Владимир Плесовских, на фото семья из селения Кугипауль, р. Сосьва. 1909
…Кроме идолов богов, пользующихся всеобщим признанием, в пантеоне фетишизма было великое множество других постоянных или временных почитаемых вещей и объектов природы.
С.В. Бахрушин пишет: «У вогуличей… наблюдался культ фетишей — случайных предметов, которым приписывалась чудодейственная сила; таковыми были любые вещи, которые вогульский охотник брал с собою на промысел «для щастья»: «например, из чурки выделанную колодцу с пришибленным соболем или в капкане пойманного зверя или сему подобные другие». Характерно, что владелец фетиша почитал его, «пока есть удача», «в противном случае кидал его, как вместилище нечистого духа». (Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI— XVI I веках).
…Об этих же явлениях фетишизма пишет В.Ф. Зуев, исследовавший жизнь обских народностей в конце XVIII столетия:
«Часто такие вещи, которые оне у русских не дешевою ценою покупают, как коробки, ящики, ножи и прочие мелочи, имеют быть в числе богов ихных. Я сам знаю, что коробка, железом обложенная, которая несколько лет была в держке у хозяина, та ему крепостью своею полюбилась, и он ее обоготворил за то: обвесил ее разными лоскутками, перепоясал многими поясами, снабдил многими кольцами, перстнями и разными снарядами украсил, поставил в передний угол, содержит в божеском почтении» (Зуев В. Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII века).
Одно уточнение. Видимо, В.Ф. Зуеву не удалось заглянуть внутрь шкатулки. Он бы тогда увидел, что обожествляется не сама шкатулка, а те фетиши, которые в ней содержатся.
…Каждый хозяин делал себе из подручных материалов различных шайтанчиков, одевал их, щедро «награждал», «кормил», если дела шли хорошо. Это семейные покровители. Они располагались или перед жилищем или в переднем углу дома. Если же промысел или любое другое задуманное дело проходило неудачно, с фетишем семьи поступали так же, как с идолом «обского старика».
Тот же В. Ф. Зуев пишет: «В каждом чуме имеется рукотворенный бог в образе человека, инде палочка или дубинка, а инде и кляпышек или клин деревянный. Всех их богов описывать много да и притом же они имени не имеют… Домашний бог, или болван, имеет большую себе почесть, ибо стоит в переднем углу, пред собою имеет ящик, куда обещанные ему кладут подарки; каждый день от кушанья помазываются его губы, а между прочим имеет при себе большой рог с табаком, чтоб нюхал, и отлеп (таловые мягкие стружки), чтобы затыкал ноздри и утирался».
…В архиве первого председателя Кондинского РИКа Ивана Алексеевича Искры есть рукопись незавершенного очерка истории района, в которой он пишет: «К археологическим находкам принадлежит также часть шайтанов… известный шайтан, хранившийся в селе Нахрачинском (Вит-отыр — «старик в большой шапке»). Он состоит из белой бронзовой пластинки в виде полумесяца, на передней стороне которой изображена человеческая рожа. Другой нахрачинский шайтан, приобретенный в свое время Тобольским музеем, состоит из бесформенного слитка светло-желтой бронзы».
К фетишизму относится и повсеместно распространенный культ священных деревьев. У ханты такими деревьями чаще всего были кедры, у манси — лиственницы. У этих священных деревьев совершались религиозные обряды и приносились жертвы.
П. Буцинский в «Крещении остяков и вогулов…» пишет: «Так, в 1618 году сентября 26 дня верхокондинские вогулы… пришли в город Пелым и обратились к воеводам Ивану Вельяминову и Григорию Орлову с необычайной просьбой: они просили, чтобы православные воеводы разрешили им убить человека для моления по их басурманской вере у лиственницы». Воеводы, конечно, отказали. Но 2 октября того же года пришел в съезжую избу один стрелец и объявил, что те верхокондинские вогулы «малого убили у лиственницы, в юртах молили, отшед от города».
Но человеческие жертвоприношения это не норма, а скорее всего исключение, продиктованное единичными обстоятельствами. Обычно в жертву приносились лошади, олени и другие животные.
«…8 ноября 1898 года на Покуре остяки совершали жертвоприношение. Предназначенную для этой цели лошадь из пригона привели к юрте, около которой столпились остяки. Каждый из присутствующих подходил к лошади и гладил ее в знак прощания. Затем увели ее в лес и привязали к дереву, завязав ей глаза. Остяк Данило Бисеркин, нащупав у лошади сердце, заколол ее длинным копьем… После того все остяки что-то закричали. Под струившуюся кровь подставили куженьку, затем заткнули рану. С лошади сняли шкуру, которую пожертвовали в приклад, а мясо сварили в котле, у разведенного тут же костра, и съели». (Дунин-Горкавич А. А. «Тобольский Север»).
Иногда обряды жертвоприношений носили и более массовый характер. Тот же Дунин-Горкавич описывает в этой книге такой случай:
«В 1896 году ваховская остячка видела сон, что будет на народ болезнь, для предотвращения которой, нужно бросить курить табак, сделать приклады (приношения) вещами и принести в жертву лошадей. С Ваха прибежал на на Обь нарочный сообщить об этом. Было решено начиная с юрт Вартовских до Покурских (на протяжении около 100 верст) в разных пунктах принести в жертву семь лошадей; решение это было исполнено и, кроме того, были пожертвованы приклады. Так, в конце июня того же года положены были приклады близ юрт Нижне-Вартовских стоимостью около 70 рублей, и в Покурском-егане, стоимостью рублей на 40—50».
«По словам местного лесного объездчика, случайно нашедшего в первых числах июля 1896 г. место приклада близ юрт Нижне-Вартовских, оказалось, что на полуденной стороне от Вартовских юрт, т. е. на острове между протокой Чехломей и Обью, верстах 4-х от юрт на сору подле черемуховой гривы, на вершине березы установлен был череп оленя, а по сучьям березы развешен приклад, примерно рублей на 70. Тут были шелковые и простые шали, шерстяные материи, платки, ситцы и миткаль.
У Урьевских остяков имеется в лесу даже общественный лабаз для склада и хранения прикладов. Лабаз богатый, в нем, кроме урьевских, есть еще приклады агатских и тром-юганских остяков.
…За сорок пять лет жизни в различных районах округа мне также приходилось встречать такие жертвенные места. Правда, в силу того, что подавляющее большинство населения отошло от религии и не совершает культовых действий, многие из них сейчас заброшены, но кое-где свежие приклады нет-нет да и появятся. В наблюдаемых хранилищах можно было встретить полуистлевшие куски шелка очень высокого качества, сукно, шкурки пушных зверей, монеты разных периодов чеканки, металлические изделия, предметы домашнего обихода и даже иконы православного пантеона.
В начале шестидесятых годов мне довелось наблюдать священное дерево — жилище духов Щохринг-ойки недалеко от д. Вежакары Октябрьского района. Примечательно это дерево тем, что в него снизу и на высоту протянутой руки человека воткнуто большое количество ножей, на каждом из которых подвешен небольшой узелок с табаком. Мой информатор — ханты Т. Г. Костин объяснил, что Щохринг-ойка («старик с ножом») любит курить, поэтому в прикладах обязательно должен быть табак. Рядом есть дерево, которое тоже было Щохринг-ойкой, но засохло и у него новое жилище.
…Анализ литературных источников, фольклора, легенд и преданий, а также археологические материалы дают основание считать, что у коренных народностей Обского Севера очень широко бытовали тотемические религиозные представления.
«Итоги многочисленных исследований показывают, что в тотемический комплекс включаются следующие элементы:
- Вера в происхождение от тотема или от предков общих с тотемом.
- Общее для группы название по тотему.
- Осознание родства членов тотемистической группы и тотема и почитание последнего. Главным образом выражающееся в полном или частичном запрете наносить вред тотемному виду.
- Вера в перевоплощение членов тотемистической группы в тотем и обратно.
- Выполнение членами группы известных обрядов, связанных в той или иной степени с тотемом…» (Хайтун Д. Е. «Тотемизм»).
Раскопки древних поселений, проведенные вначале на р. Оби, недалеко от Салехарда, были потом проведены в различных местах Приобья и показали общность черт культуры населения, получившей в литературе название Усть-Полуйской культуры (по месту первых раскопок).
Среди находок много бытовых вещей (гребни, ложки, крючья для подвешивания котлов над огнем), на которых сохранились узоры, оставленные рукой древнего резчика. Эти рисунки дают материал и об особенностях религиозных представлений коренного населения. Очень часто на рисунках повторяется голова лося, сочетание птицы и оленя, встречаются изображения родовых шаманов-воителей. Такие находки весьма часты в местах старых мольбищ. Здесь же попадаются изображения «обского старика», медного гуся и «Золотой бабы». Профессор В. Н. Чернецов пишет:
«Гравированные изображения дают богатый материал для суждения о религиозных представлениях людей Усть-Полуйского времени… Среди гравировок на бляхах и дисках находим фигуры, характеризующиеся своеобразными смешанными антропозооморфными чертами. Встречаются и антропоморфные фигуры с дополнительными звериными и птичьими головами и антропоморфизированные изображения птиц и зверей иногда с добавочными, помещенными на них человеческими личинами. Если сопоставить такие изображения с мифическими образами тотемных предков — полулюдей, полузверей встречающимися в угорском фольклоре, то мы получим достаточное основание видеть в этих изображениях попытку изобразить в графической форме сложные образы первобытных тотемических воззрений.
Фигуры, нацарапанные на металлических дисках, сгруппированы зачастую в определенных композициях, обусловленных, видимо, какими-то устойчивыми представлениями.
В верхней части дисков располагались фигуры, изображающие тотемных предков. В нижней части находим изображения рыб, змей и водяных животных — выдр и бобров, видимо, отображающих «нижний мир». «Верхний» небесный мир представлен в виде солнечной птицы Карса, вступающей в борьбу с существами нижнего мира. Таким образом, в этих композициях обнаруживается та многоплановость Вселенной, которая была характерна для космогонических представлений народов Сом числе и обских угров». (Чернецов В. Н. «Древняя история нижнего Приобья).
…Известно, что у обских угров существовало две фратрии: Пор и Мось, а ханты и манси называли себя согласно принадлежности к той или другой фратрии Порхум или Мосьхум. («Хум» — народ. — В. П.)
А. М. Золотарев приводит легенду о том, откуда пошло это деление: поколение Мось пошло от людей, которые во время варки мяса были атакованы врагами, обратились в бегство, захватив и съев сырое мясо. А поколение Пор в подобной ситуации продолжало жарить мясо.
Отсюда и пошло будто бы деление на две фратрии. Позднее эта легенда быладополнена упоминанием о том, что поколение Мосьхум произошло от высшего духовного существа, а поколение Порхум,— от сожительства мужчины с девой-духом, напоминающей русалку, женщиной Мось.
У разных этнографических групп ханты и манси бытовали различные варианты легенды о появлении дуальной организации. Ваховские ханты считали, что такое деление произошло потому, что существовало два брата-богатыря, которые поссорились между собой из-за золотого орлиного пера и разошлись в разные стороны. Часть племени пошла за одним братом — Сайгли («гоголь»), другая — за Кулькояк («чебак»).
…В прследнее время большую работу по изучению дуальной организации обских угров провели В. Н. Чернецов и И. И. Авдеев, показавшие, что каждая фратрия имеет свой набор тотемов, как родовых, так и фратриальных, что манси распространяют фратриальное деление и на мир духов. Точного значения фратриальных названий установить не удалось, и поэтому разные авторы приводят различные трактовки этого вопроса, сходясь, однако, в том, что одна фратрия обозначает небесное происхождение, а вторая — земное.
Таким образом, тотемические верования, основанные на идее родства человека и животных, в системе религиозных представлений коренного населения Обского Севера занимают очень большое место. Поскольку основными заклятиями этих народностей было рыболовство и охота, то и круг священных животных определялся известными в повседневном общении видами.
…Зарождение представлений о «святости» животных относится к ранней поре верхнего палеолита. Вера в «святость» животных является одной из ранних форм первобытного олицетворения природы. На стенах пещер, на оружии сохранились многочисленные первобытные изоб ражения животных. При раскопках древних поселений были найдены каменные и костяные фигурки, изображающие животных.
То, что у обских угров такое почитание зверей и птиц было тотемизмом, то есть религией, зародившейся еще в период ранней родовой общины, можно утверждать по тому, что многие из животных считались прародителями и священными покровителями рода.
Так, в Тегинских юртах (Березовский район) ханты считали основателем своего рода кукушку. Здесь существует легенда, что одна женщина имела двух сыновей. Однажды она заболела и сильно захотела пить. Попросила детей принести ей воды, но дети не выполнили просьбу матери. Тогда она сама пошла за водой и этим нарушила запрет. (Возможно, источник находился возле одного из «святых» мест, где женщинам запрещается появляться). После этого мать решила уйти из дому. Она прикрепила себе гусиные перья, сделала хвост из дощечки, на которой расправляют шкурки зверей и, превратившись в кукушку, улетела. Оставшиеся дети и стали основателями рода тегинских ханты. Кукушку здесь нельзя убивать, и даже детям запрещается ее передразнивать.
Обобщая обширный материал по этому вопросу, проф. В. Н. Чернецов в упомянутой уже работе пишет: «Знакомясь с картой расселения родов современных обских угров, легко заметить, что роды как бы группируются по фратриальной принадлежности, причем роды, относящиеся к одной фратрии, часто занимают обширную территорию. Так, бассейн верхнего течения р. Ляпин заселен родами фратрии «мось», по нижнему течению этой реки, начиная от села Хорынгпауль» («Хурумпауль» — третье село. — В. П.), расселены роды фратрии «пор». Территория рек Лозьвы и Сосьвы принадлежит родам фратрии «пор», ведущим свое происхождение от общего прапредка — Лося. Река Казым полностью заселена родами фратрии «мось», считающими своим прапредком Касум-най-эква — «Великую женщину р. Казыма» — тетерю.
В пережиточной форме часто сохраняется даже представление, что предки родов, населявших такую территорию, являлись, с одной стороны, братьями и сестрами, а с другой — сыновьями и дочерьми прапредка. В свою очередь, последние в фольклоре рисуются как братья и сестры— дети фратриальных прародителей Нуми и Калтащ и являются ни чем иным, как мифологическим отображением первичных родов».
Во всех, в том числе и угорских, мифах и представлениях тотемической религии очень широко представлена вера в возможность превращения человека в тотемного зверя и наоборот.
Среди почитаемых зверей и птиц — тотемов были: «Тахыт-ойка»-старик-гагара, тотем Шоминских юрт на р. Сосьва. Жители этих юрт называли себя «щойнинг махум», т. е. народы гагары. Гагара была тотемом и соседних Кугинских юрт, где ей также поклонялись и запрещали убивать.
Чайка была тотемом юрт Оурьинских, ястреб-Хурумпаульских на р. Ляпин. У манси, проживающих в верховьях Северной Сосьвы, Конды и на водоразделе этих рек, почитались: «Пурипан Эква» — лягушка, Сардейские юрты, «Юсвой» — орел, Межинские юрты, «Нехыс» — соболь, Хангалские юрты, «Нялтуп» — утка-крохоль, Маньинские юрты. Этот список можно продолжать и дальше. Тотемов было множество, и только изредка родовые прапредки совпадали, что является чистой случайностью. А вот тотемы фратрий и некоторые племенное почитались уже целой группой родов, что и нашло свое отражение в прикладном искусстве.
«В каждой местности, наряду с прочими узорами, существует какой-либо один, наиболее характерный и часто встречающийся. В одежде и на посуде имеются определенные места именно для этого узора, и почти всегда можно узнать, откуда… происходит вещь. Так, например, на Большой Оби выше устья Казыма мы встречаем узор «крылья большой чайки», на Казыме — «тетеря», в верхнем течении р. Ляпин — «щучья челюсть», по среднему течению р. Сосьвы — «лягушка», по р. Тапсуй — «соболь» и т. п.
Если при этом учесть, что общим тотемом основных тапсуйских родов является соболь, а на средней Сосьве расселены роды— «народа лягушек», имеющие своим прапредком «великую женщину лягушку», а также, что основной верхнеляпинский род-Сойнах — считает своим предком щуку, а казымские ханты ведут происхождение от великой казымской женщины-тетери и т. д., то содержание орнамента, как изображение тотемного предка на одежде и посуде, выступит перед нами с полной очевидностью. Таким образом, орнаменты на берестяной и керамической посуде на протяжении эпох бронзы и раннего железа раскрываются перед нами в тотемно-апотропеическом значении.
Каждый из тотемов не только почитался, пребывал в ореоле легендарности, но и наделялся сверхъестественными свойствами, т. е. был своеобразным богом рода. К нему обращались за помощью в ратных, промысловых и бытовых делах.
В некоторых фольклорных источниках есть прямое указание, что перед началом охоты или столкновения с соседствующим родом старейшины обращались к своим тотемам, прося у них помощи и защиты. В этих обращениях к сверхъестественным силам уже можно усматривать и зачатки магии, хотя на первых порах она, возможно, и не была развита так широко, как позднее, в теснейшем сочетании с анимизмом и фетишизмом.
Прослеживаются и другие признаки тотемизма. Два из них — наличие рода, носящего имя тотема и «опекаемого» им, и вера в превращение этого животного в человека и человека в тотем — нами уже названы. Кроме того, «существовал запрет употреблять в пищу мясо священного животного. Правда, этот признак не был строго обязательным, и после совершения очистительного ритуала запрет снимался.
Интересно здесь то, что в тотемизме начинали возникать отдельные культовые элементы, вошедшие в более развитом и обобщенном виде в поздние, в том числе и мировые религии. Одним из таких обрядов является таинство причащения в христианских религиях.
«Причащение тотемом является логическим следствием различных тотемических представлений: если тотемный вид не только имеет общего предка с родовой группой, но и по аналогии с этой группой является воплощением тотемного предка, то очевидно, что его вкушение может передать тотемной группе частицу сверхъестественных сил этого «предка».
Наиболее живучим признаком тотемизма, на который обратили внимание многие исследователи, является наличие экзогамных общественных групп, т. е. системы регулирования брачно-семейных отношений. Мужчинам запрещалось жениться на женщинах одной с ними фратрии. «Мось» на «мось» не женятся» — так звучит эта формула отношений.
То, что хантыйские и мансийские роды были экзогамными, подтверждается наличием некоторых пережитков, сохранявшихся до последнего времени, особенно в отдаленных поселках и среди кочующей части населения. Здесь старые традиции в силу целого ряда причин, оказались наиболее устойчивыми.
Это проявлялось прежде всего в отношении к женщине. Поскольку, по правилам экзогамии, мужчинам было необходимо наводить жен среди представительниц другой фратрии, то женщина на всю жизнь оставалась в кругу семьи чужеродкой, с чем была связана целая система запретов, регламентирующих ее поведение.
Вначале существовал простой и надежный способ умыкания невест из соседних родов. Позднее, очевидно, под влиянием татар, живущих по соседству, в обиход вошел калым — плата за невесту.
Ссылаясь на некоторые источники, проф. П. Буцинский по этому поводу пишет: «В каждой юрте жила одна семья. Отец пользовался неограниченной властью над своей семьей; жену и детей он имел право заложить, продать и даже убить; вся семья была его собственностью, как и всякое имущество… дочь у отца была таким товаром, который он хотел продать как можно дороже, и, конечно, выгоднее было продать богатому. Новицкий свидетельствует, что в начале XVIII в. обычный калым состоял во сто рублях; эта сумма по тому времени довольно значительная, и уплатить ее не каждый мог».
Может возникнуть вопрос, в чем же особенность этого обычая у дореволюционных ханты и манси, ведь такие же обычаи существовали у других народов, откуда они и проникли на Югру. Эта особенность в экзогамных запретах, в том, что на представительнице своего рода и фратрии нельзя было жениться даже за самый высокий выкуп.
Именно поэтому глава семьи да и все взрослые мужчины не просто относились к женщине как к собственности, вещи, но прежде всего как к чужеродке, к неполноценному члену рода, поведение и положение в семье которой регулировалось целой системой запретов, нарушить которые женщина не имела права. Некоторые исследователи, правда, усматривали в этом причины не тотемного, а физиологического порядка. Возможно, такие явления тоже имели место, но они не все объясняют. С этих физиологических позиций, например, нельзя объяснить, почему наиболее строго придерживались этих запретов старухи.
Женщине запрещалось, например, проходить в передний угол избы, где хранились семейные фетиши, примерно так же, как нельзя женщине быть на алтаре православной церкви.
Даже сам акт деторождения омрачался этими обычаями. Для этой цели отводилась маленькая, самая грязная в юртах избушка, куда мужчинам нельзя было входить, если даже эта избушка пустовала. В течение примерно сорока дней после родов женщина могла спать только под порогом своей избушки, а затем «для очищения» она должна была трижды перепрыгнуть через горящий костер, и только после этого допускалась в семью для исполнения своих обязанностей.
…Для того, чтобы подчеркнуть в повседневной жизни чужеродство женщины, существовали и другие запреты. В присутствии мужчин женщины должны были закрывать свое лицо, и это делалось не только в присутствии чужих, но и определенной части мужчин своей семьи.
…В суевериях других народов также существует вера в «дурной глаз», в способность некоторых людей «сглазить». Все эти представления уходят в седую глубину веков, но по традиции сохраняются и по сей день.
О том, что в этих обычаях присутствует элемент религиозной веры, можно судить по таким ситуациям: если, например, женщине приходилось проезжать мимо «святого» места, то она, чтобы «нёосквернить» его, также закрывала лицо, отворачивалась или даже ложилась на дно лодки.
Не имела права женщина подняться на чердак своего дома, переступить через одежду мужчины, хорей, рыболовную или охотничью снасть, сесть верхом на лошадь, оленя, потому что женщина не должна подниматься выше мужчины.
Если же все-таки это случалось — все, вплоть до дома, объявлялось оскверненным, и мужчинам до совершения шаманского обряда очищения входить в дом и пользоваться ловушками запрещалось. Даже одежда женщин в избе могла быть повешена на просушку не рядом с одеждой мужчин, а ниже.
«Из всех прав за женщиной оставалось одно — работать не покладая рук. Она была занята не только домашним хозяйством, но и исполняла большую половину работы в производстве. Среди оседлых ханты и манси доля женского труда в основных видах производства составляла 58 проц., у кочевых — 50,6 и манси — 54,3 процента». (Сергеев М. А. Некапиталистический путь развития малых народов Севера).
Об этом же в цитированной выше работе пишет В. Ф. Зуев: «Женщины же я не знаю, когда б они хотя час праздно сидели. Верно одеревенелые руки труды их докажут, во всем дому живет не как жена, но как служанка, да так между ними и почитаются. На месте иль в дороге, не включая того, что мужу во всем помогает, расстанавливает она чум, колет дрова, раскладывает огонь, варит есть, и муж до тех пор с санков не слезет, покудова все в чуму не будет управленр; тут его обсушивает, там обшивает, а он, переодевшись, пойдет опять за промыслом, куда надобно.
Варварские их с женами поступки еще более грубое состояние увеличивают, ибо где бы-то ни было, не говорит он с нею никогда ни слова, а хотя что и понадобится, то жена должна из одного только слова понимать его надобность. С промыслов, что привезет, жена все убирает, и он ни во что не вступается, так что сколько б он ни привез битых оленей или чего другого, ободравши кожи, дает сам жене выделывать, хотя б уже и без того на такую работу ей времени недоставало, но к таковой суровости еще прибавляет; «скорее». И так во всем у них женский пол раболепствует и более, нежели у старого господина рабу надлежало».
…В сохранившемся до пятидесятых годов «святом месте» около юрт Комудваны (Октябрьский район) существуют раздельные площадки для костров — мужского и женского. Женщинам запрещалось приближаться к мужскому костру (месту жертвоприношений), а мужчины считают оскорбительным для своего «достоинства» оказаться на женской половине священной рощи.
Такие же сведения приводит 3. П. Соколова, рассказывая о священном месте духа Ялпус-ойки около Вежакар: «Жертву убивают около жертвенного стола; на стол ставят мясо, вино; пьют и едят во время обряда. Доступ на святое место имели только мужчины, женщины собирались на берегу Усыньи и там же жгли костер и ели».
Таковы признаки тотемизма, которые можно наблюдать, исследуя фольклорные, литературные и некоторые сохранившиеся особенности жизни и быта особенно старших поколений ханты и манси, проживающих в отдаленных от культурных центров населенных пунктах. Здесь и проявляется сила традиций.
…Тотемизм не исчез бесследно. Все самое живучее из него было синкретизировано в другие формы религиозных представлений, в частности, в магические обряды и действия.
Журнал «Югра, 1992, №8
