В. Белобородов
Учит ли история? Вопрос непростой. Как бы ни хотелось ответить на него сразу утвердительно, бесконечная череда повторяющихся трагических событий, кровопролитных войн и других чудовищных преступлений говорит об обратном. Но иного учителя, кроме опыта, фиксируемого историей, у человечества нет, и если общество хочет иметь твердую опору в ситуациях ответственного выбора, оно, полагаясь на свой разум, должно оглянуться на прошлое. История учит, если мы сами хотим учиться, т.е. кропотливо восстанавливать подлинную картину событий давно минувших дней, очищая ее от фальсификаций, замалчиваний, шельмования и всякой политической косметики. Чем-то такое активное познание прошлого похоже на реставрацию старого живописного полотна, покрытого слоями позднейших дорисовок и «редакторских» поправок.
Более половины двадцатого столетия в нашем обществе безраздельно господствовало спущенное сверху представление, будто историю творят не личности, а массы (то есть толпы — слепые орудия манипулирующих ими политиков). Это представление фактически стало средством отчуждения человека от собственной истории, даже семейной, обесчеловечения и обесценивания ее. В исторической памяти нескольких поколений советских людей оказались стертыми лица, образы тех, кто был не «с нами», а «против нас». Трудно найти в истории примеры такой глубины забвения, а значит, и беспочвенности.
В настоящее время, когда российский, бывший советский гражданин нехотя, в силу привычки подневольного человека, на плече которого лежит тяжелая рука государства, становится на новый, не ясный для него и очень часто не им выбранный путь, у него есть возможность опереться на опыт прошлого. Для этого очень важно увидеть открытыми глазами людей прошлого, постараться понять причины их поступков, логику их жизненных путей и судеб.
Интенсивно идущий ныне процесс «очеловечения» истории, конечно, как и всегда, не свободный от борьбы страстей и разнообразных спекуляций, все же безусловно благотворен, он побуждает граждан к познанию и переосмыслению истории своего рода, своей «малой родины» и через нее — отечественной. Сознание людей из обыденного, обывательского постепенно становится историческим, а значит, и гражданским, эта тенденция видна вполне отчетливо.
Естественным результатом продолжения и развития этого процесса может стать создание условий для исторического примирения расколотого Октябрьской революцией, Гражданской войной и последующими десятилетиями «века-волкодава», как назвала двадцатое столетие газета «Известия», общества. Ведь «понять — значит простить», а гражданский мир — важнейшая предпосылка для созревания гражданского общества.
В этом выпуске мы обращаемся к событию местной истории 80-летней давности, которое до сих пор не осмыслено обществом до конца и имеет в литературе противоречащие друг другу названия — «кулацко-эсеровский мятеж» и «крестьянское восстание» начала 1921 года. Цель публикации проста: это попытка преодолеть обезличение и сделать еще один шаг к очеловечению истории Обь-Иртышского Севера, рассказав читателю о тех, кто противостоял революционным преобразованиям. Десятилетиями их называли не иначе, как «мятежники» и «бандиты», даже во время судебных процессов. Однако за этими ярлыками стояли живые люди, не менее достойные, чем те, что оказались на противоположной стороне. (Разве могут быть в гражданской войне абсолютно правые или виноватые? Все они действующие лица одной огромной трагедии и все, так или иначе, жертвы; победителей среди них нет). Но их имена и судьбы преданы забвению. И до сих пор мы привычно отворачиваемся от людей, на которых когда-то давно и уже неизвестно кем наложено проклятье; эта привычка, наверное, уже в наших генах.
Что же это за люди? Имеют ли они вообще какой-то человеческий облик? Ничто не пропадает бесследно, и многие факты биографий удалось восстановить. Предоставляем читателю самому судить о своих предшественниках по публикуемым биографическим статьям. Возможно, после их прочтения громкая песенная фраза «В своих дерзаниях всегда мы правы» у кого-то породит вопрос: всегда ли?
Андреев Андрей Прокопьевич
Торгующий крестьянин села Мало-Атлымского Березовского уезда. В начале XX столетия был довольно широко известен в Тобольской губернии, сведения о нем встречались в «Тобольских губернских ведомостях», «Сибирском листке», «Ежегоднике Тобольского губернского музея» и других изданиях, а также сохранились в архивных фондах. Андреев имел репутацию человека энергичного, отзывчивого на общественные нужды, склонного к благотворительности.
Сохранилась любопытная картинка, характеризующая Андреева как торгующего человека. 16 января 1902 г. анонимный автор писал в газете «Сибирский листок» о том, как Андреев в голодный год сбивал цены на муку, ограничивая тем самым доходы тех, кто радовался возможности нажиться на несчастье ближнего, и облегчал жизнь землякам.
«В юртах Больше-Атлымских, — писал он, — некий купец Н. продавал муку с самой осени 1 р. 50 к., а теперь 1 р. 20 к. Конечно, вас удивит это, читатель, почему не повысил, а спустил цену… Вот как это вышло. Один малоатлымский торговец А. открыл там торговлю мукой, и когда у Н. мука была 1 р. 50 к., он стал продавать 1 р. 30 к., а Н., не желая ударить в грязь лицом, понизил цену до 1 р. 20 к., а А. тоже не уступает ему, продает 1 р. 20-18 к. Вот хорошо бы было, если бы таких А. было побольше и мука была бы дешевле… Да, еще бы человека 2, как Андреев, и мы бы муку ели по-прежнему по 1 р. за пуд, но и за это спасибо говорит народ».
С 1 мая 1904 г. Андрей Прокопьевич принял на себя обязанности почетного блюстителя Мало-Атлымского сельского одноклассного училища Министерства народного просвещения, прослужил в этой должности довольно продолжительное время и выделялся среди других блюстителей особой заботливостью. Так, в 1907 г. «Школьный отдел» (приложение к «Тобольским губернским ведомостям») в № 5 сообщал, что он на свой счет произвел ремонт училищного здания и заявил о готовности открыть при училище приют для остяцких детей. Этот же «Школьный отдел» 22 января 1908 г. (№ 2) извещал о пожертвовании Андреевым для упомянутого приюта к празднику Рождества Христова пяти пудов крупчатки, головы сахару и туши мяса. В отчете о состоянии народных училищ Тобольской губернии в 1909 г. А.П. Андреев отмечается наряду с сургутским блюстителем Г.С. Клепиковым как самый деятельный на Тобольском Севере, делающий пожертвования, устраивающий детские елки и др. «Циркуляр по Западно-Сибирскому учебному округу» № 5/6 за 1910 г. сообщил, что как почетный блюститель Мало-Атлымского училища А.П. Андреев награжден серебряной медалью на Станиславской ленте с надписью «За усердие».
Кроме этого, Андрей Прокопьевич оказывал содействие Тобольскому губернскому музею и некоторое время был его действительным членом. В «Памятных книжках для Тобольской губернии» за 1910, 1911, 1913 и 1914 гг. он упоминается как заместитель члена Березовского уездного по промысловому налогу присутствия. В 1914 и последующие годы Андреев состоял в тобольском отделении Российского общества судоходства.
Вся эта полезная деятельность прекратилась вскоре после Октябрьской революции, и род Андреевых в годы советской власти захирел. Это прослеживается по книге коренного жителя Малого Атлыма В.Т. Кузьмина «Земля Кодская» (Ханты-Мансийск, 1995). Осенью 1920 г. Андрей Прокопьевич еще руководил только что организованной в селе конно-почтовой станцией, а его дочь Ольга служила казначеем в местном потребительском обществе «Самопомощь». Но вскоре после начала восстания, в феврале 1921 г., Андреев был взят в заложники, а в начале марта расстрелян как потенциальный враг советской власти. Был конфискован его большой двухэтажный дом. 7 апреля 1922 г., как пишет В.Т. Кузьмин, дом сгорел, по-видимому, из-за халатности сторожа, неосторожно пользовавшегося огнем. В селе бытовала легенда, будто на этом пожаре Иван Галишников спас свою невесту Ольгу Андрееву, жившую в одной из комнат второго этажа, на котором помещался народный дом. Через охваченный пламенем нижний этаж Иван бросился наверх и только успел вынести девушку, как произошел взрыв и дом обрушился. В метрической книге Малоатлымской Преображенской церкви за 1924 г. есть запись о регистрации брака Ивана и Ольги 25 ноября.
В 20-е и первой половине 30-х гг., по сведениям этого же автора, в Малом Атлыме жил еще Григорий Андреевич Андреев с семьей из семи человек, работал в рыбкоопе. В 1934 г. он был лишен избирательных прав и с 1934 по 1938 гг. отбывал трудовую повинность в Самарово. Во время Великой Отечественной войны призван в армию, погиб на фронте.
В окружном государственном архиве есть документ, из которого видно, что в 20-е гг. в Малом Атлыме советской властью были отобраны дом и постройки еще у одного из представителей этого рода — Николая Прокопьевича Андреева.
Бешкилыцев Иван Михайлович (ок. 1862—1921)
Числился березовским мещанином, но жил не в уездном городе Березове, а в селе Сартыньинском (Сосвинском) на р. Северная Сосьва, где имел большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками. Бешкильцевы принадлежали к числу немногих русских жителей Березовского уезда, занимавшихся оленеводством.
В мирное дореволюционное время к зажиточному, преуспевающему в хозяйственных делах Ивану Михайловичу нередко обращались за содействием местное духовенство и интеллигенция, и он не прочь был пожертвовать частью нажитого богатства ради просвещения. Так, он через благочинного березовских церквей извещал епархиальный училищный совет о своем желании устроить на собственный счет здание для церковно-приходской школы в своем селе. Примерно с 1905 по 1910 гг. он состоял действительным членом Тобольского губернского музея и сделал небольшой личный вклад в накопление его коллекций.
Октябрьскую революцию и новую власть мощный клан Бешкильцевых, как и многие другие северяне, не принял, поэтому в начале 1921 г., когда вспыхнуло и докатилось до Тобольского Севера крестьянское восстание, Иван Михайлович, его родной брат Нестор Михайлович и племянник Николай Иоакимович были взяты в заложники и расстреляны перед отступлением большевистской власти из Березова. Трое сыновей Ивана Михайловича примкнули к повстанцам. Старший, Георгий, был помощником начальника боевого участка, после подавления восстания покончил с собой. Василий с Аввакумом скрывались в лесу, первый там и умер, а второй через полгода сдался властям.
По постановлению президиума Березовского уездного исполкома от 4 сентября 1922 г. у расстрелянных И.М. и Н.М. Бешкильцевых были частично конфискованы оленьи стада, мебель и некоторые другие предметы домашнего быта. Столы, венские стулья, диваны, стекла для керосиновых ламп и другие вещи, видимо, требовались, чтобы обставить кабинеты новых уездных учреждений. Это было только начало. Советская власть сводила свои счеты с Бешкильцевыми вплоть до 1937 года.
Гурьянов Филипп Артемьевич (ок. 1862—1921)
По некоторым сведениям, нуждающимся в проверке, происходил из мещан Европейской части России, в Сибирь был отправлен в ссылку. В Березове поселился еще в конце XIX в. и числился некоторое время ялуторовским мещанином. В метрической книге Богородице-Рождественской церкви есть запись о его бракосочетании в октябре 1897 г. с 17-летней Татьяной Даниловной Каневой.
Человек предприимчивый, Гурьянов занимался многим и смело брался за новые дела. Летом 1906 г. находившийся в Березове в ссылке губернский агроном Н.Л. Скалозубов знал его как агента тобольского рыбопромышленника Е.Т. Новицкого, скупавшего для него рыбу у северян.
В 1911 г. через газету «Сибирский листок» Гурьянов доводил до сведения пароходовладельцев, что он предлагает на продажу дрова в удобных для погрузки на пароходы местах близ г. Берёзова. Расчет — по принятии дров, но если деньги будут уплачены вперед при заказе, то цена за сажень дров снижается на 30 коп.
Березовский краевед Ольга Василенко в неопубликованном историко-литературном очерке «Город Березов и его обитатели (конец XIX—начало XX вв.)» приводит еще один любопытный факт, к сожалению, без ссылки на источник. По имеющимся у нее сведениям, в 1915 г. неугомонный Гурьянов приобрел кинопроектор немецкого производства, динамо-машину к нему с ручным приводом и начал демонстрацию у себя на дому кинофильмов. В зале помещалось до 50 зрителей, здесь березовцы впервые увидели «Собор Парижской Богоматери», «Отец Сергий» и другие картины. Гурьяновский кинематограф просуществовал до 1936 г.
Из сказанного понятно, что такой человек не мог безропотно отдать свою экономическую свободу, и когда Березовский ревком составлял список заложников, призванных живым щитом закрыть новую власть от повстанцев, в него не мог не попасть Ф.А. Гурьянов. Вместе с другими он был расстрелян. Осенью 1922 г. по постановлению Березовского уисполкома у его семьи были конфискованы два амбара, пожарная и прачечная машины.
У Гурьяновых была большая семья. Четверо сыновей Филиппа Артемьевича — Владимир, Георгий, Михаил и Петр — все уроженцы Березова, все рядовые, погибли на фронтах Великой Отечественной войны.
Замятин Николай Андреевич (1889 — ?)
Сын крестьянина д. Куниной Тундринской волости Сургутского уезда. Окончил Самаровское двухклассное училище Министерства народного просвещения в 1904 г. Служил учителем.
27 июля 1917 г. министром внутренних дел российского Временного правительства был назначен Сургутским уездным комиссаром (эта должность была введена взамен упраздненной должности уездного полицейского исправника). Советская власть устранила Замятина от управления уездом, но с приходом правительства Колчака он с 30 июля 1918 г. снова занял прежнюю должность, а в конце 1919 г. опять был советской властью отстранен от нее. В Сургутском городском архиве хранится приговор собрания граждан города, состоявшегося 4 января 1920 г., о взятии на поруки управляющего уездом Николая Андреевича Замятина и определении его на жительство к Алексею Галактионовичу Клепикову.
Вскоре после этого Замятин перебрался из Сургута в Тобольск и в конце февраля 1921 г., когда город заняли повстанцы, приказом № 1 по Тобольскому гарнизону был назначен временным комендантом города. Приказ подписали начальник Северного отряда В. Желтовский и начальник штаба Козлов. Об этом сообщила 25 февраля газета «Вестник Временного Тобольского Городского Совета».
Время от времени в газете повстанцев «Голос Народной Армии» появлялись приказы за подписью коменданта Тобольска Замятина, последний из них был напечатан в номере за 18 марта. В то же время старожилы Сургута в своих воспоминаниях, собранных в 60-е годы Ф.Я. Показаньевым, приписывают Н.А. Замятину активную роль в организации действий повстанцев в Сургутском уезде. Один из них рассказывал: «Организаторами и инициаторами восстания в уезде были Преображенский и Замятин (Замятин Николай — брат кушниковского купца Замятина Прокопия Андреевича), по образованию учитель… <…> В Сургуте Преображенский и Замятин развернули широкую агитацию по привлечению на свою сторону местных жителей. К ним сразу примкнули местные купцы и учителя Кондаков Андрей Иванович и Силин Андрей Васильевич».
«Младший брат купца Замятина Николай, — сообщал другой свидетель событий 1921 г., — был инициатором и участником восстания. После подавления восстания бежал со своим племянником Александром. Они долго скитались по тайге, в 20-х годах выходили, потом следы их затерялись, говорят, что бежали за границу и что от них приходили письма из Харбина».
В середине 20-х гг. за участие в «бандитском» восстании были лишены избирательных прав братья Н.А. Замятина Прокопий Андреевич и Дмитрий Андреевич.
Клепиков Алексей Галактионович (ок. 1893 — ?)
Уроженец Сургута, сын местного купца Галактиона Степановича Клепикова — почетного блюстителя Сургутского мужского училища, награжденного за полезную деятельность по учреждениям Министерства народного просвещения золотой медалью «За усердие» и званием личного почетного гражданина. Образование получил в Тобольской гимназии, после окончания которой вместе с братьями Александром и Павлом продолжил дело отца, умершего в 1915 г., — торговал, имел магазин.
С приходом к власти колчаковского правительства Клепикова призвали в армию. Служил он в 11-м кадровом полку, потом, по его словам, бежал и скрывался до прихода красных в с. Локосово, а в конце 1919 г. был назначен членом сургутской продовольственной коллегии. Здесь он проявил незаурядную предприимчивость и распорядительность. К концу 1919 г. на пристани Белый Яр в семи верстах от Сургута скопилось много зерна, которое необходимо было как-то спасти. По свидетельству Николая Кушникова, бывшего в то время уездным продовольственным комиссаром, только благодаря энергичным мерам, принятым Алексеем Клепиковым, 58000 пудов пшеницы были вывезены с пристани, и весь следующий год население мололо зерно и пекло хлеб — Сургут в 1920 г. не знал голода. Отработав семь месяцев членом продовольственной коллегии, Клепиков был назначен секретарем уездного исполкома и следующие полгода исполнял ответственную техническую работу, заслужив репутацию надежного служащего.
Вопреки этому, в начале 1921 г., когда к Сургуту подступали повстанцы, Клепиков почему-то опасался ареста и, взяв трехдневный отпуск, скрылся в тайге. В это время уездный исполком, чтобы затруднить распространение восстания по уезду, взял под арест в качестве заложников группу жителей Сургута, в которой оказались братья Клепикова Александр и Павел. Через несколько дней Павел и еще один заложник, Иван Сосунов, были расстреляны, якобы за преднамеренную порчу телеграфной линии.
В Сургут Клепиков возвратился через полтора месяца после бегства, когда захватившие весь уезд повстанцы уже постепенно отдавали его, отступая под натиском красных вниз по Оби, и был отправлен на фронт в качестве разведчика. Как выяснилось позднее на следствии, он совместно с А.Е . Липецким совершил рейд по тылам красных, а затем при штабе исполнял должность адъютанта. Выезжал из Сургута в Тундрино с важным поручением передать по телефону в Самарово начальнику штаба полковнику Сватошу предложение большого совета партизан о разоружении отрядов и добровольной сдаче Сургута, чтобы избежать кровопролития. Сватошем предложение было отклонено.
Примерно через две недели к Сургуту подошел пароход с красноармейцами, и повстанцы вынуждены были бежать вниз по Оби. Алексей Клепиков скрывался недолгое время на р. Лямин, потом решил выйти и сдаться, но, узнав о расстрелах без суда и следствия, вернулся в тайгу. Перезимовав в лесной избушке вместе с учителем А.И. Кондаковым и понимая бессмысленность продолжения такого существования, оба летом 1922 г. вышли из лесу и сдались властям.
Следствию никак не удавалось обнаружить доказательства серьезной вины А.Г. Клепикова: в расстрелах он не участвовал, важных распоряжений не отдавал. К тому же свидетели на допросах давали ему положительные характеристики. Так, А.И. Кондаков 23 января 1923 г. говорил, что «Клепиков агитацию против Советвласти не вел и вообще против Советвласти ничего не имел, но был трудящимся работником для Советвласти». Лесной кондуктор П.С. Мансуров, занимавший весной 1917 г. должность сургутского уездного комиссара (А.Г. Клепиков в это время был председателем уездного исполкома), аттестовал своего бывшего коллегу так: «… работал как прежде в пользу Советвласти, так и теперь, вообще он, Клепиков, заслуживает внимания с хорошей стороны как трудящийся человек и любящий труд и исполнитель возложенных на него обязанностей». О том, насколько нуждались в Клепикове как работнике, говорит такой поразительный факт: его (подследственного!) председатель уездного исполкома Н.П. Зырянов принял на работу в уисполком, и, как показывал 26 января 1923 г. свидетель П.И. Трофимов, учитель и кандидат в члены ВКП(б), воевавший на противоположной стороне, Клепиков «все силы и уменье вкладывает в сложную кропотливую работу отчетностей, составления смет и т.д.».
Есть в следственном деле А.Г. Клепикова и не менее красноречивая секретная записка уездного военкома к народному следователю по Сургутскому уезду Швензову. В ней сообщалось, что «гражданину Клепикову вскоре по возвращению его из бегов было с его личного согласия поручено произвести товарообменную операцию для Губвоенпомгола, которая и была произведена им в непродолжительный срок блестяще. Не зная его политических убеждений, Уездвоенкомат может дать о нем лучшую аттестацию как о коммерсанте, могущем быть использованным с большой пользой и выгодой в условиях севера для государства».
В результате следователь решил, что меру пресечения для Клепикова можно изменить, и освободил его из-под ареста под подписку о невыезде и поручительства жены Ольги Андреевны и зятя Силина Александра Андреевича.
Но были и свидетельства противоположного свойства. Бывший уполномоченный Томского губисполкома и губкома по ликвидации «контрреволюционных банд» И.М. Видягин 17 августа 1923 г. писал уполномоченному ГПУ по Сургутскому уезду, что «не раз сталкивался и преодолевал сопротивление отрядов, проникавших в наш тыл под руководством Лепецкого и Клепикова», и находил целый ряд объявлений и воззваний за подписью Клепикова. С разоблачением Клепикова выступил и работавший в органах советской власти в Сургуте П.Е. Башмаков в своем письме в газету «Правда». Кроме того, в ходе следствия обнаружилось секретное постановление за подписью председателя уездного ревкома Хорохорина и членов ревкома Томингаса и Башмакова о розыске и расстреле Клепикова (не зря он опасался расправы) на том основании, что он распространял среди населения ложные провокационные слухи, собирал остяков для нанесения ущерба советской власти, и по подозрению, что он причастен к повреждению телеграфной связи в районе д. Солкиной утром 23 февраля.
22 ноября 1923 г. тюменская газета «Трудовой набат» опубликовала заметку «Бандитский вождь на свободе», в которой вполне отчетливо проявился нарождающийся тип активиста-доносителя. Анонимный автор называл Клепикова «организатором восстания в Сургутском уезде», возмущался тем, что этот «ярый враг пролетарского строя» находится на службе в уездном финотделе, и требовал: «Прокуратура, вытяни бандита за ушко да на солнышко».
Под тем предлогом, что будто бы Алексей Клепиков готовится к побегу, его снова заключили под стражу. 21-23 февраля выездная сессия Тюменского губернского суда рассмотрела в Сургуте дело А. Г. Клепикова. Подсудимый активно и умно защищался и признал себя виновным только в том, что служил в штабе повстанцев адъютантом. Суд приговорил Клепикова к 10 годам лишения свободы со строгой изоляцией, и он был отправлен в Тобольский изолятор специального назначения. А 28 декабря 1925 г. Президиум ВЦИК постановил остающийся срок лишения свободы считать условным и Клепикова из-под стражи освободить.
В Сургутском городском архиве есть документ, приходящий в противоречие с этим постановлением Президиума ВЦИК. Согласно ему Алексей Клепиков еще осенью 1925 г. хлопотал о патенте на разъездную торговлю табачными изделиями по р. Аган и 7 октября получил его и вернулся к своему потомственному занятию. Однако эта относительно «вольная» жизнь продолжалась лишь короткое время и финал типичен: раскулачивание, лишение избирательных прав, ссылка. 10 февраля 1933 г. Сургутский сельский совет на запрос райисполкома отвечал, что братья Александр и Алексей Клепиковы, а также члены их семей в Сургуте не проживают.
Был ли А.Г. Клепиков убежденным врагом советской власти, умным и расчетливым, или эта власть потеряла в его лице ценного помощника — этот вопрос остается открытым. Но ясно, что Сургут потерял незаурядного человека, способностям которого не дано было в полной мере раскрыться.
Колесников Иван Семенович
Столяр. С 1905 по 1916 гг. — преподаватель ремесленного отделения Березовского городского трехклассного училища, с 1 января 1914 г. преобразованного в высшее начальное училище (ремесленное отделение было переименовано в профессиональный класс). До этого жил в Тобольске, имел свою мастерскую, с 1904 г. преподавал в Тобольской сельскохозяйственной школе и был хорошо знаком с ее организатором — губернским агрономом и консерватором музея H.JT. Скалозубовым. Сохранился текст договора между Скалозубовым и Колесниковым об изготовлении последним витрины для музея к концу августа 1902 г.
Высоко ценил талант и мастерство Ивана Семеновича смотритель Березовского училища Федор Филиппович Ларионов, служивший в Березове с 1897 по 1903 и с 1906 по 1914 гг. В своей книге «Семейная хроника: Материалы к истории культуры Западной Сибири» (Шадринск, 1993) многие строки он посвятил Колесникову, активно участвовавшему во всех общественных делах городского училища — в частности, в подготовке и постановке любительских спектаклей. «Кстати о сцене, — писал Ларионов. — К ее устройству и снабжению декорациями и занавесом был привлечен мастер ремесленного отделения Иван Семенович, который оказался очень изобретательным и даже талантливым человеком, способным выполнять всевозможные работы…».
Когда при Березовском городском училище усилиями местной интеллигенции была открыта Пушкинская библиотека, Колесников сделал для нее добротные шкафы; старейшие библиотекари Березова помнят их, так как они впоследствии перешли в собственность районной библиотеки.
Многие страницы воспоминаний Ф.Ф. Ларионова посвящены охоте, на которой постоянным его спутником был опять же И.С. Колесников. Это увлечение Ивана Семеновича оказалось полезным и для училища: он делал чучела птиц, служившие наглядными пособиями. В «Сибирском листке» в 1910 г. (№23) промелькнуло сообщение о том, что Колесников предлагал послать на первую Западно-Сибирскую сельскохозяйственную, лесную и торгово-промышленную выставку, проходившую в 1911 г. в Омске, изготовленные им чучела птиц разных видов весенней и осенней окраски, всего около 20 экземпляров, и коллекцию яиц.
По-видимому, страсть к охоте и путешествиям послужила одной из причин ухода Колесникова с преподавательской работы. 18 декабря 1916 г. «Сибирский листок» писал: «Вчера прибыла на четырех нартах много нашумевшая и по идее действительно имеющая громадное значение для Сибири экспедиция г. Эльпорта в лице самого г. Эльпорта и его служащего, бывшего учителя ремесел Березовского высшего начального училища г. Колесникова, и 10-го выезжают в Хэ, откуда уже пойдут на Ямал с чумом и оленями до 200 штук, где предполагают сделать съемку пути соединения каналом р. Юрибея с Обским бассейном, а также зафиксировать на фильму кинематографа жизнь самоедов и явления природы». Мастер на все руки, Иван Семенович, конечно, прекрасно соответствовал целям экспедиции. К сожалению, ее результаты и какие-либо подробности нам неизвестны.
Весной 1921 г. И.С. Колесников вместе с другими авторитетными и влиятельными гражданами Березовского уезда, не разделявшими революционного устремления «отнять и разделить», был взят заложником и расстрелян. После его смерти принадлежавший ему смолокуренный завод в Игриме был передан предприятию «Экономия».
У Колесниковых было четверо сыновей: Георгий, Петр, Павел и Михаил. В начале 1950 г. Ф.Ф. Ларионов, писавший в то время «Семейную хронику», просил своего ученика В.И. Таскаева, жившего в Березове: «… дайте нам кое-какие сведения о двух наиболее близких нам семьях покойного В.П. Поленова и И.С. Колесникова…». В ответ он получил краткую справку о сыновьях Ивана Семеновича.
Судя по имеющимся отрывочным сведениям, очень интересной личностью был Георгий Иванович Колесников, старший из братьев. Он окончил школу второй ступени — по-видимому, в Березове, а в 1927 г. — учительские курсы в Томске. Георгий Иванович работал в Мулигортской туземной школе вслед за ее основателем И.П. Николаевым, об интересном опыте которого по распространению грамотности среди ханты писал в 1925 г. тобольский журнал «Наш край». Продолжая опыт Николаева, Колесников вел в школе столярно-поделочный кружок, создал промысловую артель школьников, изучил хантыйский язык. Под его влиянием туземец Захар Никифорович Посохов занялся изучением быта и экономики ханты. Его корреспонденции о школьной жизни печатались в журнале «Просвещение на Урале». В 1929 г., будучи уже учителем Полноватской школы-интерната, Георгий Иванович имел от Уральского областного бюро краеведения поручение провести комплексное обследование Казымского туземного района. В 1931-1932 гг. он — инспектор Березовского районо и туземных курсов в Березове.
Кондаков Андрей Иванович (1888-1937)
Родился в Сургуте в семье отставного казачьего урядника. В 1907 г. окончил педагогические курсы при Тобольском четырехклассном городском училище и был назначен на службу в одну из сельских школ Курганского уезда, но не поехал на место назначения, а просил дать ему учительское место поближе к родным местам. Тобольский училищный совет уважил просьбу Кондакова и в декабре этого же года направил его в Кушниковское сельское училище Сургутского уезда.
Отслужив здесь несколько лет, Андрей Иванович продолжил образование — поступил в Томский учительский институт на казенную стипендию. В 1916 г. он окончил институт, год преподавал в Ишимском высшем начальном училище, но родина опять тянула его к себе, и он был, согласно прошению, переведен на должность учителя Сургутского смешанного высшего начального училища с 1 сентября 1917 г.
Революционные события не позволили Андрею Ивановичу с головой уйти в мирную педагогическую работу. С приходом к власти Колчака он был вовлечен в различные действия новой власти: летом 1918 г. представлял Сургутский земельный комитет на организационном заседании губернского земельного комитета в Тобольске, а в конце лета этого же года был назначен председателем Сургутской следственной комиссии. В начале октября он доложил об окончании следствия, сдал следственные дела, и приказом губернского комиссара комиссия была распущена.
После восстановления советской власти Кондаков с 15 марта 1920 г. заведовал Сургутским высшим начальным училищем, в этом же месяце был назначен заведующим отделом народного образования и вскоре арестован местной ЧК. Сохранилось ходатайство экстренного заседания коллегии отдела наробраза в составе бывшего заведующего отделом Г. Попова, заведующего подотделом П. Кучкова и заведующей секцией М. Тарасовой от 24 марта 1920 г., на следующий день после ареста Кондакова, об его освобождении. Коллеги мотивировали свое ходатайство тем, что среди них Андрей Иванович — наиболее опытный педагог, к тому же хорошо знающий финансовое дело и, следовательно, наиболее полезный для организации народного образования в уезде. Ходатайство было удовлетворено, 1 апреля Кондаков уже снова заведовал отделом.
В 1920-1921 учебном году, перед началом восстания, Андрей Иванович, как видно из архивного дела в Тюменском управлении ФСБ, заведовал в Сургуте школой второй ступени и одновременно выполнял обязанности счетовода в уездном отделе народного образования. Незадолго до прибытия в город повстанцев он был взят в заложники. После отступления красных из Сургута всем освобожденным заложникам было предложено либо вступить в отряд и преследовать отступивших, либо войти во вновь формируемые органы местной власти. Кондаков не хотел ни того, ни другого, но, несмотря на это, горожане избрали его председателем комитета общественной безопасности. Всей полнотой власти в Сургуте в те дни обладал военный штаб, руководимый Преображенским, комитет же выполнял по его поручениям хозяйственную работу, а вскоре был распущен. Вместо него сургутяне избрали крестьянский совет, и в него опять вошел А.И. Кондаков.
В мае 1921 г., в день прихода парохода красных, Кондаков бежал на лодке вместе с другими повстанцами и скрывался на р. Лямин. В августе хотел выйти, но А.Г. Клепиков {см. о нем выше), встретившийся у д. Сытомино, предостерег: может последовать расправа без суда, свершившаяся уже над многими. Вместе ушли на Северную гору, где срубили избушку и перезимовали. Летом 1922 г. сдались новой власти.
В самом начале следствия выяснилось, насколько высок авторитет А.И. Кондакова среди сургутян. В местное отделение Государственного Политического Управления поступило заявление, скрепленное более чем 90 подписями, в котором сограждане просили освободить Андрея Ивановича из-под ареста до суда под их поручительство, мотивируя просьбу тем, что руководство борьбой против коммунизма от Кондакова не зависело и никакой противосоветской агитации с его стороны не замечалось. Для большей убедительности они даже писали, что знают Андрея Ивановича как человека «не способного по слабохарактерности к политической деятельности».
Одновременно в ГПУ обратился с запиской и бывший коллега Кондакова новый заведующий УОНО П.И. Трофимов. Он просил разрешения взять Кондакова на поруки, так как отдел народного образования очень нуждается в его помощи. Просьба была удовлетворена. Трофимов сам приходил в арестный дом за Кондаковым, уводил его на работу, которая продолжалась с 9 часов утра до трех дня, после чего приводил обратно.
По окончании работы в ГПУ поступил любопытный документ под названием «Одобрение» за подписью Трофимова и еще одного учителя коммуниста Г. Попова. Начав с констатации чрезвычайной запущенности всей документации отдела в связи с восстанием, и прежде всего финансовой, авторы далее писали о ценности работы, выполненной А.И. Кондаковым: «С 1 января 22 г. включительно по ноябрь с/г была составлена полная законная отчетность. Вышеприведенный штрих работы заставил обратиться учреждению к данному лицу как финансисту. При том упоминаем, что Кондаков вынес весь финансовый аппарат на своих плечах со дня его организации 1919 года, при этом работая и школьным работником школы II ступени до восстания, когда и был взят заложником, своей работой дал широкую возможность вздохнуть свободней данному учреждению в своей работе. Просим С. Г. П. У. эти строки благодарности включить к следственному материалу Кондакова Андрея Ивановича».
Сургутяне явно не хотели поддерживать обвинительную линию следствия по делу А.И. Кондакова. Допрошенные в качестве свидетелей Н.В. Пуганов (Пугно), П.А. Кузнецов, С.В. Ключарев, Е.И. Трофимова, Г.М. Шестаков не дали сколько-нибудь существенных фактов, подтверждающих его вину. Более того, П.А. Кузнецов утверждал, что Кондаков как председатель городской управы отказывался выполнять распоряжения военного штаба о вывозе из города муки отступавшими повстанцами.
Нашелся, однако, ряд документов, подписанных Кондаковым и обличающих его как участника и одного из руководителей «бандитского» восстания. Ему было предъявлено обвинение, и 25—26 февраля 1924 г. в Сургуте состоялось выездное заседание Тюменского губернского суда, рассмотревшее его дело.
Приводившийся выше защитительный аргумент —«слабохарактерность» Кондакова — использовался и в ходе судебного процесса. Свидетель Трофимов говорил: «Относительно же до повстанческого периода времени в отношении Кондакова я могу указать на его полное безволие и подпадение благодаря этому под влияние других лиц». Но здесь же совершенно противоположное говорил свидетель Николай Николаевич Кайдалов: «Когда обсуждались вопросы по расстрелу коммунистов, обвиняемый Кондаков всегда отстаивал их и многих из них он отстоял. Однажды начальник отряда даже спросил, что это за студент, мягок он больно, видно, тоже недалек от коммунизма».
По поведению А.И. Кондакова во время судебного заседания, как это видно по протоколу, он вовсе не был человеком робкого десятка, защищался уверенно, с достоинством. Активен был и его защитник Знаменский.
Суд приговорил А.И. Кондакова к расстрелу, но на основании п. 9 акта об амнистии по случаю 5-й годовщины Октябрьской революции расстрел был заменен лишением свободы на 10 лет со строгой изоляцией. В сентябре 1925 г. Президиум ВЦП К сократил срок заключения до 5 лет. В ноябре 1927 г. Андрей Иванович работал в Тобольске бухгалтером местного отделения «Уралмедторга». 29 июля 1937 г. он, будучи уже главным бухгалтером Тобольской окртрудсберкассы, арестован по сфабрикованному обвинению и 15 сентября расстрелян в Тобольске. Впоследствии реабилитирован.
Липецкий Алексей Ефимович (1881 — после 1932)
Липецкие появились в Сургутском крае в середине XIX в. По указу Тобольской казенной палаты от 30 июня 1854 г. поселенец Липецкий Нестер Сидорович был причислен к сургутскому крестьянскому обществу. С женой Стефанидой Захаровной и сыновьями Ефимом и Алексеем он обосновался в с. Локосовском. Здесь семейство стало расширяться: у Ефима родились сыновья Николай, Алексей, Василий, дочери Пелагея, Агриппина и Анастасия. Через женитьбы Николая и Василия Липецкие породнились с сургутскими старожилами Кушни-
ковыми, а Алексей в начале 1907 г. женился на дочери умершего сургутского мещанина Петра Васильевича Трофимова Анне. Из Локосова семья Ефима Нестеровича перебралась в выселок Ватинский и здесь крепко стала на ноги благодаря своей сплоченности и отсутствию недостатка рабочих рук.
В 1921 г. Липецкие решительно приняли сторону повстанцев. Особенно активен был Алексей Ефимович, командовавший отрядом, совершавший дерзкие разведывательные рейды в тыл противника. Хорошее отношение с местными ханты, превосходное знание местности и незаурядные личные качества позволили ему после подавления восстания многие годы прожить в тайге и оставаться неуловимым. Со временем по Сургутскому району стали ходить легенды об удивительной жизнеспособности Липецкого, его ловкости и находчивости, благодаря которым он неизменно ускользал от преследователей. Записанные Е. Айпиным, они публикуются в нашем сборнике.
Автору этих строк тоже приходилось слышать передававшиеся из уст в уста рассказы о Липецком. Например, уроженец Локосова В.В. Кузнецов так передавал не однажды слышанное от старших односельчан: «Стреляли в него. Вышел — вся одежда в клочьях, а сам цел. Как заговоренный. В упор почти стреляли.
На лодке из Локосово в Покур едут или на Вату — его ловить. А он на корме сидит, везет милиционеров, которые его ловят. Хант и хант.
Милиция стала брать проводников не из ханты, а из местных русских. Поняли, что ханты не продадут. Ехали в районе Мысовой, весной. Дядя Миша говорит: «Вон скрадок, гусятник сидит — я сбегаю, пару гусей возьму, сварим». Забежал в скрадок, увидел — Липецкий, и язык отнялся. Бегом обратно. Нет, говорит, ни одного гуся.
Жил у ханты. Носил их одежду. Свободно объяснялся по-хантыйски. Видно было, что он среди них старший: в лодке сидел только на корме, но не в гребях. Он раньше с ними торговлю вел — по старой памяти еще подчинялись. Ханты верили ему. Видимо, он их не обманывал».
После подавления восстания между Покурским сельсоветом, к которому относилась деревня Вата, и Липецкими шла в 20-е и 30-е годы незатихающая вражда. В 1932 г., когда местная власть и деревенская общественность решали, кого записывать в кулаки и какие дать твердые, т.е. обязательные к исполнению задания, все Липецкие получили весьма эмоциональные характеристики. Вот что писал о брате Алексея Липецкого Василии коммунист и бывший красный партизан Г.Н. Кошкарев: «Липецкий сын торговца прасола, и сам Липецкий с прежних лет занимался торговлей до 1917 г., а также держал песок из части на реке Оби 320 саж. с 1920 г. по 1923 г., а также с прежних лет имел батраков до 1918 г. и держал сезонных рабочих по 5—6 человек во время сенокоса. Брат Липецкого Василья был ярым участником восстания 1921 г., где много таковой делал расстрелов партийцев и красноармейских семей. Племянник Липецкого Василья Липецкий Иван Николаевич в 1921 г. был ярым бандитом, участвовал в расстрелах коммунистов».
Тот же Кошкарев так характеризовал сына А.Е. Липецкого Александра: «В 1930 г. Липецкий А.А. умышленно разорил свое хозяйство, скот и постройки и переехал в дер. Смольную Томского округа и ведет бешеную агитацию против выполнения политико-хозяйственной кампании».
Не стоит принимать за бесспорную истину утверждения об участии в расстрелах — они бездоказательны. При этом примечательно то, что в своем праве на убийство эта сторона как будто нисколько не сомневалась. Буквально на следующем листе архивного дела сообщается, что муж сестры Алексея Липецкого Анастасии Александр Яковлевич Клепиков «был добровольцем в банде в отряде Липецкого, во время подавления восстания был пойман». О том, что не только пойман, но и убит, умалчивается, отмечено лишь, что Анастасия Клепикова — вдова.
12 марта 1932 г. общее собрание бедноты д. Вата обсудило и утвердило характеристики на кулаков. Вот какова в представлении земляков Евдокия Липецкая:
«Липецкая Евдокия действительно есть самая закоренелая и заядлая кулачка. До 1917 г. Липецкая занималась торговлей и оборот имела очень большой, и занималась эксплоатацией батраков и бедняков, имела свой стрежевой невод, на котором работали батраки, бедняки, от которого Липецкая получала большие барыши. И также с 1917 по 1925 год все время занималась торговлей и эксплоатацией чужого труда. Имела несколько голов скота и обирала бедноту, туземцев за вино брали рыбу пушнину уплачивая какую-то долю и издевалась над беднотой, даже не давали ходить мимо своей усадьбы так что со стороны Липецкой было полное издевательство. Липецкие были первые в банде и выявляли красноармейцев и расстреливали и вели большую агитацию и зажимали бедноту и заставляли давать отпор советской власти. Говорила, что если советская власть будет мы все сдохнем с голоду. А также и в настоящее время выставляет кулатские выходки и во всех мероприятиях тормозит и держит до сего время связь с бандитом Липецким Алексеем, который до сего времени скрывается. Липецкая при советской власти разбазаривала свое хозяйство, осталась 1 лошадь и 1 жеребенок, 1 корова остальное все растранжирено из чего и можно заключить, что Липецкая заядлая кулачка и вредительница власти и закоренелая бандитка которую надо давно стереть с лица земли».
Столь же живописны характеристики, данные другим Липецким. Их творцы, сами того не ведая, создали автопортрет той силы, которая была разбужена и призвана революцией для преобразования общества.
Равский Петр Феликсович (1885—1921)
Родился в г. Березове в семье купца второй гильдии Феликса Осиповича Равского (ок. 1848—1903), происходившего из дворян Гродненской губернии. Шестнадцатилетним юношей Феликс Равский был «за бытность в шайке мятежников проводником… лишен всех… ему присвоенных прав и преимуществ и сослан на житье в Тобольскую губернию». Поселившись в Березове, Равский начал торговать хлебом и другими товарами. Имел кабак в с. Шеркальском. В 80-е и 90-е гг. XIX в. Был членом Березовского отделения попечительного о тюрьмах комитета и добровольным директором этого отделения.
Феликс Осипович не был чужд общественной деятельности и поддержал некоторые важные начинания. В частности, он стал одним из учредителей Тобольского губернского музея, так мотивировав свое решение в письме к губернатору В.А. Тройницкому: «Сочувствую начинанию и развитию Тобольского Музея, при сем имею честь препроводить посильную лепту на нужды его 50 руб.». Впоследствии Равский был действительным членом музея. Он также состоял в обществе вспомоществования бедным студентам Тобольской губернии и поддерживал его своими взносами.
За Ф.О. Равским числится и такое важное благодеяние для Березова, как строительство здания местной больницы, о нем сообщил в 1891 г. «Сибирский листок». Годом позднее тобольский купец А.А. Сыромятников заметил в путевом дневнике: «В Березове есть больница для заразных больных, устроенная стараниями Равского. С виду больница прилична, есть небольшой садик…».
Можно было услышать от березовцев доброе слово о Равском и как о купце. «Цены на все страшные, — писал северный корреспондент «Сибирского листка», — и только благодаря конкуренции Ф[еликса] Равского] можно еще кое-что купить посходнее, т.е. не отдавая за 2 к. 20 к., как это принято за норму в доморощенных березовских магазинах П. и Ц., где за всякую дребедень берут самую дикую цену…».
У Феликса Осиповича и его жены Александры Викторовны было четверо детей: сыновья Петр и Валентин и дочери Калисофения и Юлия. Петр окончил в 1906 г. Тобольскую гимназию и поступил в Петербургский (по другим данным, в Томский) университет. Когда вслед за отцом умерла и мать, ему пришлось оставить учебу и вернуться в Березов, чтобы продолжить дело родителей и дать возможность сестрам завершить образование (обе стали учительницами). Некоторое время (1914—1916 гг.) Петр Феликсович одновременно торговал и преподавал в местном училище, но затем учительское поприще оставил, несмотря на то, что имел хорошую аттестацию от начальства.
В мае 1917 г. началась политическая деятельность Петра Равского: его избрали членом Березовского исполнительного комитета и комитета общественной безопасности и в июле этого же года — городским головой. В декабре 1917 г. Равский участвовал в избрании на проходившем в Березове съезде трех гласных (депутатов) в губернское земское собрание. Осенью 1918 г. заместитель тобольского губернского комиссара назначил его своим приказом членом Березовской следственной комиссии, которая должна была оценить деятельность свергнутой большевистской власти. Все годы революции и Гражданской войны, за вычетом времени, когда Березовским уездом управляла советская власть, П.Ф. Равский был одним из руководителей города, за что и поплатился весной 1921 г., разделив судьбу остальных расстрелянных заложников.
После смерти Равского тобольская газета «Голос Народной Армии» поместила некролог, автор которого, подписавшийся псевдонимом «Северянин», назвал его «одним из виднейших общественных деятелей» и «редким по своим качествам человеком». «Добрый, с открытой широкой русской душой, — говорится в некрологе, — он шел навстречу всему, что могло возвышать и украшать жизнь человека. П.Ф. был прекрасный лектор и музыкант. <…> Не было такого дела, в которое бы он не вложил свою душу, на которое бы он не пролил света своих знаний, и город Березов не забудет его заслуг и в своей истории отведет покойному почетную страницу».
Пророчество это не сбылось. 2 октября 1922 г. президиум Березовского уисполкома постановил: «По акту № 4 расстрелянного Равского имущество конфисковать, за исключением амбара, принадлежащего брату Валентину, комода, гардероба и стола, принадлежащего сестре его Юлии. Рояль передать в распоряжение наробраза».
В третьем томе книги «Память» по Тюменской области есть запись о гибели в бою 14 ноября 1942 г. лейтенанта Равского Владимира Петровича, родившегося в Березове в 1918 г., — единственного сына П.Ф. Равского.
Реут Дмитрий Павлович (1884—1937)
Родился в Уфе в семье сапожника. В ремесленном училище выучился на слесаря, работал в железнодорожной мастерской, где был вовлечен в революционный кружок. С 1902 г. состоял в партии эсеров, хранил и распространял нелегальную литературу. В 1905 г. за участие в вооруженном выступлении арестован и выслан на север Тобольской губернии в с. Кондинское (теперь — поселок Октябрьское). В 1906 г. совершил побег и, перейдя на нелегальное положение, работал в Тюмени слесарем на заводе Машарова и в частных мастерских, продолжал партийную деятельность. В 1908 г. арестован и водворен на прежнее место ссылки.
Снова оказавшись на севере, Реут вызвал к себе престарелого отца, занялся хозяйством. В 1912 г. женился на дочери крестьянина с. Шеркальского Валентине Наумовне Слободсковой и в 1914 г. построил большой дом в 70 квадратных метров, а в следующем году был мобилизован в армию и служил рядовым в стрелковом полку в Тюмени. Активно участвовал в революционных событиях 1917 г., а в 1918-м демобилизовался и уехал в Кондинское, где занялся охотой и пушным промыслом.
В Кондинском Реут включился в работу кооперативных организаций — Центросоюза, Северосоюза, занимал должности уполномоченного и заведующего райконторой.
В 1921 г. он поддержал повстанцев, направив в Тобольский крестьянско-городской совет телеграмму следующего содержания: «Волостной Кондинский съезд представителей советов шлет горячий привет Народной Армии, всем представителям народа, защитникам народной воли. Долой навсегда угнетателей народа — коммунистов! Да здравствует народовластие! Председатель съезда Реут».
В 1924 г. от кооперативной работы Реут был отстранен ввиду того, что не разделял генеральной линии. Руководитель Тобольского Обь-Иртышского союза кооперативов (Северосоюза) Я.И. Кошелев писал в своем заявлении в июне 1924 г.: «Вычищенные с помощью окружкома за время моего руководства «спецы-кооператоры» Реут, Герватовский, Ивановский, Кропотин, Копотилов и др., думаю, достаточно известны бюро, чтобы их чистку не ставить мне в личное».
В 1925 г. Д. П. Реут вынужден был поступить на Кондинскую радиостанцию и возвратиться к профессии слесаря, но и в этом новом своем положении, когда, казалось бы, руки были связаны, Дмитрий Павлович сумел найти себе поприще для общественной деятельности — возглавил краеведческий кружок, ставший вскоре одной из наиболее активных низовых организаций Общества изучения края при музее Тобольского Севера. Кондинскими краеведами были заполнены и посланы в Тобольский музей и в Ленинградский гидрометеорологический институт анкеты о половодье 1925 г. В декабре 1927 г. Реут сделал на собрании кружка сообщение о местных заповедниках, известных как священные места инородцев, и их значении для сохранения таких ценных животных, как бобр. В планах кружка было приведение в порядок архива Кондинского монастыря, изучение истории местной политической ссылки конца XIX в., проведение археологических раскопок в юртах Кормужиханских и Низямских. В 1928—1929 гг. Реут состоял членом-корреспондентом Общества изучения края при музее Тобольского Севера.
В марте 1930 г. Д.П. Реут был снят с работы на радиостанции, лишен избирательных прав и затем выслан в Обдорск. Он настойчиво обращался в разные инстанции, доказывая необоснованность ограничения его прав. Березовская районная избирательная комиссия отказала ему в восстановлении избирательных прав на том основании, что он «семь лет с 1910 г. занимался торговлей, кроме этого, систематически занимался и занимается применением в хозяйстве наемного труда в таких размерах, которые расширяют его хозяйство за пределы трудового». Тогда Реут направил ходатайства в Тобольскую окружную и Уральскую областную избирательные комиссии, Свердловское отделение общества политкаторжан, Президиум ВЦИК, а также обратился с просьбами дать отзывы о нем для представления в окрисполком к некоторым знавшим его и авторитетным в то время лицам. В государственном архиве Ямало-Ненецкого автономного округа (ГА ЯНАО) хранятся два таких отзыва.
Директор Тобольской рыбохозяйственной станции П.И. Лопарев писал, что знает Реута почти с самого момента прибытия его в ссылку. В первые же годы он прославился по всему среднему течению Оби своим искусством запирать речки. Он впервые применил запорный лов в горных речках и доказал его высокую производительность. «При этом мне достоверно известно, — писал Лопарев, — что при производстве запорного лова с его, Реута, стороны отсутствовали какие бы то ни было элементы эксплуатации, улов делился между участниками запора и за руководство и материалы Реут ничего не получал».
«По 1921 г., — свидетельствовал далее П.И. Лопарев, — будучи командиром Северного экспедиционного] добровольческого отряда по подавлению бандитского восстания на Тобольском Севере и имея мандат на право расстрелов без суда и следствия, я был принужден проанализировать поведение Реута за время восстания в связи с предъявленным ему обвинением в подписи приветственной телеграммы штабу бандитов в Самарово, причем установил ложность этого обвинения и вообще не нашел каких-либо поводов в применении к нему репрессий. <…> В 1930 г. он работал в моей экспедиции по обследованию второстепенных водоемов и представил хорошую работу по сорам Аксарковского района и р. Куновату».
Заканчивая свой отзыв, Лопарев высказал мнение, что раскулачивание Реута и лишение его избирательных прав — результат личных счетов к нему бывших ответственных работников, ныне «вычищенных» из партии, а масса бедняков и середняков Кондинска и прилегающих деревень всегда относилась к нему хорошо».
Известный в Октябрьском районе деятель тех лет Шило, знавший Реута по совместной работе, также дал благоприятный отзыв о нем, как «очень полезном работнике» радиостанции, активном члене профсоюза, члене правления Кондинского сельхозтоварищества, благодаря энергичным усилиям которого товарищество стало авторитетным в глазах населения, деятельном председателе кружка по изучению местного края. Особо Шило подчеркивал авторитет Реута среди местного населения: «К ему туземцы заезжали со всех концов как в свой дом, находя здесь хороший прием. Не видел ни одного случая, чтобы туземцы пили чай или обедали отдельно, всегда это происходило совместно за одним столом. Это все происходило на моих глазах, живя на квартире у Реута. К туземцам было самое добродушное отношение. Среди жителей Кондинска бедняков и средняков тоже плохого мнения о Реуте не слышал, за исключением отдельных личностей, стоявших в то время у власти, сейчас же потерявших всякий авторитет и снятых с работы».
В 1932 г. Д.П. Реут был восстановлен в избирательных правах.
О последнем отрезке его жизни почти ничего не известно, кроме того, что в 1937 г. он жил в Тобольске и работал мастером мехцеха судоверфи Обьгосрыбтреста. 18 февраля Д.П. Реут был арестован по сфабрикованному делу, во время следствия стойко защищался, ни в чем себя виновным не признал, но спастись не смог. 12 августа был расстрелян в Омске. Реабилитирован 16 января 1989 г.
«Подорожник», №4, 2005
