Владимир Плесовских, фото Андрея Рябова
Мотор будто оглушили по головке блока цилиндров. Тишина.
— Опять прокладка! Шестая. Хорошо — запаску с собой беру. Располагайтесь, граждане пассажиры… часа на два.
И, не пытаясь завести двигатель, водитель начал раскладывать инструмент для ремонта.
— Помогать надо?
— Нет, это я сам…
А что делать «гражданам пассажирам» в безлюдном, еще не освещенном утренним солнцем ущелье? Один из них — главный геолог экспедиции — уткнулся в какие-то карты, в блокнот с расчетами, а второй, Сергей Николаевич, прикинув на глазок высоту горы — ее местные жители называли «плешивой», — начал «восхождение». Конечно, это была авантюра, но кто про себя знает, где кончается здравый смысл…
Он часто останавливался, переводя тяжелое дыхание, но снова шаг за шагом карабкался вверх. Забыл и опасность стенокардии, часто повторяющейся в последние годы, и строгий наказ лечащего врача: «без передышки — не выше третьего этажа». Для тренированного человека это и не гора даже, а «бугорок», а он осилил его за полчаса. Потом минут двадцать в голове стоял грохот, как у плоскопечатной машины, и в глазах мелькали черные оттиски рекламных литер.
Наконец, он открыл глаза, и ему открылась буйная панорама Приполярного Урала. Мрачные разломы ущелий, из которых ползли клочья тумана. Золотые в лучах утреннего солнца шапки Неройки и Народной. Ленты рек на серых скалах и Хулга — восточная граница предгорий. А дальше во всю ширь развернулась бескрайняя, безлюдная ляпинская равнина. Тайга, тайга, тайга. Великий художник — природа разбросала под хрустальным шатром неяркого северного неба жемчужины озер и платиновые змейки рек, утопила их в мягком бархате урманов и этим завершила свое неповторимое творение.
Это была заповедная земля, такая, которую он знал и любил с раннего детства. Не та, что в Среднем Приобье, исполосованная профилями, трассами дорог, трубопроводов, линий электропередач, плешинами буровых площадок и промыслов. Все это пока не дотянулось до предурзльской тайги, и она жила своей жизнью.
Сергей понимал, что миллион тонн нефти в сутки — рубеж, на который вышла область, — даром не дается, но не слишком ли дорогой ценой платит за это природа. Ему, журналисту, ветерану округа, не раз приходилось воевать с теми, кто любой просчет пытался оправдать всеобъемлющим понятием: «надо». Конечно, надо добывать много нефти, ловить рыбу, заготовлять древесину, но весь вопрос в том, как это делать по-хозяйски. Стройкам не хватает леса, а отличная древесина гниет пo обочинам расчищенных трасс, потому что ее вывозка никакими проектами не предусмотрена. Нужна рыба, но она почему-то отказывается жить в реке, куда «случайно» сброшены сотни тонн нефти.
И побеждать приходилось далеко не всегда, мешало всесильное «надо», подкрепленное планами, графиками, проектами…
Еще редактором районки он выступил против строительства на правом берегу Оби Карханского леспромхоза. По проекту он должен был давать больше полумиллиона кубометров, но охотники-старожилы рассказали, что лет пятнадцать назад здесь была сплошная рубка для крупной северной стройки. Теперь нетронутым лес оставался только за семьдесят-сто километров от проектируемого леспромхоза. Но и это не все. Проект сохранял старую схему доставки леса: молевым сплавом по самым рыбным речкам, потом плотокараванами до станции Лабытнанги. Способ привычный, но порочный. Многие плоты будут разбросаны штормами по обоим берегам, затонут, пропитается лес водой и потеряет свое качество «кондового». Всему вред: и лесу, и рекам, и стройкам, а главное полетят на ветер огромные средства и человеческий труд.
Опубликовал. Потом долго объяснялся по разным инстанциям, и всюду давали понять: фельетон вредный, поддерживает отсталые настроения местного населения; влез не в свое дело, и вообще это стратегия не районного масштаба… Устал от объяснений, нервотрепки и прямых угроз некоторых вышестоящих… и написал в «Правду». Приехала комиссия из заинтересованных ведомств. Летали над тайгой, фотографировали, ходили пешими маршрутами, считали, записывали. В райисполкоме сделали обстоятельный доклад с однозначным выводом: проектировщики не ошиблись, на каждом гектаре предназначенных будущему леспромхозу земель столько-то сосен, елей, пихт, лиственниц, кедров, осин, берез. Даже рябину, черемуху, и ольху не забыли.
— А почему для строительства рабочего поселка планируются поставки леса с других участков? Надо брать на месте, если его так много, — не утерпел Сергей.
Зал зашумел, одобряя остро поставленный вопрос, но ответа не последовало. Да и что мог ответить докладчик, если на десятки километров вокруг стоял только подрост. По количеству деревьев все было подсчитано верно, вплоть до полутораметровых ёлочек.
Потом рассматривали проект застройки. На ватмане он выглядел красиво. Двухквартирные коттеджи, школа на тысячу мест, больница, дворец культуры со спортивным залом и плавательным бассейном…
Прошло время. Поселок построили, заселили, но леспромхоза не получилось. Лесоучасток едва-едва поднялся на десятую часть проектной мощности, да и то с опозданием на три года, пока пробили дорогу к нетронутому массиву.
Немым укором смотрят на Сергея слепые окна пустующих домов всякий раз как он приезжает в Карханку. И совесть всегда напоминает об этом поражении. Будь у него тогда побольше опыта, он понял бы предельно простую суть случившегося: ошибка в первичных расчетах. Спасая честь мундира, проектировщики пошли на все, вплоть до обмана «Правды». К сожалению, представителя газеты на этом разборе не было…
Вспомнился и другой случай. Все, кому сейчас приходится приезжать теплоходом в Ханты-Мансийск, особенно осенью, недобрым словом вспоминают тех, кто выбрал место для пристани. Часами приходится ждать, пока теплоход на буксире подведут к причалу. Мель. Мощный песчаный остров отсекает пристань от фарватера.
Пассажирам невдомек, что этот остров — дело рук человеческих и появился он вначале маленьким «осередком» лет пятнадцать назад. В то время у рыбников появился флот с большой осадкой, и возникла необходимость углубить дно возле пирса рыбокомбината. Поставили мощный землесос, а пульпу сбрасывали на середину Иртыша, на самую быстрину в надежде, что река разнесет ее. Но… ошибка в расчетах. Осередок с каждым годом стремительно рос, захватывая акваторию речного порта. Фарватер отодвинулся. Река всей своей мощью навалилась на левый берег, смывая его и подбираясь к жилым домам поселка Затон. Вот и возникли сразу две проблемы: перенос жилого поселка и полная перебазировка речного порта. А это — десятки миллионов рублей…
Все это пришло на память сейчас, когда Сергей всматривался в даль окоема и не мог отыскать ту черту, где теряется затянутая дымкой земля и начинается небо. Там, за щетинистыми гребнями увалов, спрятались Культбаза, Ломбовож, Сартынья — пристани его далекого детства.
Когда-то в молодости Сергей пытался писать стихи. Ничего из этого не вышло — поэтом нельзя стать «по собственному желанию», но кое-что, так, для себя запомнилось:
Мне кажется, я не был молодым.
Был мальчиком… и сразу стал седым.
Седел в тайге, когда я брел пешком
С ружьем и прокопченным рюкзаком.
В осеннем стане у родной реки,
Где, как и я, седели рыбаки.
В кругу друзей, при виде горьких слез,
Когда почтарь нам похоронки нес
И, разделяя горе матерей,
Взрослей мы становились и седей…
Коль жизни соль хлебнули мы сполна
И рано въелась в душу седина,
Тому причина и тому вина
Одна — война.
Огненный вал войны прокатился далеко от этих мест, но пламя его было таким, что опалило открытые ребячьи души. На неведомый жизненный тракт сверстники Сергея шагнули рано повзрослевшими.
…Порыв ветра потрепал капюшон плаща, будто кто-то панибратски хлопнул по плечу. Сергей вдруг догадался, какая сила потащила его на эту вершину. Давным-давно он мечтал побывать на той тропе, по которой проходили в Югру первые ватажники-землепроходцы.
«Вот сейчас обернуться бы, а он рядом», — Сергей даже представил, как выглядел внешне этот далекий предок, о чем они могли бы поговорить. Ведь их разделяло тридцать пять поколений.
— Зришь?
— Любуюсь…
— Лепота!
— Красота!
И каждый в это признание внесет собственный смысл. Один — о щедрой красоте родного края, вскормившего и вспоившего его, а другой, оценивая красоту завершенного дела.
— Постой! А откуда ты взялся? Кто ты?
— Господина Великого Новгорода мы хожалые люди. Вольница! Аль не слыхал?
— Понаслышаны, как же. Дошли и до нас истории богатого новгородского гостя Садко и твоего земляка Василия Буслаева…
— Садко?… Нам про него неведомо. Без нас объявился. А Буслаевичи — это и есть мы, вольница. Третье колено мы от него…
Дальше беседа не пошла, люди занятые, озабоченные — не до пустопорожних рассуждений.
Не простое любопытство подгоняло новгородца на вершину. После гибели вожака, нарвавшегося на самострел еще на земле биармов, ватажники передали ему подорожние бересты: «веди». По их знакам отшагал он многие версты «встречь солнца»: верных товарищей потерял на неведомом пути, но перешел Каменный пояс, по руслам рек отыскал место, где можно одолеть громаду хребта и первым из ватажников увидел необъятную землю Югорскую.
Уставшие ватажники спали на дне ущелья, прижимаясь к теплому дыханию костров. Солнце еще не скоро дотянется до них, а он уже умылся золотыми струйками, подставляя лицо под поток ласковых лучей.
«…Теперь по верховью реки — на другой берег, — сверялся он по последней бересте, — обойти горушку справа и возле креста трех рек выйти на дол. До городища прежней ватаги — полдня ходу, если не разорили его югричи…»
— Сергей Николаевич! — донеслось снизу. — Спускайтесь с небес. Машина готова, едем!
Зарокотал мощный дизель артиллерийского тягача — незаменимого транспорта геологов в предгорьях Урала — и разогнал виденья.
— Ну, что Вы там увидели? — встретил Сергея главный геолог.
— Историю… Вот здесь отдыхала ватага новгородцев, прошедших Щугорским перевалом. Я даже побеседовал с их вожаком…
— Богатая у вас, журналистов, фантазия… Это ведь было девять веков назад…
— Без фантазии нам не жить. А впрочем, она нужна всем, даже математику. И вам, геологам, без нее никуда… Ну, а если серьезно, юность свою пытался рассмотреть. Это ближе по времени, но тоже теперь достаточно далеко… Здесь я вырос.
—- Вот как. Значит, не впервые в этих местах.
— В горы забираться не приходилось, а по рекам поднимался довольно далеко.
— Интересный край и не только с точки зрения геологов. Для нас это вообще неиссякаемый заповедник… Мне отец с детства внушил уважение к Уралу, как привязал. Я даже теперь путаюсь, где быль, где легенда…
— Не раскаиваетесь? Все-таки вдали от большой культуры, от городского комфорта…
— Что делать геологу в городе? Стать чиновником от геологии. Это просто, но это уже не геология.
— Но есть ведь и наука…
— Есть-то она есть, но без нас она и шагу не сделает…
— Да, здесь что ни гора, то легенда или история, — согласился Сергей Николаевич. — Все наиболее могучие божества угров «выбирали» себе места повыше. Вот, как Неройка. Они предпочитали жить на вершинах. Целый хребет Урала называется «Молебный камень».
— Ойка сяхыли Эква сяхыл — старик-гора и старуха-гора…
— Вот, вот. Ходил даже слух, что на одной из таких же вершин спрятана знаменитая «золотая баба».
Тягач грохотал во всю мощь своих дизельных сил, оставляя в ущелье горьковатый хвост соляровой копоти, пока не выскочил на гребень перевала. После полумрака здесь необычно ярко светило солнце, рваные клочья тумана вытягивались из ущелья и мгновенно исчезали, подхваченные горным воздухом, подвижным, как ртуть…
«Историки как сговорились, — думал Сергей Николаевич. — Повторяя древние летописи, они утверждают, что новгородских ватажников манила Югра своими сказочными пушными богатствами и возможностью выгодного обмена. За оружие из железа югричи платили баснословно щедро… Сомнительная причина… От Новгорода до Урала, от Онежского озера до Камы — леса и леса. И зверья там было немало, и путь короче. На легкую наживу надеяться мог только тот, кто снаряжал ватагу, да и то с огромной степенью риска. Много ли мог пронести ватажник железа, чтобы его выгодно обменять? Тогда что же еще? Жажда завоеваний? Тоже нет.
Прокладывали первые тропы сюда не воины, а трудовой люд. Шли без расчета на вознаграждение за свои доблести. Полгода топать «встречь солнца», полгода обратно. Нелегкий труд. Не сосчитать могил, в которых покоится прах не дошедших до Югры или дошедших, но не вернувшихся…’ Стоп! А почему «полгода обратно»? Скорее всего так: сюда — всей ватагой, а обратно — только небольшая часть. Остальные «сели» на Югорской земле, постепенно сливаясь с местным населением. Учили угров тому, что знали, и сами учились, как жить на новой земле… «Сесть», «село», «заселять»… «Заселять» — строить села и обживать их… Как это у Сельвинского?..
«Леса, леса, медвежьи да кабаньи.
Но все ж не зверем славится Сибирь.
С Днепра да с Дона, с Волги и с Кубани,
Где властвовал свирепый царь — упырь,
За Камень потянулись ходоки.
Они тайгу валили для дороги,
Сжигали пущу, ставили село.
И земли становились плодородней,
И маленькое счастье расцвело…
Сменялись, нарождались поколенья
И, уходя корнями в берега,
Незнаемое, кряжистое племя
Взошло породою сибиряка…
Что знаем мы о древней истории этого необъятного края? Практически — ничего. Археологи берут все более глубокие горизонты истории. Они-то и установили, что угры тоже не всегда жили на этой земле. Родина их предков на тысячи километров юго-восточнее. До них здесь обитали местные племена, о которых ничего неизвестно. В исторической литературе подробнее описан период после похода Ермака: колонизация, проникновение духовенства, торговцев, промышленников… А что там, в глубине тридцати-шестидесяти веков? Если верить легендам, то где-то здесь была знаменитая Гиперборея. Жили в ней счастливые люди, питавшиеся плодами деревьев и не употреблявшие мяса… Что это — фантастика или… следы памяти человечества? Каким же был климат, если земля в этой части планеты могла прокормить людей фруктами? Куда все это исчезло? Когда и как это случилось? Где потомки гипербореев? Ведь не могли же они бесследно уйти с лица планеты… А может быть, маршруты первопроходцев и прокладывались по сведениям этих легенд?»…
…Водитель достал планшет с картой и отметил точку:
— Мы здесь… Туда — Европа, сюда — Азия…
— Знаю. Теперь… следи… по этому склону вниз и… вот сюда. Маленькая остановка вот здесь. Возьмем пробы. И до места.
Сергей Николаевич снова, как и на базе экспедиции перед выездом, подумал, что ему знакомо лицо этого человека, главного геолога, что где-то они встречались… И голос, голос. Он его слышал, и не один раз, не случайно где-то. Там, на базе, он представился просто: «Ляпин». Фамилия местная, но она ни о чем не говорила Сергею Николаевичу. Особого интереса главный геолог к приезжему журналисту не проявил. Видимо, брать попутчиков здесь было делом обычным. Да и просьба-то была пустяковая: забросить в промысловый отряд, а на обратном пути, если к тому времени не подоспеет вертолет, захватить до Саранпауля…
— Евгений Николаевич, а ребята не махнут через хребет? Вот, глядите, здесь самое удобное место…
— Нет, нет, Миша. Я договорился по рации. В любом случае они будут ждать у подножия Педы. Вот здесь между Турупьей и Сертыньей. Это часа 2-3 ходу. А по пути заскочим к промысловикам…
— Если уйдут, нам и за сутки не допилить по объездам. А так, ладно. Двинули?..
— Подожди минутку… Там внизу кое-где сохранилась лежневка старой дороги. Что это?
— Это трасса знаменитого хлебного тракта на Печору купца и промышленника Сибирякова…
— Я так и подумал. Слышал о ней. Знал даже бойцов-красногвардейцев… Здесь за Саранпаульский хлеб были жаркие бои с беляками. Амбары-то оставались полными…
— Пристань раньше называлась «Ляпино», — уточнил Евгений Николаевич. — Сейчас так тоже бывает, особенно в гражданской авиации: Тюмень — Рощино, Свердловск — Кольцово, Новосибирск — Толмачево…
— Еще один вопрос… Мне все время кажется, что мы где-то встречались и не один раз. Где? Не напомните?
Евгений Николаевич хитро улыбнулся и спросил:
— Если по большому секрету скажу — не выдадите?.. Два пожилых человека, узнав, что вы приехали в Саранпауль, строго-настрого наказали мне доставить вас живым и невредимым… Я полагаю, у них с вами найдется много общих знакомых и тем для воспоминаний и разговоров… Ну, а наказ родителей — для меня закон.
— Стоп! Женька… Клотик?!
— Мать так называла меня, когда я был пацаном…
— Николай Михайлович! Мой первый учитель. А я ломаю голову, где я слышал этот голос… Да и внешне очень похожи.
— По голосам нас даже мама путает… Но почему — Клотик?
— От меня пошло. Была у меня в детстве любимая книжка «Егорка». Про медвежонка, попавшего к военным морякам. Мы — довоенные пацаны все хотели стать моряками и летчиками. Вот нахватался там морских терминов. А клотик — это вершинка на мачте… Во время войны голодно у нас было. Мария Васильевна, как и все женщины, работала. Тебе было года два. Жили мы в одном доме. Мне — четырнадцать. Вот и поручали водиться. Садил я тебя на плечи и тащил на пекарню, к моей матери, через всю деревню. Там тебе всегда находилась горячая лепешка с молоком. Много ли надо ребенку… Накормлю и обратно везу… на верхотуре. Отсюда и «Клотик».
— Теперь и мне понятно… Обожаю горячий хлеб с молоком.
— А я только сейчас вспомнил, что Ляпина — это фамилия Марии Васильевны.
— Да. У меня фамилия матери… Они зарегистрировались после войны.
— Знаю, знаю. Николая Михайловича мы провожали на какие-то военные курсы в конце мая, а потом война, и он домой уже не приходил до августа сорок пятого…
Водитель с интересом слушал разговор старших, потом откинул сиденье и из потайного кармана извлек литровую фляжку в фетровом чехле.
— Чистейший! Аварийный запас. Такое событие никакая инструкция не запрещает отметить.
— Отметим, Миша. Но не сейчас, ты за рулем.
В глазах водителя запрыгали веселые чертики. Он из-под ладони осмотрелся вокруг, потом померял что-то линейкой на карте…
— Что ищешь?
— Ближайший пост ГАИ… Вот! По прямой семьсот три километра двести одиннадцать метров…
Под дружный хохот он двинул рычаг, и машина снова забухала по склону, выбранному Евгением Николаевичем…
Есть у газетчиков такая рубрика: «Письмо позвало в дорогу». Вот и Сергея Николаевича позвало письмо от школьного друга, знаменитого на Сосьве рыбака Прокопия Кириллова.
«Приезжай, — писал он, — посмотри, что делается с нашим Ляпином… Если так дело пойдет, мне с моей профессией здесь делать нечего. Наша рыба любит чистую воду, как человек после парилки свежую рубашку…»
Прокопий не называл виновников. Но если такой обстоятельный, сдержанный и скромный человек взялся за перо, значит есть тому веские причины.
В Саранпауле Сергей Николаевич убедился в правоте друга. Ляпинская вода, прежде настолько прозрачная, что на глубине просматривался каждый камень, теперь смахивала на бульон грязно-молочного оттенка. Узнал и причину. На одну из боковых горных речек промысловый отряд затащил промывочную машину, а об отстойниках, где оседала бы вся эта муть, никто не побеспокоился. Не химическое производство. Обыкновенный ил, песок, известняк, гравий… Но рыба не пошла в Ляпин, нерестовые ямы с чистым песчаным и галечным дном затягивало слоем оседавшего в затишье омутов ила…
Люди работают, старательно делают свое дело, выполняют план, получают зарплату, коэффициент, премии, полевые, северные, и многим невдомек, что всех этих добавок вместе с добытым золотом не хватит, чтобы восполнить хотя бы десятую часть ущерба. А земля легко ранима, она иногда «кричит» от причиненной ей боли, но услышать этот крик дано не всем, не хватает простейшей экологической культуры.
В прошлом году мальчишки из «зеленого патруля» приволокли в редакцию корзину утиных яиц.
— Вот, посмотрите… Другие утята уже скоро летать будут, а эти даже не выклюнулись. Может, болезнь?
— Откуда это?
— Возле Ай-тора набрали.
— И много там таких?
— Ой, много! Мы только по ближнему краю прошли.
Причина «болезни» открылась скоро. В окрестностях Ай-тора дала приток нефти единственная скважина. Надежды на открытие месторождения не было, и обустраивать одну скважину не стали. Но пока испытывали ее, судили — рядили, как быть с притоком, нефть попала в кормовое озеро. Утки на лапках и перышках затащили ее на свои кладки… и яйца задохнулись без доступа воздуха.
Для коренных сибиряков каждый такой случай — личная трагедия, потому что живет здесь нерушимый закон — сохранять и приумножать богатства родной земли. Никогда сибиряк не допустит пожара в тайге, не осквернит озеро или реку, которыми живет и кормится, не выстрелит в зверя в запретное время, не подымется его рука на самку лесного жителя, если нет на то чрезвычайных обстоятельств. Это традиция, живой нерв народа, которым воедино связывается прошлое, настоящее и будущее.
По своему опыту Сергей Николаевич знал, что любой портрет — человека, семьи, трудового коллектива или целого народа — точнее всего представляется по традициям. Они могут быть полезными или вредными, как многие пережитки, устойчивыми или изменяющимися в связи с переменой жизненных обстоятельств, но в них всегда отражается до мельчайших подробностей все содержание жизни. В оценках традиций надо быть предельно осторожным, чтобы, принимая или отвергая их, не повредить живую ткань истории, как хирургическим скальпелем, вложенным в неумелые, нечуткие руки.
Так тоже было. В период обостренной борьбы с шаманами, враждебно встретившими Советскую власть, неосторожно сняли охрану так называемых «святых мест», только на том основании, что главными их хранителями были родовые служители культа. Никто не обратил внимания, что это были заповедники, где запрещалась всякая промысловая или хозяйственная деятельность.
Старой власти, купцам и промышленникам не было дела до того, останется или не останется что-нибудь в тайге, как, впрочем, и сама тайга. Лишь бы исправно платились налоги, «царевы поминки», да чтобы каждый рубль, вложенный в дело, давал не меньше червонца прибыли. Но северяне интуитивно чувствовали потребность сохранять такие места, где воспроизводились бы без вмешательства человека и звери, и птицы, и другие дары природы.
Как-то попала в руки Сергея Николаевича небольшая книжица Василия Зуева, студента из состава сибирской экспедиции академика Палласа. Дотошный, наблюдательный и, безусловно, талантливый, он обратил внимание на то, что здесь было множество «святых мест». Они устанавливались по такому простому и надежному принципу: охотники находили участки, где пристаивалось много птицы и зверя, а шаман объявлял их святыми, «угодными духам», владельцам этих мест. Если через какое-то время обстановка менялась, находилось новое «святое» место по тому же признаку.
Часто размышлял Сергей Николаевич над этими фактами, сам знал десятки таких старых и относительно новых мест по Сосьве, Ляпину, Кемпашу и только сравнительно недавно понял, что эта ошибка произошла из-за неправильного толкования термина с языков угров. Одно и то же слово обозначает несколько понятий, и вместо «святой» надо было за основное толкование взять «запретный». Так ошибка, допущенная давным-давно, перекочевала в нашу науку и практику…
Многое вспомнилось, многое передумалось Сергеем Николаевичем в этой поездке. Грохот могучей машины постепенно притупился, стал привычным и не мешал сосредоточиться. В памяти оживали иные картины, иные звуки, теплой волной накатывающиеся откуда-то издалека.
Журнал «Югра», 1993, №10
