Петр Александрович Вишняков
В 1941 году весной я заканчивал второй курс педучилища. Дело шло подходяще — испытания сдавал сходно. С марта жил в общежитии педучилища около городского базара, привыкал к новым порядкам и беспорядкам. На Перековке у дяди Анатолия бывал редко, письма писал еще реже, наверное. В свободное время бегал в окружную библиотеку, просматривал журналы, читал— просматривал книги по военной технике. Например, книга «Артиллерия» была на 200—300 страниц, с многочисленными иллюстрациями, схемами, таблицами; начало книги — с истории артиллерийского оружия; к концу книги была дана разнообразная цифровая и иллюстративная информация об артиллерийском оружии буржуазных государств Европы, Америки… Военной тематикой увлекались многие — время было такое.
Снабжали нас по норме. В городе продукты выдавали по спискам на число едоков в семье. После уроков и мы получали свою норму хлеба — 500 г. В школьном буфете на большой перемене можно было купить грамм 100—150 хлеба с повидлом. Или пряники, конфеты.
По международной обстановке на первом этаже линейки проводили. Чаще сообщения делал наш классный руководитель Аверин Юрий Михайлович, подвижный, худощавый, светловолосый. Говорил громко, резковато, четко. Война шла на севере и юго-востоке Европы.
Помню последнее сообщение в середине июня незадолго до отъезда домой. Оно было обнадеживающим: зарубежные агентства сообщают о передвижении наших войск к западным границам для сосредоточения их. А наше сообщение — это не соответствует действительности, так как Германия соблюдает Пакт о ненападении, условия его договора…
Закончились последние испытания. На классном собрании получил оценки за 2-й курс педучилища. Я был готов ехать домой. Стояли погожие дни. В Самарово около пристани между прикованных лодок плескались в воде пацаны. В городском парке около пруда недалеко от Перековки по вечерам играл духовой оркестр. Натужные трубные звуки разносились окрест. Мимо педучилища двигались парами молодые — ребята, девушки, помахивая веточками для отпугивания комаров. Но нас это не волновало. Домой, домой, домой…
В пятницу — 20 июня я был дома, в Заречном. Отец, мать и Шура с Милей — здоровы. Впереди целое лето. Знакомые ребята, девушки, которые учились в Тобольске, еще не приехали, ждали их на днях. В субботу вечером на лодке увез на ферму артельную против Половинки сестру — она там пасла овец. Луговая сторона встретила зеленым ковром трав, комарами, гладью залитых водой соров, ручьев и проток. Когда выспался, сестры — уже не было — ушла со стадом овец на луг. В бараке, блестя боками стояли вверх дном с откинутыми крышками бидоны из-под молока; сушились марлевые тряпки; большой общий стол на крестовинах сиял чистотой скобленых досок.
Я спросил у женщины, как найти сестру и отправился, не торопясь, вслед на выпас, т. к. делать мне было нечего. День выдался тихий, ясный и жаркий. Пробитые годами в траве тропки в низинах были уже затоплены водой. Вода прибывала. Посидев пяток минут на тропе у кромки наступающей воды, можно было заметить ее движение. Тончайший ее слой краем накатывается на пыль, песок; сверкают шарики воды; слой воды растет, медленно наступая. В местах, где пролегли тропы, неровные от корневищ травы, темных шариков овечьего навоза, вода наступала то узкими рукавами, то замывала низины широко, оставляя островки неровностей… А ведь так было по всей Обской пойме. Я подумал: «Пожалуй, к вечеру на обратном пути придется снимать ботинки…». Так оно и было.
Доярки на ферме беспокоились: если вода будет и дальше так прибывать — луга скроются под водой. Скот весь, а не только овец и телят, придется перевозить на горную сторону. А это большая морока — и перевозка, и нарушенный порядок. Но главное — чем кормить стадо? В тайге не прокормишься, а в приречье травы на такое стадо нет. Там уже пасут своих коров жители Заречного.
Так прошло воскресенье — двадцать второе июня. А утром двадцать третьего часов в десять я один поехал на лодочке домой. К полудню добрался до Заречного. Дома никого не было. Вскоре на обед пришел отец, молчаливый и задумчивый. Спросил, когда я приехал.
— Только что домой пришел, — ответил я. Он посмотрел на меня внимательно.
— Так ты ничего еще не знаешь… — Голос его дрогнул. — Война, сынок. Германец напал на нас… Вчера после обеда сообщили — приезжал кто-то из совета.
Я был в растерянности.
— А как же договор? — сказал я.
— Что договор… Второй день уж война идет. Сказали, бомбили наши города, а какие — не знаю…
— Ну, наши им покажут, — не унимался я.
Отец долго молчал. Усевшись за стол обедать, сказал задумчиво:
— Не знаю, не знаю… Германец крепко воюет… Да и давно готовился видно…
В тревожном ожидании ждали газет до конца июня. Районные и окружные приходили на второй-третий день. Центральные в колхозную контору поступали (из Омска) на седьмой-восьмой с пароходами через Матлымское почтовое отделение. С почты приносили в контору пачками, как они накапливались от оказии до оказии. Из всего написанного запали слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Это из обращения Молотова В.М. к народу 22/VI — по радио. Оно было напечатано в местных газетах и мы их получили раньше.
В колхозной конторе стоял маленький батарейный радиоприемник «Колхозник» с одной лампой. Он чаще молчал — экономили электроэнергию. А мы, ребята-подростки, так ждали первых вестей о сокрушительных ударах по фашистам наших пограничников и Красной Армии, но таких сообщений в газетах не было.
Внешне в поселке мало что напоминало о войне — призывников не было, переселенцев не призывали. К концу месяца приехали студенты из Тобольска, стало по вечерам шумно и многолюдно. Разлив воды продолжался, и с ферм на луговой стороне начали перевозку скотины — овец, молодняка, коров дойных. Скотина бродила по молодняку березняка-осинника, по прибрежному ивняку, объедая листья, ветки. В лесу раздавалось мычание — питание было скудным. Родители молодежи, вероятно, догадывались о тяжелых последствиях для общественного скота, но надеялись, что вода еще спадет и дело можно будет поправить… На правлении артели было решено начать заготовку веточного корма не позднее середины июля, как окрепнет лист. Рассчитывали на помощь учащихся школы, студентов — ведь наши родители были колхозниками.
Случайно в первой половине дня в июле я был в колхозной конторе. Склонившись над бумагами, сидел бухгалтер артели Дерябин Михаил Дмитриевич, отец Валерки. Радиоприемник был выключен. И тут начали передавать речь товарища Сталина. Радиоприемник передавал слабо, но достаточно, чтобы услышать на небольшом расстоянии. Был слышен его глуховатый, взволнованный голос и речь с сильным акцентом. Никогда раньше мне голос Сталина слышать не приходилось — ни по радио, ни в кино. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — такими необыкновенными обращениями начал он свое выступление… Через минуту были перечислены наши потери, захваченные врагом территории и города…
Речь Сталина я до конца не дослушал — убежал сообщить новость ребятам. Была ли это прямая речь по радио или повторение ее в последующие дни — не знаю. И в газете выступление не читал, когда она пришла. А в сознании все еще теплилась надежда — скоро наши ударят по захватчикам… Чувства не могли подсказать вывод — война будет долгой…
Вскоре радиоприемник из конторы сдали по распоряжении коменданта в комендатуру. Теперь вести получали только из газет районных. Работал на заготовке веников — веточный корм, мы зачастую обменивались новостями с фронта. Все они был малоутешительными. Чувство тревоги не проходило.
