его местоположение между 61 и 62 градусами с. ш.
Непривлекательна наружность городка: на небольшой, очищенной от леса песчаной площадке разбросано несколько десятков деревянных домишек, большею частью старых, почерневших от времени; на самом берегу, почти над обрывом прилепилась бедная и ветхая, немного покачнувшаяся церковь. С трех сторон городок, как стеной, окружен высоким хвойным лесом, и лишь одна сторона свободна от него — внизу, далеко под горой катит свои мутные, холодные волны угрюмая красавица Обь, образуя несколько низменных островов; водная даль расстилается на десятки верст, и другой берег, поросший лесом, едва обозначается синеватой лентой. Вид Оби из города очень величествен, но угрюм и дик, как и все вокруг.
На свежего человека, еще незнакомого, с сибирскими захолустьями, Сургут производит впечатление убогой, всеми забытой, затерявшейся в лесу деревушки. Это впечатление затерянности еще усиливается отсутствием грунтовых дорог: для сургутянина и летом и зимою одна дорога — его широкая богатая река, по которой в летние месяцы он ездит в лодках, зимою на лошадях и оленях; весною же и осенью, с наступлением распутицы, всякое сообщение Сургута с внешним миром прекращается, и тогда-то особенно он принимает до крайности гнетущий вид чего-то жалкого, убогого, закинутого в лесную трущобу на край света.
Население города малочисленно: по официальным данным оно равняется 1200 душам обоего пола, в действительности и эта цифра преувеличена, так как некоторая часть обывателей «разбежалась», по местному выражению, в разные концы обширной Сибири. Не особенно редки случаи, что сургутянин, раз выехавши за чем-нибудь в Тобольск, Томск или на прииски, уже никогда не возвращается домой, устраивая себе гнездо где-нибудь вдали от своей суровой родины. Другие являются только под старость умиратьдомой — это неудачники, отставшие от собственного дома и не смогшие по каким-либо причинам устроиться на чужбине.
Выше мы уже упоминали о племенном составе городского населения, громадное большинство которого состоит из русских, и только несколько семей принадлежат к чистым представителям других национальностей: семья евреев (ссыльные), два-три поляка и несколько остяков и остячек. Но «русских» сургутян надо разделить на две части в свою очередь: на действительно русских, т. е. таких, которые сохранили внешность, язык и обычаи своих собратьев, населяющих Россию и Сибирь, и если в чем поотстали, то не особенно сильно, с одной стороны, и с другой — русских, представляющих смесь русского типа с остяцким и происшедших от смешанных браков с остяками, потомков обрусевших крестьян и окончательно обостячившихся русских крестьян. Благодаря общему складу жизни в Сургуте, носящему довольно заметный отпечаток инородческого влияния, такое различие в составе населения не бросается сразу в глаза, и подметить его можно лишь при более внимательном и близком знакомстве с сургутянами; первое же впечатление, притом довольно долго удерживающееся, получается более или менее однородное и, говоря откровенно, не совсем выгодное для сургутянина — впечатление помеси русского с остяком.
Низкий рост, приземистость и невзрачность всей фигуры, напоминающей скорее медведя, чем представителя кавказской расы — вот физические особенности, свойственные всему населению. Черты лица сургутянина неправильны и резки, развитые скулы, широкий, некрасивый рот, узкие глаза без выражения, или, пожалуй с выраженим придурковатости — все это делает его вид не особенно привлекательным, не говоря уж о грязи, толстым слоем покрывающей голову, лицо и руки многих из них. Несмотря на кажущуюся кряжистость, сургутяне не отличаются силой, проворством и. ловкостью, но зато крайне выносливы, «двужильны», по народному выражению.
Кстати, скажем два слова и о наружности различных представителей населения округа. Крестьяне по внешнему виду значительно разнятся от городских мещан — казаков: они много здоровее, как-то шире в кости, видна большая сила, лицо и вся фигура дышат мощью и энергией. Тяжелая борьба, которую им приходится постоянно вести с окружающей природой, борьба, сопряженная с опасностями и лишениями, оставила заметный отпечаток на всей фигуре сургутского крестьянина, хотя неуклюжей, но мощной. Черты лица так же резки, как и у горожан, если еще не резче и некрасивее.
Полнейшую противоположность крестьянину представляет остяк. Фигура этого несчастного дикаря с первого взгляд поражает своей крайней невзрачностью, и забитостью. Увидев в первый раз остяка, вы сразу чувствуете, что перед вами представитель вырождающегося, исчезающего племени. Остяк роста скорее низкого, чем среднего, в плечах довольно широк, но с впалой грудью; руки длинны и как-то безжизненно точно плети, висят вдоль туловища; лицо грязно-серого цвета, скуластое, с широким ртом, тонкими бледными губами; темные, мертвенно-тусклые и вечно гноящиеся глаза прорезаны довольно косо; нос широкий, приплюснутый; жесткие черные волосы, похожие на конские, густыми, никогда не чесаными космами спадают на лицо и плечи; растительности на лице никакой. По лицу женщины ничем не отличаются от мужчин, разве еще большим безобразием. К этому надо присовокупить еще невозможную грязь, присущую всем остякам. Живущие по р. Ваху остяки производят лучшее впечатление: они выше ростом, здоровее и не имеют такого пришибленного, пригнетенного вида.
В сословном отношении сургутяне также не представляют сплошной массы: все коренное население делится на два общества — большое мещанское, в состав которого входят бывшие сургутские казаки, несколько человек местных торговцев и потомки уголовных ссыльных, и так называемое крестьянское общество, незначительное по численности, к которому принадлежат крестьяне, переехавшие из деревень, обрусевшие и не обрусевшие остяки и опять-таки уголовные ссыльные и их потомки.
Тогда как крестьяне и коренные мещане не сохранили никаких преданий о своем происхождении, мещане-казаки ведут свою родословную непосредственно от казаков, пришедших в Сибирь и завоевавших ее вместе с Ермаком; им же они приписывают и основание своего города для более удобной борьбы с буйными и непокорными в то время остяцкими племенами, что, конечно, в общих чертах согласуется с историческими фактами. Некоторые же, в минуту откровенности и самобичевания, чаще всего после хорошей выпивки, прибавляют, что в числе их предков были не только добрые молодцы из вольницы Ермака, но и другие молодцы-бродяги, каторжники с рваными ноздрями и клеймами, пригонявшиеся сюда из других местностей Сибири. Насколько правы эти самообличители, судить не беремся.
Из других исторических фактов, кроме завоеваний Ермака, казаки-мещане сохранили воспоминание об остяцком князьке Бардаке, имя которого носит речушка, впадающая в Обь у самого Сургута, да о восстании остякову против русского владычества и тех жестокостях и казнях, которые следовали за подавлением мятежных дикарей. Но и эти воспоминания очень смутны и отрывочны. Мы говорим здесь вообще об исторических воспоминаниях, существующих у сургутян, у отдельных же лиц, преимущественно стариков, вероятно сохранились они в более» цельном и полном виде. Между прочим, многие сургутяне могут указать место, где была юрта князя, и другое, где совершались казни остяков. К воспоминаниям сравнительно недавнего времени следует отнести рассказы многих жителей о двух декабристах, бывших, в Сургуте в ссылке, из которых один застрелился, да об одном поляке-повстанце 30-го года, погибшем в Ларьятской тундре, но проверить эти рассказы мы не имели возможности.
Прежде, чем закончить общую беглую характеристику Сургута и его округа, мы считаем не лишним для полноты картины остановиться несколько подробнее на некоторых сторонах этого оригинального города.
Человеку новому, впервые попавшему в Сургут, невольно бросается в глаза отсутствие таких правительственных учреждений и зданий, которые у всякого неразрывно связываются с представлением о русском городе, без которых последний кажется если не прямо невозможным, то во всяком случае курьезным и оригинальным. К таким учреждениям, отличающим город от деревни, несомненно, относятся городское управление, суд, казначейство и т.п.; сюда же приходится причислить, к сожалению, и острог. Между тем, в Сургуте ничего этого нет, полиция да почтовое отделение — вот кажется, и все присутственные места города. Городскую думу заменяет мещанская управа; все же дела, не имеющие прямого отношения к полиции и мещанской управе, ведаются в подлежащих учреждениях Тобольска. Не решимся сказать, чтобы сургутяне чувствовали от этого большое неудобство; по крайней мере, относительно суда и острога они прямо заявляют, что в них нимало не нуждаются, ибо никаких преступлений у них не бывает (об этом см. ниже), и поэтому судить у них некого, а если с кем и случится грех какой, попутает ничистая сила, то дело можно разобрать и в Тобольске, где есть и суды, и тюрьмы. Не ощущается также большой потребности и во введении городового положения, да и содержать думу и городское управление, как стоющие, сравнительно говоря, довольно дорого, решительно не на что; нам пришлось видеть местный официальный отчет за 80-й год, по которому все городские доходы исчислены в 400 рублей. Понятно, что тут не до городового положения.
Рассадниками просвещения служат две школы, мужская и женская. Последняя уже несколько лет стоит с заколоченными дверьми и окнами, ибо обыватели не находят нужным поддерживать ее своими средствами, основатель же ее некто Туполев, местный житель, содержал школу за свой счет лишь в первые годы ее существования. Немногим лучше и положение мужского училища: оно хотя и не считается закрытым, но случается, что по нескольким месяцам, даже по году, занятия в нем не производятся; в нашу бытность в Сургуте, например, — в 80-—81 г. — дети посещали школу всего месяца два, остальное время на школьной двери висел замок, и такие перерывы — дело обычное. В 82 году здание школы было даже сдано под квартиру частным лицам. Ниже нам придется еще говорить о причинах, обусловивших такое падение дела образования в Сургуте.
Упомянем еще о больнице Приказа общественного призрения. Она устроена на двенадцать кроватей, имеется при ней и аптека, и врач с фельдшерами; но она не пользуется популярностью среди населения, и больных при ней почти никогда не бывает, так как горожане предпочитают лечиться у разных знахарей, остяцких шаманов и пр. Из округа же иногда лежат в ней остяки, преимущественно страдающие сифилисом, но и они попадают сюда не по собственному желанию, а только вследствие особых распоряжений местной власти, случайно натолкнувшейся на больного инородца.
В заключение скажем несколько слов об отношении к Сургуту местных жителей и населения соседних округов, Тобольского и Тарского.
Отношение сургутян к своей родине не одинаково. Те из них, которым удалось побывать в иных более привлекательных местах, например, в Тобольске или Тюмени (не говорим уже о Томске, который представляется сургутянам чем-то сказочным по своему богатству и великолепию), — смотрят на Сургут и все сургутское с нескрываемым презрением, пожалуй, даже с враждой; их уже не удовлетворяет все местное, кажется диким, смешным, они и на себя начинают смотреть, как на нечто высшее в умственном и нравственном отношении, чем их земляки, не бывшие дальше Березова. Им душно и тесно в Сургуте, их неудержимо тянет вон из него, туда, где, по их мнению жизнь кипит. Часто они так и поступают — при первой возможности покидают свою родину, чтобы никогда уже не возвращаться обратно; но этот выход, конечно, не всякому доступен.
Совершенно иное отношение к своей родине наблюдается у тех обывателей, которым не приходилось бывать далеко. Мы не берем в расчет Березова, где редкий взрослый сургутянин не бывал, ибо это тот же Сургут. Эти, а они составляют девять десятых населения, страстно любят и свои непролазные болота и урман, и свой убогий городишко, для них Сургут если и не рай земной, то все же одно из самых привлекательных мест земного шара. Всякое критическое или просто шутливое замечание о достоинствах их города встречается ими с величайшей неприязнью и раздражением. Вообще этого сорта сургутяне, особенно женщины, крайние патриоты в самом узком смысле этого слова, заскорузлые и нетерпимые, с которыми тяжело, а подчас и невозможно вести какое-нибудь более или менее живое дело, по крайней мере, на нас они произвели такое впечатление.
Жители соседних округов относятся к сургутскому краю и его обитателям довольно определенно, но вместе с тем и резко отрицательно. Сургут, по их мнению, «гиблое место», ничего больше. Известная доля истины в этом выражении, несомненно, есть, к сожалению. Впрочем, и они признают за Сургутом одно положительное качество: ловкому человеку нажиться там легко.
Обратимся к занятиям сургутских жителей.
Занятия населения
Характер занятий сургутского населения всецело определяется общим характером природы края и степенью культурного развития самих сургутян. Суровый климат и особенности почвы делают невозможным занятие земледением.
Между тем, окружающие леса, болота и реки, как мы видели, богаты всяким зверьем, птицей, рыбой, и население, естественно, прежде всего обратило свои взоры именно в эту сторону и промысловые занятия стали главным родом деятельности, главной основой его существования.
Прежде, чем обратиться к подробному описанию главнейших народных промыслов, мы считаем нужным отметить формы пользования покосами, лесами и другими угодьями.
Урман, доставляющий местным жителям в неограниченных размерах строевой лес, дрова, пушнину, орех и проч., считается ничьим. Божьим. Однако, пользование небезусловно свободно, но ограничивается рядом постановлений и правил, относящихся главным образом к кедровникам и отдельным кедровым деревьям, попадающимся в урмане. Познакомимся с этими ограничениями, выработанными местным обычным правом.
Как строевой, так и более мелкий лес-жердняк, дозволяется всем рубить беспрепятственно, коренным жителям и пришлому человеку безразлично, в неограниченных размерах, но при этом ставится одно требование: зря не рубить кедра. Кедром можно пользоваться для каких-нибудь хозяйственных поделок — из него изготовляются оконные рамы, косяки, полы и др., но отнюдь не дозволяется рубить его на дрова, в кедровниках же не допускается порубка и на поделки, исключая сухопостоя, но особенно строго запрещается и преследуется порубка с целью обобрать шишки, что делается исключительно по лени, из нежелания долго возиться над «околачиванием» шишек, о чем будет ниже. Попавшийся в нарушении этого требования подвергается жестоким истязаниям. По словам местных жителей, бывали случаи, когда за подобные проделки виновных тут же, на месте преступления, вешали на первой попавшейся лесине, раздетым донага привязывали к деревьям и оставляли в таком положении на съедение комарам и муравьям и т.п. Особенной суровостью и жестокостью в этом отношении отличаются остяки. Вследствие ли боязни навлечь на себя жестокое мщение со стороны своих родичей, или в силу глубокого сознания греховности такого поступка, сознания, которым проникнуты очень многие, но этого рода нарушения обычного права встречаются крайне редко. Во всех других отношениях пользование кедровниками свободно.
Столь строгая регламентация в пользовании кедром и столь суровые взыскания, налагаемые на ослушников, станут вполне понятными, если мы скажем, что кедровый промысел, т. е. сбор кедрового ореха, является одним из главных источников, доставляющих средства существования как русским, так и остякам, и что всякое уменьшение доходности этого промысла тяжело отзывается на кармане сургутского жителя.
Таков порядок пользования лесом для порубки и сбора орехов у горожан и русских крестьян. У остяков же мы наблюдаем несколько иную форму владения лесами, именно общинно-родовую. Все леса, которыми пользуются остяки, поделены между отдельными родами, а родовые участки в свою очередь разделены между семьями остяков. Межевыми знаками служат реки, камни, ручьи, озера, болота, ямы и проч., граней же, борозд или меж нет. Каждой вновь возникшей самостоятельной семье родовой сход выделяет участок из общей собственности, причем иногда происходят уравнительные переделы участков. В пределах своего участка каждая остяцкая семья пользуется лесом для порубок и орехом, в них же занимается звероловством и ловлей птицы. Переходить для промысла на чужой участок запрещено. Белка, заяц, горностай и всякий другой зверь, кроме крупных хищных, убитый на чужом участке, по обычному праву остяков, принадлежит не охотнику, а владельцу участка; зверь, убитый на границе двух участков, делится пополам между охотником, и владельцем соседнего участка — или делят шкуру пополам, или один берет шкуру, а другой мясо. Медведей, волков предоставляется бить беспрепятственно, на чьем бы участке они ни попались. Благодаря обилию леса и проистекающей отсюда величине надельных участков, между семьями не бывает столкновений из-за обладания тем или иным куском леса. Участки носят обыкновенно названия: «остров таких-то остяков», «урочище таких-то» и т. п. Кедровники остяки часто сдают в аренду сургутским и тобольским торговцам за ничтожную плату.
Таково в общих чертах правовое отношение населения к кедровникам. На практике же, обыкновенно, каждая артель русских промышленников из года в год посещает один и тот же остров, оставляя его изредка для другого исключительно вследствие плохого урожая орехов в данном месте. Чрезвычайное обилие кедровых лесов и незначительность населения, пользующегося ими, заставляют сургутян снисходительно относиться к отступлениям от правил.
Ниже нам придется подробно говорить о звероловстве и ловле птицы и о значении этих промыслов для населения, поэтому теперь мы остановимся на них лишь настолько, насколько они оказывают влияние на формы пользования у русского населения теми участками леса, в которых производятся.
Каждый сургутянин-зверолов, деревенский или горожанин безразлично, имеет в лесу свои «слопцы» — обычные ловушки для зайцев и тетеревов, переходящие по наследству на начале полной личной собственности от отца к сыну, а вместе с слопцами переходит к сыну и право исключительного пользования тою частью леса, где они расположены. На первый взгляд может показаться, что тут мы встречаемся с приципом личного пользования лесом, но это далеко не так, по крайней мере, основа этого явления совершенно иная, нежели в принципе личной собственности на землю.
