Валентина Патранова
В последнее время мы немало узнали о тех, кто был сослан на Север во время коллективизации. Но мы почти ничего не знаем о том, как проходила коллективизация на самом Севере среди местного населения — русских, ханты, манси, зырян. В окружном архиве хранятся дела, на которых ещё недавно стоял гриф «для служебного пользования». Одно из таких дел, рассмотренное Остяко-Вогульским окружным судом в начале 30-х годов, бесценный документ той эпохи. После его прочтения приходишь к выводу: коллективизация на Оби мало чем отличалась от коллективизации на Дону. Перед нами как будто ещё один вариант шолоховской «Поднятой целины», но уже по-полноватски.
Весна 1930 года. В селе Полноват Берёзовского района в духе времени создаётся колхоз имени Сталина. Но за громким названием скрываются совсем не громкие дела. Из 40 хозяйств в колхоз вступили лишь 15. На одних подействовало красноречие районного уполномоченного по колхозному строительству, на других — обещания, что снабжение колхозников продуктами и промтоварами будет поставлено лучше, чем единоличников.
Первыми в колхоз вступили Козловы, Каюковы, Филипповы, Черкашин, Березин… Пришли не с пустыми руками. Обобществили всё, чем владели: коров, лошадей, лодки, нарты, сети, капканы, упряжь.
Самый богатый взнос сделали старик Иван Козлов и его сыновья: они отдали в колхоз имущества почти на 700 рублей, даже лошади себе не оставили.
Председателем избрали Ивана Каюкова, мужика хозяйственного, но болезненного. Через год Иван Каюков запросился на лечение. Отпустили да еще и денег дали из колхозной кассы.
В колхозе многие между собой в родстве были — брат, сват, зять, знали всё друг про друга. Вот и хотели выбрать председателя из своих. Но колхозная демократия умерла раньше, чем родилась. К весне 1931 года партия уже в полной мере реализовала лозунг о своей руководящей и направляющей роли в обществе. И главными условиями при выдвижении на председательский пост были не крестьянский опыт и хозяйская сметка, а принадлежность к ВКП(б).
Так появился новый председатель большевик Попов.
«Кто такой? Мы его не знаем», — пошумели, пошумели колхозники да и разошлись по домам.
Но и полгода не пробыл Попов в должности председателя. Его безграмотные распоряжения ставили в тупик колхозников. К примеру, ему говорят — в этом месте рыба не ловится, а он все равно бригаду посылает. Люди неделями сидят без дела, требуют отправить хотя бы на заготовку сена или дров, а председатель упорно твердит: ваше дело рыбу ловить. В итоге ни рыбы, ни сена, ни дров. Правление без ведома колхозников стало обменивать лошадей и коров на сено, упали заработки. При Иване Каюкове получали в месяц по 75 рублей, при Попове — по 20.
Стали колхозники рассылать жалобы — в райком партии, ОГПУ, в округ. И хотя ответа ни от кого не получили, но к осени 1931 года Попова из колхоза убрали, и связано это было с крупной растратой, а не с бесхозяйственностью, о которой «сигнализировали» колхозники.
Хотя агитация за колхозы шла «из-под ружья», единоличники быстро поняли, в чём их выгода. Сначала распродавали скот, а потом уже как бедняки вступали в колхоз. Тех, кто вступил первым и все положил на алтарь храма колхозного, это возмущало. Новый председатель Георгий Первов, назначенный райкомом, секретарь партячейки, пришел в колхоз тоже с пустыми руками, заблаговременно продав лошадь. Он рьяно взялся за дело. После собрания, где речь шла о введении трудодней, после крамольных речей на этом собрании Герасима Каюкова, председатель решил выкорчевать из колхоза враждебные элементы. Он был уверен, что все неурядицы от них.
Впоследствии, давая показания райпрокурору, он скажет: «Проведённая в феврале 1932 года чистка положительных результатов не дала, колхоз оказался засоренным враждебными элементами. Это объясняется тем, что выявить элементы было чрезвычайно трудно, так как чуть ли не половина — родственники».
Невыявленные в феврале враждебные элементы в апреле 1932 года организовали массовый выход из колхоза.
Вот как оценивал события председатель Первов на допросе у прокурора: «В колхозе пошли разговоры, что колхозники останутся без заработка, скот скоро передохнет, так как правление плохо организовало заготовку сена. Я установил, что эти разговоры идут от Каюкова Герасима и братьев Козловых. В результате разговоров начались шатания, падение дисциплины. В апреле 1932 года я поставил на собрании вопрос об укреплении дисциплины. В начале собрания Каюкова Герасима не было, а нужно было рассмотреть его заявление о выходе из колхоза. Потом он пришел, ему стали задавать вопросы. Некоторые стали кричать: «В колхозе работать не хотим». На следующий день из колхоза вышли 15 семей. Из оставшихся некоторые были на отхожих заработках, а рабочее ядро колхоза — всего 5 хозяйств. После приезда уполномоченного выяснилось, что у Козловых проводились нелегальные собрания, шла агитация против колхозов».
А вот как рассматривали эти события жители поселка, бывшие колхозники, в письме на имя уполномоченного окрисполкома от 24 апреля 1932 года: «В колхозе бесхозяйственность, нет кормов, гибнет молодняк. Как же так получается, что люди сознательно работают, а работа дает не увеличение хозяйства, а разорение? Считаем, это от того, что колхозники оказались не хозяевами своего труда… Начиная с весны 1931 года установилось выдвижение руководителей колхозов не снизу, а назначение сверху. Колхозникам не дано было самим производить перевыборы… Работа меньше всего зависела от желания колхозников. Вот основные причины падения хозяйства. Мы видели картину разорения, сигнализировали, но ни от кого не получили даже простого ответа. На общем собрании решили, что мы вправе получить хотя бы часть нашего «живого инвентаря». Справедливо ли было, если бы оставшиеся пять семей получили имущество 15 семей?»
На следующий после бурного собрания день «живой инвентарь» — уцелевших коров и лошадей — бывшие колхозники развели по своим дворам. Демократия по-полноватски — раз собрание большинством решило раздать скот, значит, надо его раздать — не подействовала ни на уполномоченного Воложанина, ни на инспектора милиции Вокуева. Районная власть потребовала от них вернуть скот на колхозный двор. Вокуеву были даны широкие полномочия, вплоть до ареста «бунтовщиков»!
С тремя понятыми он и пошел по дворам производить аресты. Но когда понятые, а это были коренные северяне — ханты, разобрались, что к чему, они отказались участвовать в этой карательной акции. А Петр Нёмысов прямо заявил: «Если за это арестовывают, то пусть и меня заодно арестуют».
Вскоре в Полноват приехала выездная коллегия Остяко-Вогульского окружного суда. Не особенно вникая в причины развала колхоза, суд вынес решение — вернуть весь «живой инвентарь» в колхоз, а бывших колхозников примерно наказал: получили они от 3 до 6 месяцев принудительных работ. Так закончился первый акт полноватской драмы.
Осенью 1932 года вышел ряд документов о перегибах при проведении коллективизации, и это укрепило жителей Полновата в мысли, что их требования справедливы. В своём письме от 27 сентября они потребовали от правления колхоза вернуть им скот не позднее 10 октября. «В случае невыдачи будем ходатайствовать по закону».
В ответ на этот ультиматум председатель Первов организует заявление от имени колхозников в райпрокуратуру, районное отделение ОГПУ, райком партии. В заявлении — классический набор идеологических штампов: «кулаки Козловы, а вместе с ними и середняк Каюков организовали развал колхоза, проводят нелегальные сборища, агитируют против колхозов, угрожают активистам…»
Через два дня на имя здешнего милиционера Липатникова поступает телеграмма от начальника райОГПУ Елизарьева: арестовать Козлова Алексея и Каюкова Герасима. Но с первого захода Липатникову это не удаётся, и в район идёт срочная телеграмма: «При аресте Козлова Алексея пришла шайка, которая оказала сопротивление. Это Козлов Иван, Козлов Тимофей, Черкашин Михаил, Булышев Макар. Арестовать не дают».
Пока в районе решали, как усмирить «шайку», Липатникову с помощью избача Шабалина удалось арестовать не только Алексея Козлова, но и вступившихся за него Михаила Черкашина и Макара Булышева. Конфликт возник из-за того, что при аресте Липатников не предъявил никаких документов. А обстановка в Полновате уже была взрывоопасна. Минуло 10 октября, скот так и не отдали, люди жили в напряжённом ожидании перемен. И вот этот арест. Его посчитали незаконным. Черкашин, Булышев, рабочий рыбтреста Малюгин, лесообъездчик Калинин стали требовать, чтобы вопрос об аресте решило собрание всех жителей Полновата. Поэтому когда арестованных привели в тузсовет, по словам свидетелей, здесь собралась толпа человек 40. Неожиданно из-под стражи сбегает 60-летний Булышев, на него набрасываются милиционер Липатников и избач Шабалин. Избитый отец красноармейца, сам пострадавший при Колчаке, еле уносит ноги. Алексея Козлова и Михаила Черкашина помещают в неотапливаемую баню. Происходит это 13 октября.
Герасима Каюкова арестовали на следующий день. Он, зная о предстоящем аресте, по словам свидетелей, вынес двуствольное заряженное ружьё и поставил рядом. Сам с женой весь день пилил дрова. Липатникову сдался «без боя», но при этом заявил, что если бы с ним пришли Первов и Шабалин, он бы их «угостил».
Братьев Козловых, Черкашина и Каюкова отправили в Берёзово, в Полноват же приехал сам районный прокурор Уревич, и начались интенсивные допросы свидетелей, которые после свидания с прокурором превратились в обвиняемых. К судебной ответственности за развал колхоза местная власть привлекла отца Козловых — Ивана, Макара Булышева, а также лесообъездчика Михаила Калинина и рабочего рыбтреста Прокопия Малюгина (последние к колхозу не имели никакого отношения, они лишь помогали колхозникам писать жалобы).
Райпрокурор Уревич упоённо стряпал «громкое» дело — здесь и нелегальные сборища, и антисоветская агитация, и сознательный развал колхоза, и вредительство, и угрозы. Он всех подводил под 58-ю политическую статью.
Нельзя без волнения и сочувствия читать письмо, адресованное райпрокурору от односельчан арестованных. Для каждого из них нашлось тёплое слово. Подписали письмо Тарлины, Нёмысовы, Винокуров, Туполев, Федотов, Сызарев… Не помогло. Как не помогло и обращение к окружному прокурору самих заключенных — двух братьев Козловых, Черкашина и Каюкова — отпустить их до суда домой. «Семейство осталось без помощи, а у меня четверо маленьких детей от 2 до 9 лет, старуха тётя, жена беременная. Источников дохода нет. Хозяйство пало, помощи нет. Я, охотник-пушняк, готовился полтора месяца к осенне-зимней охоте, развёз в лодке ловушки, которые сейчас все попали под снег…», — писал Герасим Каюков. У Алексея Козлова жена лежала в больнице, а двое детей — двух лет и полгода — остались без присмотра. Тимофей был единственным кормильцем большой — в восемь человек — семьи.
Но что прокурору до этих житейских обстоятельств? Дело сделано, обвинительное заключение заняло несколько страниц.
В январе 1933 года дело по обвинению группы жителей села Полноват в антисоветской деятельности попадает на стол помощника окружного прокурора Кучумова. И — чудо! — Кучумов дает своё заключение: 58-я статья не подходит, обвинительное заключение сплошь состоит из общих фраз. И вообще все дело — это следствие перегибов при проведении коллективизации, подобную практику партия осудила, потому он предлагает дело это прекратить, в суде не рассматривать.
Но на одного здравомыслящего человека в нашем Отечестве всегда найдётся с десяток тех, кто во всём видит тайный сговор и умысел. Прокурор округа Доронин наложил резолюцию: осудить по Закону от 7 августа 1932 года. Это так называемый Закон «о колосках», а точнее — «Об охране социалистической собственности». За хищение (воровство) колхозного имущества закон требовал применять высшую меру наказания — расстрел, а также лишение свободы не менее чем на 10 лет (согласно опубликованным данным, только до конца 1932 года было осуждено 55 тысяч человек, 2,1 тысячи приговорены к расстрелу).
И снова в Полновате суд. Выездная коллегия окружного суда заседает три дня почти без перерыва. Рано утром, в половине седьмого, 8 февраля 1933 года наконец-то оглашается приговор: братьев Козловых — Алексея и Тимофея, а также Каюкова Герасима осудить каждого сроком на пять лет, содержать в лагерях. Черкашину дали два года условно. Булышеву — три месяца исправительных работ, Малюгину — два месяца. Козлова Ивана и Калинина суд оправдал. Судьи скрупулёзно подсчитали и объявили, что с учётом берёзовской отсидки братьям Козловым и Каюкову находиться в лагерях еще 4 года 8 месяцев и 9 дней каждому. Утешили.
Но и на этом всё не закончилось. Когда с делом ознакомились в области, тамошним судьям показалось, что старик Козлов незаслуженно оправдан, и потребовали пересмотра дела. Но, видно, остяко-вогульские судьи и сами устыдились вынесенного приговора. Они не выполнили распоряжения вышестоящей инстанции — дело прекратили.
Вот какие глубокие шрамы оставила коллективизация на Севере. Обобществлённая государством жизнь ничего не стоила. Бесправный, униженный, обозлённый мужик Россию не накормит…
