Валерий Белобородов
Публикуемый документ содержит в себе ряд подробностей столетней давности из жизни села Ларьякского Сургутского уезда. О прошлом этого небольшого села (в 1910 г. в нем насчитывалось всего около 80 жителей вместе с детьми), административного центра Ваховской волости, населенной остяками, как тогда называли ханты, известно довольно много, если сравнивать его с соседними волостными центрами. Ларьяк был на слуху читающей публики Тобольской губернии, местные газеты и «Ежегодник Тобольского губернского музея» в начале XX в. довольно часто публиковали сообщения из Ваховской волости ларьякского учителя Г.М. Дмитриева-Садовникова. Автор рассказывал о состоянии звериного и рыбного промыслов, снабжении населения мукой, солью, порохом, дробью, ходе весенней и зимней ярмарок, ценах, распространенности пьянства, сифилисе и туберкулезе, школьных делах, погоде, писал статьи о материальной и духовной культуре ваховских остяков. Из всей этой информации складывался образ Ларьяка: он представлялся как патриархальное, но развивающееся село. Вместе с этим и сам автор год от году вырастал в глазах читавших как деятель просвещения и просто весьма симпатичный человек.
Историческая реконструкция жизни Ларьяка конца XIX — начала XX в. в последнее двадцатилетие пополнилась многими новыми подробностями благодаря поискам нижневартовского краеведа И.В. Игониной. Она собрала обширный материал о семье бывшего сургутского казака, ларьякского торгующего мещанина, а в представлении односельчан купца Прохора Иоакимовича Кайдалова и членов его большой семьи. На его дочери Анне был женат Г.М. Дмитриев-Садовников. Собранные документы и живые свидетельства в совокупности представляют достойный семейный портрет.
И вот однажды в архиве А.А. Дунина-Горкавича в фонде Тобольского музея-заповедника мне встретились документы, категорически зачеркивавшие приятную картину. Писаны они были рукой ларьякского священника Александра Майзакова. Главный из них — письмо к тобольскому губернатору Н.Л. Гондатти, писанное в марте 1909 г., — состоял из длинного ряда фактов совершаемых его «чадами» всевозможных мелких и крупных обманов, ловкачеств, злоупотреблений служебным положением и кумовства. Категоричность автора письма принять было невозможно, и в то же время это страстное обращение к высшему должностному лицу губернии также нельзя было и совершенно отвергнуть: в нем за очевидной субъективностью писавшего, абсолютно уверенного в своей правоте, виделись живые, не выдуманные черточки подлинной жизни. И я решился предложить это письмо к публикации — пусть заинтересованный в исторической истине думающий читатель сам разберется в описанной ситуации, неоднозначной, как и всякая подлинная, а не сочиненная жизнь.
Теперь нужно представить «главного героя», вынесшего сор из избы, — священника ларьякской Знаменской церкви Александра Николаевича Майзакова. К службе в Ларьяке он приступил 24 августа 1905 г., имея уже более чем 10-летний опыт церковной службы, в которой были и взлеты, и падения. На север губернии он попал в 1896 г. Два года был дьяконом сургутской Троицкой церкви, затем с 1898 г. — священником Свято-Троицкого женского монастыря в селе Кондинском Березовского уезда. И тут — серьезное «падение»: за нетрезвость, нанесение тяжкого оскорбления послушнице Анне Леоновой и странный случай прекращения службы во время всенощного бдения Майзаков отрешен от места и низведен в псаломщики. Через недолгое время право священнослужения было ему возвращено, но он не оставлял пристрастия к винопитию.
Человек, как видно, нервный, неуравновешенный и взрывной, не терпящий малейшей несправедливости, он, наверное, мало подходил на роль священника. Своей склонностью то и дело спускать ближнего с облаков на землю и показывать изнанку деяний и поступков он восстанавливал свою греховную паству против себя лично.
Главной мишенью отца Александра был волостной писарь В.К. Прянишников, запятнавший себя, как был уверен священник, многими злоупотреблениями служебным положением, мелким мошенничеством, разгульным образом жизни, картежной игрой. Все это обильно подтверждено фактами в письме к губернатору. Остановить взявшего себе много воли писаря, по мнению Майзакова, некому: в селе все повязаны родственными отношениями, а в Сургуте у него крепкая защита в лице главного эксплуататора ваховского края купца К.В. Силина — «друга детства» Прянишникова, как его называет автор письма. Возможно, поэтому писарю попустительствует и уездный исправник Пирожников.
На заблудшую паству священник предпочитает воздействовать не личными беседами и увещеваниями, а путем жалоб вышестоящему начальству, при этом местами передергивая. Возьму для примера подробно разобранную в письме к губернатору тему сельского училища. Учителю Дмитриеву-Садовникову адресовано такое, например, обвинение: пользы от ремесленного отделения при училище никакой нет, дети ремеслам не обучаются, и устроено оно только для того, чтобы увеличить жалованье учителя. «Работали немного для лавочной продажи в пользу свою учитель с попечителем, — сетует автор письма, — поисправили старые кремневые ружья и понаделали железных печей и остановились».
Между тем, как видно из отчета о состоянии начальных училищ Тобольской дирекции за 1909 год, кузница при училище и была устроена «ввиду крайней необходимости для местных жителей в починке оружия». В письме и констатируется выполнение этой задачи. А утверждать, что дети ремеслам не обучены, было явно преждевременно, потому что ремесленное отделение проработало всего лишь год. Училищу священник выносит такой приговор: «… все слухи и отзывы хорошие, какие существуют про Ларьякское училище, — ложны». И еще жестче: «Училище стоит ниже всякой школы древних времен». Ну а это уже диаметрально расходится с многочисленными одобрительными отзывами об училище и учителе.
И тем не менее высказанное священником, как видно, долго копилось, наболело и заслуживает внимания. Семейственность, на которую он ополчился, в Ларьяке, безусловно, существовала, и были для этого естественные причины — например, шестеро юных дочерей Прохора Акимовича Кайдалова. Все они предпочитали оставаться на родине, здесь и выходили замуж. Семейственность, сохранение и поддержание близких отношений даже с дальними родственниками вообще были гораздо более характерны для дореволюционного времени, чем для нынешнего, и они создавали особый «климат», располагавший к попустительству друг другу близких людей, даже если они порой помыкали какими-то служебными правилами. В письме много таких примеров.
В наше время понятие «семья» наполнилось новым содержанием. Или хорошо забытым старым. Одна из таких «семей» в ее особом нынешнем понимании существовала столетие назад и в Сургутском уезде, и главой ее был упоминавшийся уже купец 2-й гильдии Константин Васильевич Силин. Восточную часть уезда он экономически контролировал с помощью родственников. Брат купца Андрей Васильевич «представительствовал» на самой окраине уезда в селе Верхне-Лумпокольском, племянник Андрей Петрович Трофимов8 содержал лавку в Локосово, его брат Василий Петрович — в Ларьякском, где и женился на дочери Прохора Кайдалова Анастасии. Эти близкие, надежные люди, в свою очередь, как пишет Майзаков, привлекали себе в пособники живших в селах обрусевших ханты. Вся эта выстроенная система обеспечивала коммерческий успех Силина. А на грешки участников его купеческого дела уездная полиция смотрела снисходительно: кому не известны провинциальная неотесанность и грубость нравов?
Майзаков словно бы уперся в каменную стену. Для него очевидно, что нельзя церковному старосте Василию Трофимову хранить деньги церкви у себя, а благочинный, священник Иоанн Селихов, советует «предать дело забвению» и увещевает: «Миротворцы сынами Божиими нарекутся». «У местного о. благочинного, — пишет о. Александр, — тактика такова: если услышит сплетни про меня, доводит до сведения епархиального начальства, и мне приходится долгое время потом отписываться, если же я взаимно начну его разубеждать, он уговаривает меня…».
Майзаков доносит об общеизвестном, задает риторический вопрос: «Интересно, почему в ясак идут деньги, а не всё пушной товар и в уплату за муку тоже?» И сам же отвечает: «Причина простая — пока не наберут должный комплект торговые люди, писарь пушнину не принимает. Казне достаются остатки». Казалось бы, страдает государственный интерес, но исправник закрывает на это глаза или, во всяком случае, не находит нужным ответить. Не успел разобраться с жалобой ларьякского священника и губернатор Н.Л. Гондатти, он получил перевод на должность томского губернатора и уехал.
Положение ларьякского священника в селе становится все хуже. В письме к новому губернатору он жалуется: «Силин, получивши при посредстве о. благочинного мое жалованье за вторую половину 1908 г. — 300 руб. и, кроме того, еще 150 руб. старого долга, крупчатки мне не выдает, и вот я с малыми детьми, которых пять человек, с престарелыми родителями и женою без рыбы, мяса и без белого крупчатого хлеба и вдобавок без денег проживаю на одном казенном ржаном горьком хлебе. Таким хлебом сперва брезговали, а теперь привыкли. […] В 1907 году точно в таком же положении я находился, но были деньги и прожил хорошо».
Участие архиепископа в судьбе священника и его семьи выразилось в том, что «за совершение всенощных бдений и повечерия выпивши, за хранение молитвенных денег у себя, за несвоевременное писание метрических книг» священнослужение было ему вновь запрещено и в клировой ведомости по Сургутскому уезду за 1910 г. была записана такая нелицеприятная характеристика: «С нравственной стороны, как иерей, заслуживает балл по поведению 2 за пьянство, буйства, азартную игру в карты, сквернословия, грубые препирательства к благочинному, самовольные и продолжительные отлучки из прихода и нецеломудренность».
Священническая карьера Александра Майзакова, надо полагать, на этом закончилась. Отец Александр оказался «сам такой». Судишь за разные грехи — а ты на себя посмотри, правдолюбец, сам даешь козыри для парирования своих выпадов. С сильным не борись, с богатым не судись.
К характеристике автора публикуемого письма, прежде чем у читателя сложится о нем окончательное мнение, сделаю небольшое счастливо найденное прибавление. При работе с бумагами Г.М. Дмитриева-Садовникова в Российском государственном архиве литературы и искусства мне встретился листок с таким кратким и замечательным письмом: «Григорий Матвеевич! Я на прощание скажу Вам, что Вы человек многообещающий в будущем. Я был Вам в душе враг, мститель до последнего часа, а теперь брат. Прощай, не поминай лихом, а добром помянуть не за что. Да благословит тебя Бог, а я навсегда за твое душевное благородство твой преданный друг. Что ты написал в газете («Торг. газ.») всё неопровержимые факты. Удостоверяю. Прощай. Глубоко уважающий тебя запрещенный священннк А. Майзаков».
Писано 20/III 1909 г. Свящ. Ал-р [Майзаков?] Сургут
Ваше превосходительство!
Будучи вынужден, осмеливаюсь почтительнейше предложить Вам на благоусмотрение несчастный быт «Остяцкого населения ваховского края», так как вполне убежден, что Вы, ваше превосходительство, примете все изложенное к сердцу и сделаете все «для их облегчения».
Что такое «Вах»? Вах — это река и вся местность с остяцким населением. Край этот богат белкой, которая немного уступает по хорошему качеству «иркутской». Добывается белки громадное количество, почему и живет в сем крае много торгующих. Все торгующие повыселились из Сургута и живут здесь, благоденствуя, и составляют все русское население местности и, в частности, все население села Ларьякского.
В Березовском уезде имеются два пункта торговли русских с инородцами (имеются) именно: г. Березов и село Обдорское и в Сургутском также таких очень важных пунктов два — именно: уездный гор. Сургут и село Ларьякское.
Во всех трех первых пунктах, по справедливости, все обстоит хорошо, но в селе Ларьякском все в таком ужасном виде, что только нужно всякому лично побывать, дабы все понять и поверить.
«Вах» почемуто считается недоступным для взгляда и недостойным внимания г. уездного исправника, и это ко благу ларьякских эксплуататоров.
Остяки в самом первобытном состоянии, в каком 100 лет назад были их собратья березовские.
Русского языка совсем не знают и ведут кочевой образ жизни; вниманием своего ближайшего начальства не пользовались и не пользуются. Служат они для обогащения русских кулаков и если терпят нужду, то этого никто не видит и до сих пор. Одним словом, «все здесь обстоит благополучно», так, наверно, и докладывал г. уездный исправник их превосходительствам господам тобольским губернаторам, но на самом деле это ложь.
Виновен он должен быть в этом и заслуживает опять-таки сожаления, так как его самого обманывали и продолжают обманывать до сих пор.
В селе Ларьякском имеется инородная управа. Инородцы — старшины и сотники — служат и дрожат за свою шкуру, так как все печати, знаки, касса и «самоуправление» в руках писаря, который в глазах их настолько велик, что они боятся ему «слова молвить».
Писарь Василий Квантилианович Прянишников, сын умершего нарымского купца, еще при жизни отца, играя в карты, расточил все имение, подорвал дивиденды и был изгнан из родительского дома. Бросивши жену с детьми, ходил по г. Томску с разной мелочью и проторговался. Переселившись в село Александровское, сделался простым дроворубом и поставлял для пароходов дрова в небольшом количестве.
Здесь случай помог выйти на дорогу. Приехали из Сургута в это селение гг. уездный исправник и мировой судья по делам службы, вечерком захотели составить партию виста, нашли третьего человека одного из местных торговых, а четвертого нет как нет.
Вдруг докладывают, что Прянишников принес на жаркое несколько рябчиков в гостинцы. Его пригласили, в разговоре упомянули о своем горе и нашли в пришедшем нужного человека…
Получил Прянишников место вахтера, а потом сумел добиться и должности писаря Александровской (Нижне-Лумпокольской) управы. За какой-то малый грех (побитие остяка) попался было под суд, но известный сургутский купец К.В. Силин, «друг детства», выручил его, и он попал на соответствующую должность в «глухой Ларьяк». Здесь Прянишникову житье, как в раю земном. Пользуясь поддержкой сургутского «друга детства» Силина и платя ему должную дань, он живет безбедно. Получая 300 р. в год, он старшего из сыновей Александра вызвал из Томска, пристроил его в «караульные» к ларьякским магазинам — хлебозапасному и пороховому, вместе с этим он назначил его коморщиком управы и разъездным до Сургута нарочным, за что инородцы платят свыше 200 рублей.
Магазины не окарауливаются ни зимой, ни летом. Летом «караульный» сынок писаря постоянно в отлучке за рыбным промыслом или за промыслом уток, где проводит целые недели. Приезжие остяки, останавливаясь около них (т.е. около магазинов), разводят большие костры и варят пищу и у горящих костров после еды засыпают.
Весной бывает сушка ореха — разводят торгаши громадные костры в своих дворах, так что пламя иной раз превышает постройки — и это ничего, не страшно.
В весеннюю ярмарку (в половине мая) масса остяков находят себе прикрытие под лабазами (торговыми амбарами), и когда удаляются (т.е. прогоняются), то переходят под казенные амбары, где угощаются чаем из русских самоваров и распивают вино, добытое от местных торговцев. Бывают ночи бурные, в которые приходится мне отбывать (из страха) обязанность «обходного караульного». Так бывает до приезда г. станового и после этого; немного поскромнее идет все и в присутствии его.
Во время лета, с 1 июня по 15 августа, местное население — торговые, учитель и писарь — находятся в отъезде по своим делам. Урядник всегда на охоте по целым неделям, как и «писарский сынок». Летом церковь и казенные магазины в большой опасности. Зимой ни от магазинов, ни от церкви снег не отгребается. Караульный церкви и трапезник, глядя на писарского сынка, только денежки в карман кладет, церковь не отапливается ни летом (так как тепло), ни зимою, потому что дров запасенных нет. Топит раз в неделю (в сильные морозы) — перед службой вечером и назавтра утром. Больше не полагается. Трапезник нанимается от управы писарем и зависит от него, а не от местного священника. Писарь сыну делает снисхождение, в силу этого и трапезник Балин пользуется особой привилегией и льготой. Очень часто прислуживает ему. «Писарский сынок» обязанность рассыльного редко исполняет. Писарь все лето живет в Сургуте, поэтому «почты» не бывает. Случается — съездит с почтой рассыльный раза два в зиму, и только. В обратный путь рассыльный Прянишников бросает почту за 100 верст от Ларьяка и спешит домой на свидание с женою. Почту привозят остяки спустя иной раз неделю. Писарь, пока не наиграется в карты и не наговорится о «новостях сургутских», почту не выдает ни священнику, ни фельдшеру. В управу за пакетами приходить нужно по нескольку раз.
Почта ходит редко, по случаю, «за попутьем» отсылается иногда с урядником, а больше всего «ходит по рукам» чрез передачу из рук в руки, от юрт до юрт.
Это делается так: «писарский сынок» увозит до ближних юрт почту на своей лошади или на оленях, «папенька»-писарь выводит 3 рубля в расход из остяцких карманов себе в пользу. Почта таким образом идет до Сургута более месяца и теряется, как было несколько раз в мое служение здесь (в 4 года). Деньги посылать опасно.
А то бывает так: писарь поедет за своим делом (посмотреть ловушки рыбной ловли), запряжет сын лошадь, и он, взявши «почту», завезет по пути ее в ближайшие юрты и опять 3 рубля себе в карман.
Писарь имеет в компании с местными торговыми оленей и, чтобы оправдать такой расход, гоняет с ними «земскую». После сбора ясака на «компанейских» оленях развозятся старшина и сотники, за что получается хороший заработок (5 и 6 р. с нарты). Случаются и другие подводы. Писарь помимо означенных заработков имеет и другие «компанейские» и одиночные собственные.
1-й. Вздумалось г. исправнику перенести в угоду пароходчику, поставщику муки Голеву-Лебедеву, хлебозапасный магазин, и дал писарь подряд местным торгашам. Вырядивши около 100 рублей, перевезли они магазин на новое избранное место. Работали 4 лошади и два человека только два дня и получили 100 р. в карман. Бревно накладывали и сбрасывали остяки (по обязанности) и плотники, а они только перевозили. Магазин по их совету поставлен при крутой обрывистой извилине реки. Сперва стоял (т.е. третьем годе) саженях в 20, а будущей весной должен быть в 5 от крутого берега, который обрывается. Потрачено на «это дело» рублей 600, чрез год опять, должно быть, понадобится столько же. Им опять хороший заработок.
2-й случай. Местному торгующему В.П. Трофимову нужно было избавиться от дома-казармы, на который требовалось около 100 сажен дров в одну только зиму, и предложили они его под местное училище; дом куплен за 1500 рублей и добавочный ремонт тотчас же ассигнован (как я слышал) 500 рублей. Опять им нажива. Классная комната может вмещать 60 человек, а учеников всего только семь человек. К лету сего года по выпуске четырех останется трое. Больше для местного училища взять негде учеников. Лес, приготовленный для прежде предназначенного училища, догнивает на площади.
3-й. В минувшем 1908 году сын Голева-Лебедева привез на пароходе казенную муку вроде полыни и песку. Писарь принял ее. Теперь я с семьей и все остяки поневоле питаемся ею. У писаря и у всех местных торговых («забрана») лучшая ржаная мука, из которой и была взята проба, показанная старшине и сотникам. Г. исправник и становой пристав при таких случаях не бывают. Урядник отсутствует, дабы не видеть и не отвечать. Утонул остяк, оборвавшись со сходен бесперильных. Остяки взбунтовались, и горе было бы Голеву-Лебедеву, а также и писарю и прочим друзьям, но пароход утром назавтра в 3 часа бежал. 8000 пудов муки были сброшены второпях на берег, и лежал этот груз очень долго, пока писарь не проводил Голева до Охтеурья и не возвратился.
За избавление, или в память избавления от ужасной опасности Голевым было роздано при отъезде много всякой всячины и, кроме того, ныне зимою все ларьякские получили фотографические карточки, которые можно встретить в каждом доме, за исключением моего. Семейный вахтер имеет гармонику в 50 рублей и хорошую суконную пару (исправил, видимо, свое плачевное состояние и теперь в почете у всех).
Ваше превосходительство!
Осмеливаюсь изложить Вам последний факт как можно подробнее, потому что по этому случаю будет дознание, и я боюсь, что дело «ушомкается».
В 1906 году в Ларьяк приезжал сам Голев-Лебедев. Все ларьякские торговые с кладью, писарь и ларьякский учитель садятся на пароход в г. Сургуте и в первый рейс и все последние два рейса из любезности приезжали бесплатно. Поились и кормились Голевым-Лебедевым досыта, до отвала. Поэтому они его почитатели. В Охтеурье первый хлебозапасный магазин. Выгружали муку — перепаивались матросы и остяки, последние не даром. Имел место случай, что пьяные матросы поленьями избили все население остяков, и это прошло благополучно для них.
В 1908 году пароход пришел пред утром на 7 августа. До половины следующего дня Голев с командой, исключая матросов, по заведенному обычаю ходил по гостям. Матросы в это время выгружали товар, который потом разбирался местными торговыми. Буфет торговал первый день по 1 р. 50 к. за бутылку. Второй день, 8 августа, был употреблен Голевым отчасти на визиты, отчасти на выгрузку казенной муки (выгружено было только две тысячи пудов). Буфет торговал с остяками вином по возвышенной цене — по 2 рубля за бутылку, при этом, как оказалось, произошел инцидент.
Некоторым остякам попалось вино напополам с водою. Это вызвало неудовольствие старшины, который заявил местному уряднику. Последний никаких мер к прекращению виноторговли не предпринял, так как участвовал в общей кампании. Вечером 8-го Голев-Лебедев давал банкет в рубке 1-го класса. Были все милые друзья. Матросы все были пьяны, некоторые, шляясь по берегу в массе остяков, поталкивались и давали «зуботычины». Рубка и буфет сияли огнями. На мачте не было фонарей, у бесперильного длинного трапа также не было освещения, в главном коридоре только сияла одна лампочка, много что две (на дороге от буфета к рубке). Матросы в одиночку только проходили к буфету за вином и потом скрывались в люке. Ночь была очень темна. Положенной вахты не существовало.
И вот (как передают) один остяк, Василий Прасин, (не из пьющих) пошел на пароход будто бы за получением денег за выгрузку муки. Один из матросов, бежавший на берег, шутя выругался вслух и «нечаянно», а кто говорит, что «с намерения», толкнул остяка. С 3-саженной высоты тот ухнулся в воду и не выходил. Поднялась суматоха среди остяков. Так как я живу вблизи, одни кинулись ко мне, а другие к старшине. Мы прибежали одновременно, и что же оказалось? На берегу крик и шум, а на пароходе тишина и пустота, как будто нет матросов. В рубке весело. Кинулись туда и видим: два застолья полны, сидят за одним местные дамы, а за другим их мужья. По одну сторону хозяина писарь, по другую — Василий Петров Трофимов и все прочие ларьякские по обеим сторонам. Несмотря ни на какие убеждения, компания не оставила своих мест и мер к спасению не приняла, из чего можно заключить, что они только люди, а все прочее ничто. Поплавали остяки в облазах (маленьких лодочках), пошарились в темноте и делу конец.
Старик-отец и брат утопленника были в отчаянии, со старшиной прибежали ко мне и требовали постановления протокола, я, конечно, не позволил ничего, а только переписал фамилии некоторых остяков, сознавая, что в будущем это действительно важно. Чрез малое количество остяков должны открыться и все другие очевидцы.
Спустя потом долгое время, оказывается, разбудили г. урядника, который и постановил протокол неизвестного содержания. Остяк найден был чрез неделю, когда его прибило волнами к берегу ниже Ларьяка в 4 верстах. Натакались случайно.
Удивительно то, как успели с баржи сбросать остальную муку на берег, тогда как ее будто бы оставалось 6000 пудов. Утром рано, в 3 или 4 часа, пароход, давши три свистка, убежал. Писарь, видимо, побоявшись остяков, уехал до Охтеурья, а когда вернулся, то их уже не было в Ларьяке, а которые остались, поуспокоились.
4-м способом наживы писаря нужно считать картежную игру. Писарь не расставался с картами, обыгрывал в «банчок» остяков на довольно крупные суммы при помощи некоего Максима Прасина, жителя Ларьякского. Дошло, должно быть, это до уездного начальства. В эту зиму не играет с остяками.
5-й. Понадобилось сложить две печи в священническом доме. Инородцы решили на сходе заказать чрез писаря две тысячи кирпичей (простых). Ко времени кирпича не оказалось. Писарь предложил инородцам «свой кирпич», который, будучи под открытым небом, размяк, а который был разбит на мелкие кусочки, и ушел тот и другой в дело. Стоили две печи около 150 рублей.
6-й. Купил на аукционе громадный каюк у Зенцова (в г. Сургуте). Сбыл его инородцам управы за 150 рублей, ремонтируется и только бывает один раз в лето в употреблении — по качеству вещь бросовая.
7-й. Инородец юрт Палинских Михаил Савельев Сыглиэтов со своим товарищем был командирован от волости в 1906 году в г. Сургут в качестве избирателей. Требовалось за это деньги получить. Три раза приходили и были выгоняемы, так как им будто бы как командированным от общества денег не полагалось. Спросили меня, я предложил потребовать от писаря народный приговор (копию). Писарь выбросил деньги.
8-й. Посылается ежегодно г. исправником для продажи товар по дешевой цене, как то: чай, сахар, табак, кисы, холст, мережа. Продает писарь с прибылью для себя, отчасти сдает местным торгашам, остяки половины не видят. Призадерживает товар «на случай».
В минувшее лето весь табак вышел у торговых еще в весеннюю ярмарку (в половине мая). Торговые приехали в августе на пароходе. Остяки голодовали без табаку. Писарский сынок с женою продавали четверку табаку на деньги по 40 коп. Остяки этому были рады, так как курили ромашку. Этого оборота показалось недостаточно. Созрели ягоды, и пошел табак в обмен на них. Бедные женщины с удовольствием тащили за четверку табаку ведра княженики. Сенокосная пора — бедные мужья их с удовольствием с утра до вечера трудились «за четверку». Неужели где есть на свете такое безобразие? Нет, все возможно только в Ларьяке.
Писарю захотелось местному торгашу сделать уважение, и он, найдя заделье, увез на подводах до самого села Вартовского его дочь-ученицу, обучающуюся в городе Сургуте. Обратно поехал и набрал птицы для зимнего продовольствия. Когда ехал еще вперед, встретить почту — случился важный пакет о немедленном сходе и об избрании избирателей с откомандированием их в г. Сургут. Это было нужно для 2-й Государственной думы. Писарь, не торопясь, доехал до с. Вартовского и, не торопясь, возвратился в Ларьяк, собрал 5-6 местных остяков, постановил с ними приговор, приложили они за 600 человек свои танги, и дело сошло.
Писарь получает уплату казенного долга в продолжение всего года без участия старшины и сотников, все ли деньги отправляет? Про это один бог знает.
Из каких средств писарь в Сургуте проигрывает по 300 рублей за приезд — это также достойно внимания. Почему писарь казенную белку доставляет в Сургуте «нарозно»: одну ко крыльцу полицейского управления, а другую ко крыльцу купца Силина, своего друга детства и покровителя — это также озадачивает сургутских жителей.
Писарю прислали золотой жетон, захотелось иметь такой и местному фельдшеру г-ну Рассохину, дал писарю он, кажется, 10 рублей, деньги оказались «утерянными» почтой.
Писарю понадобилось вытаскать лес из воды на постройку «снежного двора», и говорит он остякам: «Таскайте!». Этот лес казенный «на пороховушку» остяки вытаскали.
Милости к торговым людям ларьякского писаря неисчислимы. Бедных остяков, вечных должников, он продает им в рабство. Поит и кормит их со всеми семьями заграничными винами и дорогими обедами. Весь изъян кладет на остяков.
Пред ярмаркою самая удобная минута — момент для посещения инородцев священником, так как они в это только время бывают на местах. Писарь, чтобы не задержать ярмарку, угодить торговым, дает знать остякам, что «попа не будет». Священник со второго станка с едущими навстречу остяками поворачивает обратно домой. Этим объясняется, что ни фельдшер, ни священник в 15 лет ни разу не бывали у верховских остяков. За что получал и получает замечания. Писарь ездит по «древнебоярски». За все 10 лет не случалось ему ездить на двух-трех собаках и не приходилось, чтобы его таскали беременные остячки, пешком ходить на лыжах также не случалось. Ездит писарь всегда, минуя станки, на своих оленях или на оленях «компанейских» прямо до Охтеурья. Стоит каждый проезд 15 рублей. Или на лошадях стоимость затрат та же самая. Ездить любит скоро. Расстояние в 100 верст он проедет в 15 часов, а фельдшеру или священнику нужно на это трое суток с разными мучениями и приключениями.
Интересно — почему в ясак идут деньги, а не всё пушной товар, и в уплату за муку также? Причина простая — пока не наберут должный комплект «торговые люди», писарь пушнину не принимает. Казне достаются остатки. Хорошие выдры писарем отсылаются по разным заказам.
Бывает, урожай ореха, вместе с «казенным» увозится до с. Вартовского писарский и «торговый» орех. Рыба также.
Писарь олицетворяет собою «податного инспектора» и акцизного надзирателя. И это также имеет силу и вес при его злоупотреблениях. Поставляет в должности попечителей и церк. старост. Главный единственный влиятельный коммерсант по Ваху Константин Вас. Силин. Бывает на каждую ярмарку сам. Годовая местная торговля его производится его двумя племянниками: один из них в Охтеурье, а другой — в Ларьяке. Всем ларьякским торговым он близкая родня, и все живут и дышат «им одним». Нигде нет такого подбора организации, как у нас в Ларьяке.
Прохор Иоакимов Кайдалов, попечитель училища, брат попечителя Григорий — несменяемый сельский десятник (для него эта должность по-местному почетная, так как после урядника первый распорядительный господин). Сестра их, вдова Балина, просфорня местного храма, сын ее, а их племянник — трапезник местного храма. Один зять попечителя учитель Дмитриев, а другой — церковный староста Трофимов. Двоюродный брат попечителя Кайдалова Ефим Кайдалов. Дети его — Гавриил и Григорий. Зять Ефима медицинский фельдшер В. Разсохин, другой зять — местный урядник Покровский, сын местного псаломщика. Есть еще торгующий И.Я. Кушников — это свояк Ефима Кайдалова. Вот все русское население ваховского края.
Местные ларьякские остяки — предатели своих собратьев кочевых остяков, телохранители русских. Когда писаря или станового пристава, или кого-нибудь из торгашей постигнет маломальная катастрофа, они ревностно принимают присяги (хоть десять раз подряд) и прикладывают в нужных случаях свои танги как за себя, так и за других.
В мирное время служат продавцами-приказчиками по виноторговле, от местных торговых принимают склады вина и устраивают в своих домах продажу вина (под большим секретом). Бывают в ярмарки у этих остяков шумные оргии. Всякий остяк «своего брата» не выдаст. Со стороны можно думать и верить, что каждый остяк пьет свое привозное невоспрещенное. Остяков местных такого калибра очень немного, но, оказывая влияние на своих собратьев, они очень вредны.
Первый из них глава «Микаль», или «Максим» Ефимов Прасин — помощник писаря по шулерской карточной игре, служил этот господин кандидатом управы как умный, хитрый, обрусевший остяк, кое-чем полезный. На основании его опытности в деле, будучи подосланным местными торговыми к сургутскому доктору в его приезд в Ларьяк, этот плут сыграл свою роль прекрасно. Г. доктор Иподьяков попал в мин[увшем] 1909 году на страницы «Тобольского сибирского листка». Когда под дознание мирового судьи попал г. становой Шестаков, то при помощи этого остяка отделался.
Слышал я, будто бы г. становой произвел тайно опись над одним из торговых Прохором Кайдаловым в звание понятого за многих, ответил тот же Миналь. Слух получен об описи из гор. Сургута, за достоверность не ручаюсь. Среди ларьякских про это не было слуха.
Производил г. становой пристав в третьем году дознание над писарем, и роль в оправдании сыграл тот же Микаль. В приемке плохой голевской муки — он же, Макаль. И во многих других обманах он играл и играет свои роли очень удачно.
Писарь с торговыми у остяков юрт Максимкиных выловил рыбу, свалил вину на Микаля, тот угостил своих собратьев вином и дело уладил.
Другие остяки, которые преследуют одну цель с Микалем, это Андрей Чумин, по прозвищу Ульянин, Иван-Колёк-Просин, Василий Федоров Сиглиэтов и Никита Николаев Сыглиэтов.
Когда был избран писарем в церк. старосты опять торгующий В.П. Трофимов, а мне было желательно для пользы храма остяка, то я заявил протест — к приговору отказался сделать подпись. Руководствуясь правилами инструкции по данному происшествию, в следующую весеннюю ярмарку я собрал народ в церковь и, так как остяки были подговорены и застращены церковной будто бы очень ответственный службой, был избран тот же В. Трофимов.
Со вступлением этого немного «задетого» старосты началось мое горестное существование в Ларьяке. Я задел старосту Трофимова тем, что выбор его в инородной управе при малом сходе, без участия причта, признал незаконным, и этого было достаточно для того, чтобы он и все меня возненавидели. Другое обстоятельство — церковные деньги (суммы оборотные) почему-то хранились в управе, я их отобрал и записал на приход по церковным книгам. Торговые и учитель имели обыкновение все собираться в сторожке, где живет псаломщик, и я велел запирать сторожку на время богослужений. Когда взломали замок, я попросил бывшего урядника гна Глухих постановить протокол на виновных, и это он сделал, но он, т.е. протокол, не имел последствий. Когда бывший церковный староста Кушников налепил на шаль огарков восковых в храме во время богослужения приезжей девице гор. Сургута Проводниковой, тот же урядник Глухих опять постановил протокол. Этот протокол и многие другие в глазах г. станового пристава Шестакова не имели значения. Этот урядник г. Глухих был в пользу остяков и во вред торговым, поэтому был удален из Ларьяка, теперь служит в селе Нижне-Лумпокольском того же Сургутского уезда. Такой же был до него и урядник Лапин, теперь не знаю где. Эти два достойные полицианта много терпели и не удержались на месте.
После этих двух назначен такой, какого нужно для пополнения родственного комплекта. Сын местного псаломщика Николая Покровского Сергей Николаев — гроза остяков, родня всем местным торговым, так как зять Ефима Кайдалова, поэтому служит ко благу им.
С первого раза стал делать придирки ко мне и заводить пустые дрязги. Стал обязывать меня (лично) собственными руками чистить проруби наравне с другими, из себя стал корчить очень большое начальство. В будни и в праздники ходил увешанный медалями и двумя «Егорьями» и говорил, что скоро третьего вышлют. Вместо того пришлось услышать из Сургута, что имеет он одну только медаль и то «в память войны». Откуда взял он «Егорьев» и куда их девал, я, право, не знаю. Начал заводить в Сургуте кляузы, стал угождать торговым, и хорош. Когда я стал парировать его удары, он взялся за вымыслы и даже стал официально оформливать их.
Учитель училища клевещет на страницах «Сибирского листка» на сургутского доктора г. Иподьякова. Себя же превозносит как хорошего учителя в той же газете за 1906й или 1907 год. Он выражается приблизительно так: «Учитель ларьякского училища Дмитриев-Садовников занимается с учениками «садоводством и огородничеством». Сада и огорода на самом деле нет и не было. Разоблачена эта ложь была мною в присутствии г-на уездного исправника Пирожникова, и прочих лиц, почему же опровержения ложного слуха в газету не последовало?
Г-ну исправнику несколько раз говорено было об избиении и разгоне остяков-учеников и о пропуске учителем без уважительных причин уроков. Почему же г-н исправник умолчал пред г-ном директором училища, а также и местный о. благочинный наблюдатель Селихов?
Учитель сделал так: явился в минувшее лето со своим тестем попечителем Пр. Кайдаловым к господину инспектору училищ, обвинил меня в том, в чем сам виноват, и я без всяких объяснений был приговорен к штрафу в 25 рублей. В опровержение клеветы мною послано обширное объяснение с приложением копии с классного журнала и просил, чтобы затребовали подлинный, имеющийся в училище. Училище стоит ниже всякой школы древних времен. Учителем без всяких уважительных причин пропущено 140 уроков в период времени с 1906 года по 1908й. Мною, законоучителем, пропущено уроков 31 за отлучкою по служебным делам (поездок по остяцким улусам), и эти пропуски уроков вменены мне в вину.
Учитель самостоятельно ведет отчеты, не требуя от меня подписов в их достоверности. И что же выходит? По его показаниям, учатся «кочевые» остяцкие дети — не бывало и нет ни одного. Учились дети оседлых местных остяков села Ларьякского.
Когда в приезд свой о. благочинный вздумал, почему-то крадучись от меня, во время ужина в доме попечителя попытать учеников, их нагнали 14 человек, были тут и кончившие курс, и вышедшие «неучами», были тут и выгнанные из училища, и в то время учащиеся. Отец благочинный вынес с «ужина испытания» очень прискорбное впечатление. Ученики были все, каковые только учились с основания училища и были разогнаны прежде, ответили, по отзывам его высокоблагословения, очень плохо.
В присланной ведомости заведующего наблюдателя о. И Селихова учитель проставил 16 человек за 1908 год, налицо состоит только 4 человека, из них предназначены к весеннему экзамену в мае сего года 4 русских, остаться должно к будущему учебном угоду только три человека обоего пола. В Ларьяке детей учебного возраста нет и взять негде.
Кузница и ремесленное отделение учителем выхлопотаны ради прибавки жалованья. Дети ремеслам не обучаются. Работали немного для лавочной продажи — в пользу свою — учитель с попечителем, поисправили старые кремневые ружья и понаделали железных печей и приостановились.
Поправочные работы ценятся очень дорого, и на первый раз были удачны. Для остяков кузница служить не может. Главный источник — это промысел звериный, орешный и отчасти рыбный. Кузница и ремесленное отделение нужны были для русских местных жителей и открыли для них.
Училищу, чтобы повысить в глазах остяков, нужен попечитель из остяков. Для того, чтобы привлечь и расположить остяков ко храму, нужно то же сделать.
Для того, чтобы называлось училище инородческим, живет при училище сын старожихи-остятки Василий Прасин и обучается в нем. За малоспособность прежде был много раз выгоняем из училища, а теперь держится «по нужде».
Ваше превосходительство, все слухи и отзывы хорошие, какие существуют про ларьякское училище, ложны. Попечитель училища Прохор Иоакимович Кайдалов доставляет дрова на училище за двойную стоимость. 3 года назад изволил держать девочку-остятку в няньках у детей своих и выдавал ее за ученицу, за содержание ее как ученицы получал от г. уездного исправника 5 рублей в месяц. После, когда выяснилось, эта выдача прекратилась, и попечитель в досаде прогнал ее домой.
Когда в половине комнаты у него в доме помещалось училище, он не стеснялся брать за квартиру 60 руб. в год. За перекладку дымового боровика в общественном доме для священника получил 17 рублей из управы, тогда как работал всего 11/2 дня. Чрез неделю боровик упал, остяк переложил он за 2 рубля, и он стоит крепко до сего времени.
Будучи церковным старостой, извлекал пользу «из всего». Белка продавалась «пожертвованная» на аукционе. Продал дом, принадлежащий церкви, но денег на приходе в книгах не означил.
Для помещения охтеурьевского молитвенного дома был пожертвован старый хлебозапасный магазин, сделан купол, а внутреннего украшения нет. Тогда как сбор произведен трижды по 50 коп. —1 руб. и 1 р. 50 к. с каждого остяка. Где эти деньги, я, право, не знаю, так как было это до меня.
Неужели таков человек может быть попечителем, по мнению писаря? Это просто возмутительно! Все подобные лица только конфузят школу и пользуются от нее.
Все вышеизложенное чистейшая правда. Об эксплуатации остяков буду иметь честь почтительнейше довести до сведения вашего превосходительства особенно, если благоугодно будет Вам с этим ознакомиться.
Писать торопился, потому что подобные вещи, т.е. письма, здесь страшно посылать, дабы не утерялись здешним нарочным. Имею честь представить с самым надежным человеком, который случайно был здесь из Сургута и сейчас отправляется домой.
Вашего превосходительства покорнейший слуга священник А. Майзаков марта 13 дня 1909 года.
