Первое интервью

Валентина Патранова

Приблизительно 12-14 июня 1941 года, буквально накануне войны, на западных границах страны — в Прибалтийских республиках и Молдавии — была совершена очередная сталинская акция: тысячи семей эстонцев, латышей, литовцев, молдаван, румын — национальная интеллигенция и крестьяне, люди зажиточные и не очень — были сосланы в ссылку в Сибирь.

В полном масштабе это трагическое событие ещё не осмыслено историками, не собран фактический материал, а он обещает быть богатейшим, ибо ещё живы участники той ссылки. Но вряд ли это когда-нибудь будет сделано, если учесть сложившиеся политические обстоятельства. Союза больше нет, контакты с бывшими республиками сворачиваются. Перед нами очередное белое, а точнее сказать, чёрное пятно нашей истории.

Многие из тех, кто был выслан в 41-м году, живут среди нас и не торопятся на свою историческую родину. У них есть дети, внуки, но эта тема — принудительная высылка народа — почти никогда не обсуждалась в семьях, считалась запретной, крамольной. Десятилетиями эти люди ощущали на себе груз несуществующей вины.

Пришла пора рассказать, как всё было. Старое поколение или умерло, или уехало на родину, но в округе остались их дети, в своё время тоже попавшие под высылку. Сегодня они сами в предпенсионном или пенсионном возрасте. События 60-летней давности были такого накала, что на десятилетия обожгли детские души.

Вспоминают жители Ханты-Мансийска Н.Э. Царэ, Н.Г. Зара, Н.Т. Цуркан, А.К. Цопа.

Н.Э. Царэ: «Мы жили недалеко от города Черновцы, до 40-го года эта территория принадлежала Румынии. По национальности я румын. Отец мой был учителем, знал несколько языков, в том числе русский. Однажды в июне, это, по-моему, был 1940 год, в наше село заехал танк. Остановился у леса. Вышли солдаты и стали забивать столбы. Так обозначили границу.

Отец решил увезти детей (а нас было четверо) в Румынию. Тётя, мамина сестра, взяла к себе сестру, а нас, троих братьев, поместили в интернат. Но нам в интернате не понравилось, и мы решили убежать домой. Мне было 14 лет — дорогу я помнил. На границе нас остановили. Мы сказали русским пограничникам, что потеряли овец и ищем их.

Родители очень расстроились, когда мы вернулись, — они сами готовились к эвакуации в Румынию. Обычно это случалось ночью: загружались подводы, и в темноте пересекалась граница. Никто — ни с советской, ни с румынской стороны — не стрелял.

Однажды в село вошли солдаты. Нам велели собираться, сказали, что повезут на станцию в Черновцы — она была в сорока километрах.

На станции стояли товарные вагоны. На всех дали ведро воды, получалось по глотку в день. В Киеве на вокзале отец услышал о начале войны — он знал русский язык. Отсюда нас погнали почти без остановки, кормили плохо, от недоедания, грязи начались болезни. В Москве многих молдаван мужчин забрали и куда-то отправили. Отца не тронули, он, наверное, был нужен как переводчик.

В Тюмени нас выгрузили на площади перед железнодорожным вокзалом, и мы сразу же попали в окружение солдат. Русские смотрели на нас как на дикарей. Тут же начался обмен: кто-то смог обменять кольца, вещи на хлеб, но у нас ничего не было — собирались в спешке. Здесь нас погрузили на пароход. В Ярково высадили 10 семей, а пароход пошёл дальше. Здесь мы впервые за всю дорогу вволю наелись — сварили ведро крапивы. Утром пришли телеги, и нас, три семьи, отправили в колхоз.

Весной, когда вскрылась река, ночью приехала милиция: собирайтесь. У причала стоял пароход «Москва», он и повёз нас на север. Вместе с нами на пароходе были ссыльные финны, поляки, евреи, латыши и ещё много других национальностей.

Высадили нас в Луговском, а из Луговского отправили в Востыхой. Родителей определили на покос. За это давали немного хлеба. Мы ходили по грибы. Рыбу ловить не разрешали -враги народа. Отец взял из рыбацких сетей две щуки, его за это так избили, что у него что-то сделалось с головой. Тогда взрослые решили украсть неводник и уехать отсюда. И вот однажды ночью пять семей захватили неводник, плыли всю ночь и приплыли снова в Луговской. Здесь шла уборка урожая, и мы остались. Жили в сарае. Приближалась зима, мы поняли, что нам не выжить, надо было уезжать. Но куда? Договорились с капитаном теплохода, что он довезёт нас до Самарово.

Чтобы милиция не нашла, мы спустились в трюм баржи, которая перевозила муку. Недалеко от Самарово теплоход остановился. Никого мы здесь не знали, по-русски говорили плохо -куда податься? Пошли на рыбокомбинат. На наше счастье и отца, и мать приняли на работу. Однажды отец вынес лепёшку из комбината, чтобы нас накормить. Его забрала милиция, и больше мы его никогда не видели.

Как-то приехала комиссия. Она увидела, что мы все обовшивели, на теле — болячки, и нас перевели жить в посёлок Рыбный, в новый барак. Хлеба было мало, пришлось братьям просить милостыню, особенно хорошо подавали на Перековке, где жили ссыльные. Я стал подрабатывать, помогая маме. С учёта комендатура сняла меня только в конце 1955 года».

Н.Г. Зара: «Жили мы в Молдавии, село Лопатник. Мне было тогда 14 лет, и я всё хорошо помню. В 3 часа ночи 12 июня 1941 года нас подняли солдаты — бабушку, отца, мать и меня (брат учился в педучилище). Велели взять с собой не более 100 килограммов вещей. Пока мы собирались, военные подготовили телеги.

На станции нас разделили: женщин с детьми посадили в один эшелон, мужчин в другой. Отца я последний раз увидел через окошко вагона. Он крикнул: «Вы домой поедете, а нас повезут дальше». Но мы поехали не домой, а на восток. О войне узнали в Куйбышеве. Помню, из еды давали что-то солёное, а воды было мало. Спали друг на дружке — теснота, жара, жажда мучает. Довезли нас до Омска, здесь пробыли неделю, а потом погрузили на пароход и отправили в Тарский район, откуда доставили на лесозаготовки. В лесу, в пяти километрах от посёлка, стоял пустой барак, здесь мы и поселились — поляки, молдаване, украинцы, латыши…

Когда мы подружились с местными жителями, они рассказали нам, как их «обрабатывали». Дескать, привезут врагов народа, это дикари, людоеды, вы с ними не общайтесь.

Здесь, на лесозаготовках, мы пробыли год, а потом пришёл пароход, и мы поплыли. Куда — никто не знал. Старики радовались, говорили: «Нас домой везут, на западе идёт война, так через восток, другим путём, на родину отвезут». В Кирзаводе от голода умерла моя бабушка.

От Салехарда нужно было ехать ещё 800 километров до Нового Порта, а потом ещё триста до Яптик-Сале. Судно попало в шторм, и 22 баржи, что шли за нами, стали наползать друг на друга, сильная волна выбрасывала их на берег. Нас высадили в голой тундре. Нужно было строиться, а кому? Мужиков, кроме начальника участка, не было — одни женщины и дети.

За восемь километров пришлось таскать разбросанные во время шторма брёвна и строить землянки. В первую же зиму меня отправили на рыбалку за 100 километров в тундру. Без тёплой одежды, нормальной пищи я вскоре заболел воспалением лёгких.

Только стал поправляться, как скосила цинга. В трёх землянках лежали больные цингой. За зиму умерли 78 человек, их некому было хоронить, похоронили только весной.

Я, проболев шесть месяцев, выжил только потому, что весной появилась брусника из-под снега, и мама принесла мне пол-литровую банку.

На следующий год нас перевезли в Новый Порт, жили в клубе, работали на рыбозаводе. Бригадир нас иначе как врагами народа и не называл. А «враги» здесь были, как я подсчитал, 18-ти национальностей — калмыки, литовцы, поляки, латыши, молдаване, румыны — и никто не враждовал, все помогали друг другу.

В 1948 году мама решила уехать на родину, у неё чудом сохранился паспорт. Туда отправились две семьи, у них было разрешение на выезд, а у мамы не было. Об этом узнала комендатура, её сняли с парохода в Ханты-Мансийске. Здесь она устроилась на работу, в 1966 году переехал и я с семьёй.

Когда мама вернулась в Молдавию, она не захотела жить в своём селе, наверное, ей это было больно, и поселилась в районном центре. Она умерла в 1988 году.

Сегодня мы задаёмся вопросом: за что нас выслали?

До выхода на пенсию я проработал на рыбокомбинате. Общий рабочий стаж у меня 48 лет».

Н.Т. Цуркан: «Для нашей семьи ссылка в Тюменскую область в 41-м году (тогда Омская) по счёту была третьей. Жили мы в Дубоссарском районе Молдавии. Дед держал мельницу, и в 30-м году мать и отца выселили в Кемеровскую область. Отец работал на шахте. Через три года родители сбежали в Молдавию.

В 1934 году я родился. В 1937 году их снова арестовали и выслали, и они снова в 39-м году сбежали — в Бессарабию.

Здесь отец работал у помещика. Когда Бессарабия вошла в состав СССР, отца арестовали в третий раз и увезли в Горьковскую область, где он и умер.

Нас, меня и младшую сестрёнку, вместе с мамой в июне 1941 года погрузили в товарный вагон, где находилось много молдавских семей, и повезли на восток. В Тюмени нас перегрузили на пароход, и мы долго плыли, пока не оказались недалеко от Самарово, в Усть-Назымском леспромхозе. Мама работала на лесоповале. Так продолжалось до 46-го года. Как-то на участок пришла баржа — открытый лесовоз, мы решили спрятаться среди лесин и уехать на родину. За место уплатили шкиперу, питались тем, что могли найти на огородах в местах остановки баржи. Сестра начала опухать от голода, и матери пришлось продать бережно хранимый отцовский костюм.

В Тюмени прятались на вокзале, пока не подошёл наш поезд. Я всю дорогу пролежал на верхней полке, думал, там безопаснее. Ели то, чем угощали попутчики.

Отца матери, моего дедушку, отыскали в Одесской области, он работал председателем сельского райисполкома. У дедушки мы прожили до 50-го года, пока маму не арестовали — кто-то выдал её.

Арестовывать ее приехал сам начальник дубоссарской милиции. Какое-то время её продержали в тюрьме, а потом отправили к месту ссылки. Мама вызвала нас с сестрой; так мы во второй раз оказались в Ханты-Мансийске.

Отсюда я ушёл в армию. Сестра уехала к бабушке, а мама доработала до пенсии (она трудилась на опытной станции) и на родину вернулась в 1965 году. Умерла в 1985 году в возрасте 75 лет».

А.К. Цопа: «Мы жили в Черновицкой области; по национальности — румыны. В семье было четверо детей, мне в 1941 году исполнилось 10 лет. Имели двухкомнатный дом, покрытый железом. Была у нас одна корова, две лошади и два жеребёнка, двенадцать овец, поросёнок, индюки, куры.

Как-то ночью в июне нас разбудили двое солдат. Приказали зажечь лампу и стали нас переписывать. Маме сказали: вас увозят, оденьте детей в самое лучшее, остальные вещи вам переправят багажом. С собой солдаты разрешили взять только четыре мешка и кадушку с творогом. Нас, детей, посадили в телегу, а папа с мамой шли пешком. И вдруг мама упала в обморок, переживала очень, тогда папа поднял маму и положил в телегу. Нас привезли на станцию Черновцы и затолкали в вагоны. На остановках приносили еду, но мы всю дорогу ели свой творог (и все люди, которые были в вагоне, тоже ели наш творог).

Везли нас долго, и мы не знали куда. Из-за болезни сестры нас высадили в Зенково, дали избушку. Вокруг избушки мы посадили картошку, продали единственный ковёр и купили тёлку, она нас и спасла от голода.

Отец работал кузнецом в колхозе, мама тоже стала колхозницей. Через год комендатура устроила их на рыбоучасток. Мы, две сестры: старшей — 11 лет, мне — 10, пошли в первый класс, стали учить русский язык. Закончив четыре класса, пошли работать на рыбоучасток, нужно было помогать родителям растить сестрёнок, нас уже было шестеро детей.

Когда нам с сестрой исполнилось по 16-17 лет, отправились на лесозаготовки. Три зимы пилили лес, норму перевыполняли. Потом рыбачили.

В 1960 году мои сёстры Клавдия, Вера, Мария, Зина и мама уехали на родину (папа здесь умер). Они построили свои дома. Я и брат Дмитрий Цопа живём в Ханты-Мансийске. Мы не поехали на родину, потому что «вторая половина» — русские, а они не захотели ехать в Молдавию».

Эти люди впервые давали интервью о своём прошлом. И впервые государство защитило права репрессированных граждан, реабилитировало и предоставило им льготы. К сожалению, воспользоваться ими могут немногие — этот гуманный акт опоздал на десятилетия.