Факт практически сплошной неграмотности ханты, манси и ненцев в дооктябрьское время очень широко использовался в советской исторической литературе и публицистике в пропагандистских целях. Однако этот бесспорный факт совсем не означает, что государство и общество не делали никаких усилий для просвещения малочисленных народов, именовавшихся тогда инородцами, просто факты, не укладывавшиеся в концепцию, не принимались во внимание.
Остяки (ханты), вогулы (манси) и самоеды (ненцы) и не стремились, за редкими исключениями, к грамотности; для воспроизводства жизни, протекавшей в традиционных формах среди природы, она не играла никакой роли. Но проникнутая гуманистическим духом часть интеллигенции, чиновничества, духовенства видела в просвещении важный фактор развития этих народов в исторической перспективе, улучшения их благосостояния. История сохранила ряд свидетельств о действиях как отдельных граждан, так и государственных учреждений, церкви и общественных организаций, направленных на просвещение инородцев.
Вслед за этим обзором документов приведен краткий и заведомо неполный хронологический перечень фактов этого рода. А в данной публикации в доступных нам подробностях, почерпнутых из фондов государственных архивов Омской области (ГАОО) и г. Тобольска (ТФ ГАТО), мы расскажем об одном из событий этого ряда и его последствиях.
Один из первых шагов в данном направлении сделал березовский военно-окружной начальник Г.А. Колпаковский (1819—1896), один из выдающихся администраторов Березовского края (впоследствии Герасим Алексеевич Колпаковский был военным губернатором Семипалатинской и Семиреченской областей, а в 1882 г., с образованием Степного края с центром в Омске, занял должность генерал-губернатора).
По-видимому, в 1855 году Колпаковский направил тобольскому губернатору В.А. Арцимовичу рапорт следующего содержания: «Для развития между инородцами Березовского округа образованности учреждены школы: при Кондинском монастыре и при некоторых сельских приходах. Несмотря на то, инородцы вверенного мне округа вообще неохотно отдают детей своих для обучения. Единственная причина, почему остяки не желают отдавать детей своих для обучения в русские школы, есть та, что обучавшиеся в них по окончании учения оставляются на произвол; никто не позаботится, чтобы пристроить их к месту или отдать, по крайней мере, на попечение таким людям, которые могли бы приучить их к полезным трудам и тем обеспечить их будущность. До сих пор мне не случалось видеть ни одного порядочного человека из инородцев, обучавшихся в русских школах. Никто почти из них не поступает в должности писарей, но большая часть шатается по деревням и нанимается в работники. Такой незавидный конец образования остяцких мальчиков в русских школах, конечно, отнимает охоту у остяков искать образования, между тем как судьбу этих людей можно было устроить лучшим образом, например: почему бы не определять их причетниками при сельских церквах или, еще лучше, отчего бы для большего образования не принимать хотя некоторых из них, более отличных по успехам в науках, в семинарии и оттуда, по окончании курса, выпускать в Березовский край священниками или диаконами. По моему мнению, это был бы самый верный путь к привлечению березовских инородцев на стезю христианства и просвещения. Чтобы предоставить обучавшимся в русских школах остяцким мальчикам какое-нибудь преимущество, я избрал еще одно удобоисполнимое средство: в проезд мой по округу выбрал четырех мальчиков, поручив для обучения фельдшерскому искусству двух — в Сургуте лекарю Пржиевскому, а двух — в Березове лекарю Зерчанинову. Те и другие оказали достаточные способности к сему назначению; но цель эта не может быть вполне достигнута, потому что как в Березове, так и в Сургуте в обеих тамошних больницах никогда не бывает большого числа больных и обучающимся не предоставляется достаточной практики.
Почему я и осмеливаюсь повергнуть на благоусмотрение Вашего Превосходительства следующее мое по сему предмету предположение. В г. Омске при тамошнем военном госпитале, по представлению Его Высокопревосходительства Густава Христиановича, учреждена фельдшерская школа для приготовления в оной в фельдшера казачьих детей Сибирского линейного казачьего войска. Не благоугодно ли будет Вам испросить разрешение Его Высокопревосходительства избранных мною четырех остяцких мальчиков, обученных уже читать и писать и испытанных в достаточных способностях, прислать для приготовления в лекарские ученики в учрежденную при Омском военном госпитале фельдшерскую школу?
По окончании курса наук в фельдшерской школе и по приобретении надлежащих познаний в фельдшерском искусстве означенных мальчиков назначить лекарскими учениками в Березовский край на основании 105 ст. 13-го т. уст. врач, с правами и преимуществами по службе, жалованьем и прочим довольствием, присвоенным сим должностям.
Мера эта будет иметь следующие выгоды: а) остяки, как увидят пристроенными к местам на коронную службу из среды своей молодых людей, с большею охотою будут отдавать детей в школы; в) теперь всякий больной инородец окружен все людьми ему совершенно чуждыми, с которыми без переводчика и слова сказать он не сумеет, отчего болезнь его увеличивается очень понятною тоскою, а когда лекарские ученики будут из остяков, больные будут находить утешение в разговорах с ними на своем родном языке и с большим доверием, чем русским, расскажут свою болезнь, и с) с назначением лекарских учеников из остяков не будет предстоять надобности назначать в больницу и к объездным врачам особых переводчиков».
И далее, как видно из сообщения «Тобольских губернских ведомостей», опубликовавших 5 апреля 1858 года в № 14 вышеприведенный рапорт, все пошло удивительно гладко, вопреки давно сложившемуся и вполне справедливому представлению о неповоротливости российской бюрократии (бывают же исключения из правил!). Губернатор Арцимович немедленно запросил от врача отдельного Сибирского корпуса сведения о том, сколько будет стоить эта учеба, а от приказа общественного призрения — каким капиталом располагает Березовская инородческая больница. Оказалось, что издержки на содержание и обучение мальчиков в фельдшерской школе в течение трех лет невелики — всего 360 рублей — и с избытком могли быть покрытыми за счет одних только процентов с капитала инородческой больницы. Проект был передан на рассмотрение губернского совета, который вскоре представил его генерал-губернатору.
На использование экономического капитала требовалось еще разрешение министра внутренних дел, и оно также было получено. Но еще до этого генерал-губернатор приказал доставить мальчиков в школу, не дожидаясь ответа министра, за счет главного управления Западной Сибири.
В Омск были привезены Петр Сыкалев (Ахматов) из Ваховской волости, Федор Сотворов из юрт Киняминых с Малого Югана (вся территория Сургутского края входила тогда в состав Березовского округа, занимавшего едва ли не половину территории Тобольской губернии), Иван Назин из юрт Насиных Салтыковской волости и Ипатий Игленкин из юрт Малоатлымских.
Пролетели три года учебы и городской жизни. Теперь уже не мальчики, а изрядно обрусевшие юноши окончили курс учебы и успешно выдержали испытания при Тобольской городской больнице. Колпаковский в это время еще оставался березовским военно-окружным начальником и просил Тобольскую врачебную управу направить новоиспеченных фельдшеров в их родные места. Двое из них поехали в Березов и двое в Сургут. На время службы они исключались из податного состояния; отслужив 20 лет, каждый из них мог получить классный чин.
«Чем-то помянут эту школу наши остяцкие лекарские ученики? — спрашивал стоящий на общегуманной позиции автор цитированной выше публикации «Тобольских губернских ведомостей». — Будут ли, и долго ли будут, смотреть на нее, как на человека, который из дичи и трущобы вывел их на широкую и светлую дорогу? Оправдаются ли надежды нашего местного начальства? Трудно отвечать на эти вопросы положительно. Нас утешает, по крайней мере, каждый твердый шаг вперед по тому истинному пути, по которому должно идти образование наших инородцев. Теперь дали им своих лекарских учеников, а там найдут возможным дать им своих врачей, своих пастырей духовных, своих мастеровых, которые могли бы сделать им и хорошую винтовку, и устроить с большим удобством подвижное их жилище, а может быть, и своих местных начальников».
На это предположение частичный ответ дает публикуемая вслед за настоящей статьей сводка сообщений из разных источников, а на вопрос, оправдаются ли надежды, отвечают архивные документы, происхождение которых — прямой результат деятельности еще одного выдающегося сибирского администратора Николая Геннадьевича Казнакова (1824—1885). Став генерал-губернатором Западной Сибири, он заинтересовался результатом этого необычного опыта и направил тобольскому губернатору Ю.П. Пелино запрос о судьбе четырех остяков, ставших лекарскими учениками. Полученные в ответ сообщения позволяют проследить в общих чертах судьбу каждого из них.
***
Самым коротким оказался жизненный путь ваховского остяка Петра Сыкалева (он же Ахматов). К 1877 году, когда поступил запрос Казнакова, о нем уже успели забыть, и сначала поступило невнятное сообщение, что «Сыкалев, находясь на службе в г. Сургуте, умер в конце 1859 г. или начале 1860 года». Позднее было найдено извещение березовского объездного врача Юрцевича, направленное в Тобольскую врачебную управу 4 октября 1862 г., о том, что младший лекарский ученик Сыкалев умер 15 сентября того же года от тифозной горячки.
Служба Ивана Григорьевича Назина была довольно продолжительной. К исполнению фельдшерских обязанностей он приступил 15 марта 1858 года в должности младшего лекарского ученика Березовской инородческой больницы, потом был переведен в обдорское отделение. Сначала он как будто подавал надежды и поощрялся: в марте 1863 года был награжден 30 рублями серебром, в этом же году назначен старшим лекарским учеником, но в 1873 г. разжалован в младшие. В 1875 году Назин был перемещен в Тобольск и в начале следующего года командировался в Карачинскую волость для прекращения эпидемии оспы. Вскоре после его прибытия на место назначения Тобольское окружное полицейское управление донесло врачебной управе о его предосудительных поступках: Назин пьянствовал, буянил, в деревне Шульгиной, остановившись на ночлег в доме крестьянина Вакарина, украл серебряные женские сережки. В августе 1876 года тобольский окружной врач докладывал врачебной управе о том, что его помощник, несмотря на все убеждения, «не отстает от этого порока, по которому подпал под суд, а вчерашнего числа посажен тобольским городовым полицейским управлением в полицию как пьяный и буйный человек, взятый на рынке, и, вероятно, подпадет судебному следствию». «По таковому поведению, — резюмировал окружной врач, — [Назин] вовсе бесполезен как для Тобольского округа, так равно и [для] врача». В этом же месяце медицинская карьера Назина закончилась. Он был уволен в отставку и, как не выслуживший срока, дающего право на производство в первый классный чин, зачислен в тобольские мещане.
Негладко шла и служба Ипатия Созоновича Игленкына. Начав ее в Березове, в 1863 г. он был переведен в Кондинскую дистанцию и там в декабре 1872 года подал в отставку, мотивировав этот шаг «домашними обстоятельствами» и указав, что рассчитывает заняться частной практикой. Возможно, к этому подтолкнула его обида: прослужив в обширной по территории Кондинской дистанции почти десять лет, он, несмотря на неоднократные обращения к березовскому врачу, ни разу не получил вознаграждения за обслуживание сосьвинской и ляпинской местностей, требовавшее дальних поездок.
С января 1873 года Игленкин был, согласно его прошению, уволен и причислен в «первобытное состояние» в родные юрты Малоатлымские. Возвращение в податное состояние он воспринял как несправедливое и 10 февраля 1873 года писал березовскому окружному врачу: «На основании каких именно законоположений я после безукоризненной моей пятнадцатилетней службы Его Императорскому Величеству должен опять приписаться в первобытное состояние, для меня совершенно неизвестно, и врачебная управа, давая такое заключение, не удостоила подвести в своем заключении те узаконения, которые я, безусловно, в этом случае обязан исполнить». И далее просил врача выяснить, на достаточных ли основаниях его обязывают приписаться в податное состояние и может ли он заниматься вольной фельдшерской практикой. На письме есть чья-то резолюция: «Представить в подлиннике в управу и просить ее ходатайства об увольнении из первобытного состояния или объяснения Игленкину о невозможности сего». В середине 1873 года Ипатий Игленкин был принят лекарским учеником в качестве вольнонаемного.
Примечательна характеристика, данная Игленкину березовским окружным врачом Крживицким в марте 1877 года: «Лекарские ученики из остяков Сотворов и Игленкин… более или менее удовлетворяют своему назначению, к занятию фельдшерских должностей способны, в особенности Игленкин, который как своими познаниями, так и вообще своею ловкостию и природною понятливостию мог бы приносить большую пользу службе, — к сожалению, он очень привержен спиртным напиткам, в пьяном виде весьма буйного характера, даже дерзок до крайности». При этом Крживицкий особо отмечал одно бесспорное преимущество фельдшеров-остяков перед русскими: зная язык соплеменников, они «не нуждаются в переводчике и могут вернее узнать их недуги и определить правильнее болезнь, нежели те, которые нуждаются в переводчике».
Увольнение от службы было, видимо, с житейской, практической точки зрения, ошибкой Игленкина: он, как сказали бы теперь, «потерял стаж», какие-то другие выгоды служебного положения. Проработав восемь с половиной лет в качестве вольнонаемного старшего лекарского ученика, 15 декабря 1881 года он послал прошение на имя государя о приеме его на службу, в котором просил зачислить в стаж и те годы, в которые трудился по вольному найму. Неизвестно, была ли уважена эта просьба, но врач Крживицкий поддержал его, высказавшись за то, чтобы «дать Игленкину единовременное пособие за его деятельные занятия в столь огромной дистанции, как Кондинская, частые разъезды». «Ныне он исправился, — писал врач, — и по своим познаниям как прежде был, так и теперь небесполезен для службы».
Федор Осипович Сотворов по окончании фельдшерской школы получил направление в Сургут. В архивном деле нет документов, свидетельствующих об этом начальном периоде его медицинской деятельности, но в метрических книгах сургутской Троицкой церкви имеются записи о рождении его дочерей: Варвары в 1865-м и Федосьи в 1867 г. Позднее он был переведен старшим лекарским учеником в Елизаровскую дистанцию Березовского округа с местом жительства в селе Елизаровском. В сентябре 1876 года от инспектора Тобольской врачебной управы Сотворов получил предложение переехать в Сосьвинскую дистанцию. 12 февраля 1877 года он ответил, что согласия на этот перевод не изъявляет ввиду дороговизны жизни в Сосьвинском крае и желал бы перевестись на эту же должность в села Юганское или Нижне-Лумпокольское — в его родные места.
Как раз в это время врач Крживицкий так характеризовал Сотворова в рапорте Тобольской врачебной управе: «… Сотворов мало сведущ, но одарен природною сметливостию, забывчив, зато не очень привержен к спиртным напиткам и в избытке употребляет их редко, тихий и покорный, а по своей забывчивости не всегда исполнителен».
Неоднократные просьбы Федора Сотворова были наконец уважены, и, по-видимому, в начале 80-х годов он получил перевод в село Нижне-Лумпокольское на место назначенного туда выпускника Омской фельдшерской школы Ивана Корепанова, пожелавшего переехать в родную ему Елизаровскую волость.
В конце 1884 года по селениям бассейна реки Вах распространилась корь. В декабре сургутский окружной врач Бончковский просил врачебную управу послать туда опытного фельдшера. Управа в конце января следующего года постановила направить на жительство в центр Ваховской волости, село Ларьякское, из Нижне-Лумпокольского Сотворова. Неизвестно, когда до него дошло это постановление, но только в марте Сотворов докладывал письменно сургутскому окружному врачу, что, имея жену и малолетнюю дочь, он не может немедленно отправиться за тысячу верст на жительство в местность, куда все жизненные припасы доставляются сургутскими купцами лишь два раза в год и где нет ни родных, ни знакомых, на чью помощь можно было бы рассчитывать; прежде чем тронуться в путь, ему необходимо запастись продовольствием для семьи. Ввиду этих обстоятельств Сотворов просил разрешить ему задержаться в Нижне-Лумпокольском до 15 мая.
Так неспешно и решился по условиям Тобольского Севера того времени вопрос о подаче экстренной медицинской помощи ваховским остякам. Сотворов переехал в Ларьяк весной 1885 года. 10 февраля 1887 года он писал оттуда сургутскому городовому врачу, что прослужил на новом месте уже один год и девять месяцев и из-за трудностей жизни семьи в ларьякских условиях просит о переводе фельдшером в Сургут.
После знакомства со всеми затребованными и полученными сведениями генерал-губернатор Казнаков 17 июня 1877 года писал тобольскому губернатору Пелино: «Имея таким образом в виду очевидную пользу от увеличения между остяками лиц, сведущих в первоначальной медицине, из их же племени, дабы тем самым открыть остякам с большим доверием доступ к медицинской помощи, долгом считаю просить Ваше Превосходительство чрез посредство ближайших начальствующих лиц внушить остякам несомненную пользу от обучения малолетних из их племени фельдшерскому искусству и должным влиянием подвинуть их на помещение своих мальчиков в Омскую фельдшерскую школу с ежегодной платою по 200 руб. на счет общественных сумм…».
13 ноября 1877 г. Пелино докладывал Казнакову, что, по донесениям тобольского и сургутского окружных исправников, общества инородцев отказались посылать своих стипендиатов, ссылаясь на бедность, а 20 ноября — о таком же донесении туринского исправника. Генерал-губернатор в ответ на это просил продолжить работу с инородческими обществами. 24 октября 1878 года новый тобольский губернатор В.А. Лысогорский сообщил в первое отделение Главного управления Западной Сибири, что в Омскую фельдшерскую школу 8 августа отправлены с нарочным два мальчика: упоминавшийся выше сын крестьянина Иван Корепанов и инородец Василий Хороля.
Документы собрал и прокомментировал В. Белобородов
«Подорожник», №3, 2005
