Цепная реакция

Валентина Патранова

Сознательное истребление коренного населения Севера — иначе и не назовёшь акцию, которую около 70 лет назад провели органы НКВД на территории Берёзовского района.

Это было беспрецедентное в истории массовых репрессий дело. Проходили по нему свыше ста человек, и до сих пор многие семьи, потерявшие отцов, мужей, братьев, не знают, что же произошло тогда, на рубеже 1937-38-х годов.

Всё началось с донесения начальника Берёзовского райотдела НКВД Божданкевича начальнику окружного отдела Дудину о том, что «в Приуральской тундре действует контрреволюционная повстанческая банда». В числе организаторов был назван Николай Васильевич Попов, заведующий магазином села Няксимволь, в биографии которого было достаточно «тёмных пятен». Ещё до революции семья Попова переехала в здешние края из Вятской губернии. Отсюда Николай Васильевич ушёл на Первую мировую войну и вернулся, как потом вспоминали односельчане, «с погонами и медалями».

В 1918 и 1921 годах в этих местах вели бои красные и белые. Участвовал ли в событиях Попов? По некоторым данным — да: был то ли помощником командира, то ли комендантом села при белых. Через десять лет, когда началось раскулачивание, Попова арестовали, но через два месяца выпустили. С такой, прямо скажем, несоветской биографией Попов вполне годился на роль организатора контрреволюционной банды.

Получив донесение, начальник окружного отдела НКВД Дудин проявил крайнюю заинтересованность и сам выехал в Берёзово вместе с оперуполномоченным Скочиловым. Последний должен был отправиться в Няксимволь и арестовать Попова. Но того кто-то предупредил, и он скрылся.

Сержант Госбезопасности Скочилов отыскал Попова в Свердловской области. Первый допрос состоялся 26 марта 1937 года. Его провели Дудин и Божданкевич — мастера своего дела, настоящие «стахановцы политрепрессий».

Попов вскоре признался, что завербовал в организацию 15 человек. Эти люди будут допрошены и признаются в вербовке других членов контрреволюционной террористической организации. Те дополнят цепь признаний новыми звеньями. Так в Берёзовском районе началась цепная реакция арестов.

Но делать из Попова, который в последнее время дальше Ивделя нигде не бывал, главного организатора Дудин не захотел. Нашлась фигура покрупнее — бухгалтер Уральской полярной экспедиции Сергей Петрович Гущин, москвич, и, по некоторым данным, офицер царской армии. В 1935 году, когда экспедиция находилась в Няксимволе, произошло знакомство Гущина с Поповым. Став единомышленниками по политическим убеждениям, они, как видно из протоколов допросов, решили объединиться и начать борьбу с существующим строем. В помощники себе взяли шамана Петра Николаевича Анемгурова, который пользовался большим авторитетом среди коренного населения Севера.

«Его я завербовал как пропагандиста и агитатора по подготовке населения с целью свержения советской власти», — заявил на следствии Попов. Только вряд ли шаман подозревал, какая ему отведена роль в классовой борьбе.

Национальное население, если верить протоколам допросов, вербовало друг друга где только придётся. Например, проводник Полярной экспедиции, он же охотник Николай Васильевич Канев, признался, что авторитетного шамана Михаила Гордеевича Гоголева, или, как его называли, «хранителя живого бога», завербовал по дороге, когда ехал в Саранпауль — «случилось это на седьмом километре».

Под пером следователей появились десятки новых адресов вербовки, притом весьма неожиданных. Так, Алексей Филиппов был завербован «на складе во время сортировки оленьих кож», а Василий Хурмянт и Леонтий Патлин поддались контрреволюционной агитации «на берегу реки Лямин, напротив склада в Саранпауле».

Те, кто писал сценарий этого дела, обозначили и конечную цель, вложив её в уста арестованных: «Весной 1937 года перебить всех коммунистов и совработников в Сартынье, Няксимволе, Саранпауле, после этого всем повстанцам сгруппироваться и двигаться на Берёзово. Здесь отобрать весь моторный флот и распространить восстание по Оби». Кроме того, членам «бандитской организации» следовало выполнять и другое распоряжение «из центра»: «поджигать лес и бросать в огонь коммунистов».

Наивность и глупость тех, кто придумал этот сценарий, компенсировались бездушием и жестокостью по отношению к арестованным — в большинстве своём неграмотным, далёким от политики людям.

Первый акт трагедии завершился арестом 19 человек, из них только двое русских — Попов и Гущин, остальные ханты, зыряне (коми), манси.

Вот их имена: Н.В. Попов, 1872 года рождения; С.П. Гущин, 1892 г.р.; П.Н. Анемгуров, 1889 г.р.; В.М. Монин, 1862 г.р.; К.Ф. Выртупенков, 1908 г.р.; М.Г. Гоголев, 1891 г.р.; П.М. Адин, 1903 г.р.; С.К. Таратов, 1870 г.р.; И.П. Новьюхов, 1808 г.р.; С.П. Гоголев, 1884 г.р.; Е.И. Пакин, 1877 г.р.; В.Н. Канев, 1873 г.р.; К.Е. Рябчиков, 1858 г.р.; А.Е. Собянин, 1904 г.р.; Т.Я. Лыглов, 1896 г.р.; Е.Л. Мелентьев, 1889 г.р.; В. Авдин, 1885 г.р.; Г.В. Анемгуров, 1897 г.р.; Д.В. Анемгуров, 1902 г.р. Всех доставили в Остяко-Вогульск, где до августа 1937 года они ожидали своей участи. 15 человек были приговорены к расстрелу, четверых осудили на 10 лет лагерей. Арестовать остальных, а их в списках числилось 83 человека, помешала весенняя распутица.

Рвение начальника Берёзовского отдела НКВД Божданкевича было отмечено: его перевели на Ямал, где он возглавил окружной отдел НКВД.

Второй акт трагедии начался с массовых арестов в конце ноября 1937 года. Фактически за полмесяца удалось «изъять» 107 человек — больше, чем намечалось первоначально. Снова Дудин отправил на помощь «берёзовским товарищам» оперуполномоченного Скочилова. К арестам и допросам был привлечён также весь личный состав райотделов НКВД и милиции, начиная от начальника Сполохова, сменившего на посту Божданкевича, и заканчивая паспортисткой милиции. Разместить 107 человек в небольшом помещении районного КПЗ, явно не рассчитанного на такое количество «врагов народа», было за гранью возможного. Возникли и чисто технические трудности. Если арестовывать можно было и без ордера, выписав его задним числом, что чаще всего и делалось, то без заполненных анкет арестованных, протоколов допросов, характеристик, а также показаний свидетелей невозможно было сформировать само дело. Поэтому к работе привлекли всех, кого только можно, и они трудились с утра и до утра.

Последнего «контрреволюционера» арестовали 17 декабря 1937 года, а уже 3 января 1938 года начальник окружного отдела НКВД Дудин докладывал на заседании «тройки» Омского областного управления НКВД (тогда округ входил в состав Омской области) о «контрреволюционной группе в Приуральской тундре», состоявшей из 107 человек. Правда, один из арестованных к тому времени уже умер в Березовской больнице от крупозного воспаления лёгких, но в донесении Дудина он был еще живой и фигурировал как активный террорист.

Всех осудили к высшей мере наказания — расстрелу.

Рука дрогнула только против фамилии Исаака Вокуева, скорее всего смутил его возраст — 19 лет, и он единственный из всей группы был осуждён на 10 лет.

Через год он написал из лагеря Лаврентию Павловичу Берии с просьбой пересмотреть дело, но приговор был оставлен без изменения. Как сложилась его судьба в дальнейшем, нам неизвестно, а всех остальных расстреляли 21 января 1938 года в Остяко-Вогульске, как раз в день смерти вождя мирового пролетариата, от имени которого и велась борьба с классовыми врагами.

Через 20 лет после описанных событий, когда уже состоялся XX съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина, Комитет Госбезопасности СССР начал проверку архивно-следственных дел. В 1957 году были реабилитированы 19 человек, осуждённых первыми.

В 1958 году подняли дело о 107 жителях Берёзовского района, осуждённых к высшей мере. Следователь Тюменского областного управления КГБ Баладурин начал проверку с опроса свидетелей, проходивших по делу. Были живы многие из тех, кто прямо или косвенно оказался причастным к этой трагедии. Их показания, пролежавшие на архивной полке десятки лет — бесценные свидетельства эпохи террора, которую пережил наш народ.

Из показаний К. Котовщикова: «Я хорошо знал мансийский и зырянский языки, и в 1937 году при массовых арестах меня вызывали в Берёзовский райотдел НКВД. Я присутствовал при допросах в качестве переводчика. Как проходил дойрос? Следователь задавал вопрос через переводчика, а ответ редактировал по своему усмотрению, как это было ему выгодно. Если обвиняемый высказывал оправдательные доводы, то они во внимание не принимались и в протокол допроса не вносились.

Большинство не признавали себя виновными. Следователь заставлял меня несколько раз задавать один и тот же вопрос. Помню, однажды в середине допроса следователю надо было отлучиться и он оставил мне три вопроса и попросил получить на них ответы, записав на отдельный лист. Когда он их прочитал, то порвав, сказал, что так вести следствие не положено. Доводы обвиняемого, что он находился на охоте и ничего не знает о контрреволюционной организации, не учитывались. Были случаи, когда обвиняемые не спали по 3-4 ночи и во время допроса падали со стульев. Следователи оскорбляли их нецензурными и другими похабными словами».

Из показаний М. Шишкина: «5 декабря 1937 года я демобилизовался из армии и прибыл в Берёзово. Устроился фельдъегерем в отдел НКВД. В это время было арестовано около ста человек, мне приходилось их охранять и доставлять на допросы. Всей оперативной работой руководил начальник окружного отдела НКВД Дудин.

Я присутствовал на допросах в перерывах, когда сотрудники уходили на обед или ужин. Арестованные говорили мне, что сами не знают, за что сидят. Допросы проводили с нарушением соцзаконности. Арестованных сажали на кончик стула, и они просиживали так по 10-12 часов. Были случаи рукоприкладства и оскорбления нецензурными словами».

Из показаний Л. Карелина: «С 1932 по 38-й год я работал участковым Березовского райотдела милиции. В декабре 1937 года перед выборами в Верховный Совет СССР в Саранпауле, Щекурье, Няксимволе, Сартынье и других населённых пунктах было арестовано свыше 100 человек.

Как-то мне пришлось услышать разговор между оперуполномоченным Скочиловым и начальником райотдела НКВД Сполоховым по поводу ареста четырёх братьев Вокуевых из Сартыньи. Они говорили, что Андрея надо освобождать, он не виноват, но потом передумали. Не помню, кто из них сказал, что, мол, поскольку Андрей уже арестован, то освобождать его не стоит — их всех надо выкорчевать с корнем. Меня назначили старшим конвоя, и в январе 1938 года я сопровождал этап арестованных в Остяко-Вогульск».

Из показаний В. Первовой: «В 1937 году я работала паспортисткой в райотделе милиции. Аресты начались в 1937 году, когда начальником Берёзовского райотдела НКВД был Божданкевич. В этом году арестовали всё руководство райцентра -первого секретаря райкома партии Степанова, управляющего заготконторой Кузьмина, председателя райпотребсоюза Игнатова, управляющего банком и еще много должностных лиц, фамилии которых уже не помню. Мне поручали охранять арестованных. Однажды, охраняя Степанова, Кузьмина, Игнатова, я узнала, что их обвиняют в заговоре против советской власти, заставляют подписывать сфабрикованные протоколы допросов, совершенно не дают спать по ночам и не кормят.

После приезда нового начальника: Сполохова аресты усилились и приняли массовый характер. Сполохов возомнил себя большим человеком, повторял, что он орденоносец. Вёл себя как настоящий карьерист. К арестованным относился грубо, избивал их. В декабре 1937 года избил Степанова, первого секретаря райкома партии. Я сама слышала из кабинета его отчаянные крики.

В декабре прошли массовые аресты жителей из числа коренной национальности, их было свыше 100 человек. Людей в КПЗ набилось как сельдей в бочке. С арестованными работали только по ночам. По указанию Сполохова на арестованных писали характеристики, к этой работе подключили и меня. Сполохов принёс список арестованных, против каждой фамилии стояла цифра, по его словам, она обозначала количество оленей, а также стояло слово «шаман». Он же дал образец характеристики и потребовал: если указано, что тот или иной арестованный имеет оленей больше, чем спущенная сверху цифра, то следовало писать «кулак». Во все характеристики надо было вписать слова «участник бандвосстания 1921 года, систематически распространял контрреволюционную агитацию».       *

В отдел НКВД вызвали председателя Берёзовского райисполкома, чтобы он подписал и заверил печатью все характеристики».

В 1958 году был также допрошен один из главных исполнителей зловещего замысла, оперуполномоченный, сержант Госбезопасности Остяко-Вогульского окротдела ГПУ Скочилов, пенсионер.

Из показаний Скочилова: «Обвиняемые были совершенно неграмотные, не владели русским языком. В политическом отношении они были людьми отсталыми, с бедным лексиконом. Ответы на вопросы давали скупые, чаще состоящие из одного слова «да» или «нет». Но ответы в протоколах записывались обширные, содержательные. Всем ходом следствия руководил Дудин, который перед вопросом давал установку о том, что и как надо записывать. Вскоре я убедился, что контрреволюционная организация в Приуральской тундре — это сплошной вымысел, но слепо выполнял указания Дудина, писал в протоколах допросов много такого, чего обвиняемые не говорили.

Когда им зачитывали протокол обвинения, они не понимали, о чём идет речь, так как не знали таких слов, как «контрреволюционная организация», «вербовка», «террористический акт». Протокол подписывался без всякого осмысления. Вместо подписи ставили отпечатки пальцев и рисовали родовой знак. Да, я нарушал соцзаконность, но, повторяю, я слепо выполнял указания начальника окротдела НКВД…»

Слепо выполнял… Не эта ли слепота породила строй, при котором задолго до наступления фашизма наш народ узнал, что такое советское гестапо?

Начальника Берёзовского райотдела НКВД Алексея Ивановича Божданкевича после раскрытия «повстанческой контрреволюционной банды, действовавшей в Приуральской тундре», повысили в чине — он занял кресло начальника окружного отдела НКВД на Ямале.

Здесь он проработал год и вошёл в историю НКВД тем, что был отстранён от должности и привлечён к ответственности за нарушение «революционной законности», что по тем временам — факт беспрецедентный. Тем не менее это так. Документ, озаглавленный «Заключение о расследовании фактов нарушения революционной законности в Ямальском окротделе НКВД Омской области», подшит в деле и датирован 1939 годом.

Напомним, что о нарушениях соцзаконности общество узнало только после XX съезда партии. Здесь же речь идёт о времени, когда репрессии были нормой. Тому, чтобы этот документ появился на свет, помогло стечение обстоятельств, и мы можем только предположить, каких именно. Как ни странно, обстоятельства эти связаны с приходом в наркомат внутренних дел (НКВД) на должность народного комиссара Берии, который начал с «чистки» наркомата и осуждения «перегибов» в классовой борьбе. В этот период некоторые политзаключённые были даже выпущены на свободу. Тысячи писем о чудовищном произволе, творимом в застенках НКВД, пропадали, так и не дойдя до Сталина, а на те, что доходили, никто — и внимания не обращал.

А одно письмо (хотя, может быть, и не одно) о том, что творили на Ямале Божданкевич и его подручные, попало в поле зрения органов. Скорее всего на его примере власть решила продемонстрировать, что «революционная законность» — это не пустой звук. Не затрагивая всей системы, при которой стал возможен чудовищный произвол, во всех грехах обвинили бывшего наркома НКВД Ежова и его сподвижников.

Божданкевич, имея десятилетний стаж работы в органах Госбезопасности, преуспел в своем ремесле именно при Ежове. Для Берии и тех, кого он расставил на ключевых постах в областных управлениях НКВД, Божданкевич и ему подобные были уже отработанным материалом.

Поэтому без всяких проволочек начальник Омского управления НКВД отправил для расследования в Салехард особоуполномоченного, младшего лейтенанта Госбезопасности Разумовского. Результатом его работы стало многостраничное «Заключение о расследовании фактов нарушения революционной законности» — своего рода уникальный документ, потому что появился он в пору массовых репрессий и прямо подтверждает наличие этого страшного явления в отечественной истории.

Перелистываю труд младшего лейтенанта Госбезопасности Разумовского. Читать это страшно, но ещё страшнее представить, что в стране живут тысячи людей, которые до сих пор не верят в то, что всё это было у нас, в Стране Советов.

Но вернёмся к Алексею Ивановичу Божданкевичу, который прибыл в Салехард с одной целью — разоблачить как можно больше врагов народа. А для этого одного ареста мало, нужно было заставить человека признаться в том, чего он не совершал. Особую строптивость проявляли члены партии. Как с ними бороться, Божданкевич продемонстрировал на одном из первых совещаний, где присутствовал весь личный состав окружного отдела. Он прямо потребовал, чтобы при допросах применялись «несвойственные методы следствия». И тут же продемонстрировал их на арестованном Шунько, жестоко избив его. А потом предложил подчинённым продолжить издевательства, что они с успехом и повторили.

Так началась цепная реакция жестокости, которая привела к полному моральному распаду людей.

Из материалов проверки: «Установлено, что бывший начальник Ямальского окружного отдела НКВД лейтенант Госбезопасности Божданкевич начиная с 1937 и по апрель 1938 года систематически производил допросы (и требовал этого от других), которые сопровождались избиениями, истязаниями, «выстойками», «гусиным шагом», провокациями и т.д. Производил аресты без достаточных оснований.

…Божданкевич скрыл факт убийства в кабинете отдела НКВД арестованного без всяких оснований члена ВКП(б) Гоникберга, которого убил сотрудник. Скрыл также медицинский акт о смерти в КПЗ Лонгортова. Его труп был доставлен в мертвецкую комнату (морг), а когда поступил приговор «тройки», по которому Лонгортов был осуждён к высшей мере, его труп из морга перенесли в ограду окротдела НКВД и составили акт о приведении приговора в исполнение.

…Божданкевич предложил арестованному Шунько в случае дачи откровенных показаний предоставить ему возможность совершить половой акт с женой, которая не была арестована, в особо отведённой комнате.

…С ведома Божданкевича сотрудники НКВД раздели донага арестованную Кузнецову и избили ее ремнями, после чего совершили в отношении Кузнецовой исключительно циничные действия. Её мужа Кузнецова связали по рукам и ногам, избили, а потом стали подтягивать к дверному косяку. С помощью линейки вталкивали ему в рот тряпки…»

При Божданкевиче в результате издевательств, которые его подчинённые практиковали в отношении арестованных, Иванов порезал себе вены, Вирский проколол их, Шунько изрезал живот и был доставлен в больницу. Покончил жизнь самоубийством Маурин, умер от побоев Лонгортов.

Штатными палачами стали также милиционеры, бухгалтер, начальник и инспектор пожарной охраны Салехарда. Именно пожарного инспектора Сивинцева и имел в виду проверяющий, когда писал о смерти арестованного Гоникберга: «Это случилось в ночь с 30 на 31 марта 1938 года. Сивинцев зашёл в отдел и увидел «стоящего на выстойке» Гоникберга. Он ударил его кием по голове. Когда тот упал, Сивинцев стал прыгать по груди и сломал ему ребро. Осколок ребра пробил сердце и, не приходя в сознание, Гоникберг скончался».

Тот же Сивинцев до крови разбил голову арестованному Стукалову. За свои деяния пожарный инспектор получил премию в размере 365 рублей. Правда, в приказе это было названо так — «за поимку шпиона».

 

Премией был награждён и милиционер Шишкин за то, что перехватил письмо, адресованное Сталину, в котором арестованный Шунько писал о грубых нарушениях «революционной законности». Письмо он передал оперуполномоченному Глухих, который был палачом № 2 в окружном отделе НКВД.

Глухих не только сам избивал подследственных, он ещё придумывал всевозможные способы издевательств над ними. Его любимым занятием было наставлять бумажный рупор в ухо и кричать, в результате лопалась барабанная перепонка. Для гонки арестованных «гусиным шагом» (в течение нескольких часов) Глухих отвёл специальную комнату. Именно он арестовал больничную сиделку Чернову, которая, со слов арестованных, попадавших на излечение в больницу из местной тюрьмы, рассказала своей матери об издевательствах и побоях, царящих в отделе НКВД. Чернова отсидела три месяца «за клевету».

Арестовывали в буквальном смысле ни за что. Так поступал еще один подручный Божданкевича, начальник Ямальского райотдела НКВД Лобанов. Чекисты тоже люди, и у них возникают бытовые проблемы. Одному из них надо было выложить в доме печку. Лобанов отправил жителя Салехарда Миронова, но тот отказался сделать печку за один день. За что и поплатился свободой. Его продержали в местной тюрьме 42 дня, а потом возбудили дело по политической 58-ой статье.

Арестованных били всем, что попадет под руку — кием, клинком, пресс-папье, линейкой и даже галошами, на глаза наставляли 500-свечовую лампу. Сержант Хоменко додумался «пилить локоть руки по ключице», о чём тоже отмечено в материалах проверки.

О моральном облике сотрудников говорят и такие факты. Младший милиционер Шишкин поехал в командировку в Новый Порт. Как сказано в материалах проверки, «во время изъятия контрреволюционного элемента он пьянствовал с Гуляевым и Кивлевым, которых он же впоследствии и арестовал».

Пили не только в командировках, но и в самом отделе во время приведения приговоров в исполнение. Бухгалтер окротдела НКВД Желтовский любил расстреливать в подпитии. Начальник городской пожарной охраны во время расстрелов стоял на посту… и всегда пьяный.

Чекисты и их подручные немало поживились за счёт арестованных. Как отмечено в материалах проверки, в отделе по инициативе Божданкевича была организована так называемая «чёрная касса», через которую прошло около 29 тысяч рублей. Это были деньги, заработанные арестованными на хозработах, которые они выполняли на предприятиях города. Жажда наживы за чужой счёт не остановила Божданкевича перед опасностью, что арестованные могут и сбежать. Действительно, трое совершили побег, о чём тоже сказано в материалах проверки.

В 1940 году в Салехарде в клубе НКВД заседал военный трибунал Войск НКВД Западно-Сибирского округа, на котором был вынесен приговор: начальника отдела Божданкевича, оперуполномоченного Глухих и пожарного инспектора Сивинцева приговорить к расстрелу. Правда, вскоре Президиум Верховного Совета заменил Глухих и Сивинцеву расстрел на 10 лет лагерей. Божданкевичу в помиловании отказали.

Из документов, подшитых в деле, видно, что Глухих, который в момент ареста был переведён в Остяко-Вогульский округ начальником Микояновского (Октябрьского) районного отдела НКВД, в 50-х годах находился на пенсии и проживал в Тюмени.

Если Божданкевича покарало советское правосудие, то начальника Остяко-Вогульского окротдела НКВД Петра Марковича Дудина покарал сам господь Бог. 27 ноября 1938 года, когда Дудин возвращался с отдыха в Сочи, у него на улице в Тюмени случился паралич сердца, а это мгновенная смерть. Дудину было 38 лет, в Остяко-Вогульске остались жена и больная дочь, которой требовалась операция.

Перед поездкой в Сочи в начале октября 1938 года Дудина вызвал в Омск начальник управления НКВД Волохов и потребовал объяснений. Дело в том, что в сентябре 1938 года в Остяко-Вогульске побывал представитель обкома партии Авдеев, который подверг ревизии некоторые решения, вынесенные Дудиным, когда он исполнял обязанности секретаря окружного комитета партии. И не только секретаря, но и председателя окрисполкома, потому что под руководством Дудина, как он писал в объяснительной записке на имя начальника УНКВД, было «вскрыто и разгромлено правотроцкистское гнездо в аппарате окружного комитета партии и окрисполкома». А это означало, что своей властью Дудин арестовал окружную власть.

«Моя работа в условиях округа проходит в особо тяжёлых условиях, — писал он. — Не имея штатного заместителя, наряду с основной оперативной работой приходится нести большую нагрузку по партийно-советской линии. Мне приходилось оставаться и временно исполнять обязанности председателя окрисполкома, а при выездах исполнять обязанности первого секретаря окружного комитета партии».

Но не всем пришлась по душе столь «разносторонняя деятельность» начальника окружного отдела НКВД Дудина. Его коллега по работе сержант Госбезопасности Дементьев просигнализировал в обком партии, что «на собрании окрпартхозактива выступили до 10 человек, которые обвинили Дудина в целом ряде непартийных действий», а именно: «не препятствовал строительству в Остяко-Вогульске электростанции, которое велось по вредительским чертежам, настаивал на строительстве водопровода без утверждённого проекта и сметы» и так далее. 5 октября 1938 года на закрытом заседании бюро секретарь окружкома партии Ернов принял решение «потребовать от Дудина объяснения по существу всех вопросов».

Над головой Дудина начали сгущаться тучи, и он наверняка это чувствовал. Отправив на тот свет сотни жителей округа, сам палач умер лёгкой смертью. Умер, уверенный в правоте своей борьбы с классовыми врагами.

Минули годы. Время теперь другое, и классовая борьба сошла на нет, но, как это ни печально, до сих пор наша правоохранительная система не избавилась от Дудиных и Божданкевичей…