Обычаи и быт коренных жителей
Я женился в 19 лет. Жену взял в Силаве. Мою невесту звали Авдотья Филипповна из рода Гришкиных. Она была сирота, жила у тетки. Пришлось три раза ездить сватать. Первый раз поехали я, Тимоха, брат Игнатий, а ее дяди дома нет. Без разрешения она и разговаривать не стала. Побоялась.
Второй раз приехали по весне 1917 года — не отдали ее. Впереди лето, сено заготавливать надо, а у них некому. Скотины много держали: коров, лошадей. И то правда. Решили до осени повременить. Осенью по первому пути вновь поехали. Тут уж высватали. Свадьбу у них справили, в Силаве. По дороге домой, в Терес, в Сатыге в церкви обвенчались.
Где-то в 1908 году был сильный лесной пожар, который пришел к нам со стороны Учиньи. Много лесов погибло. Вся наша деревня сгорела. Потом вновь все отстраивались.
А про шайтана и шайтанский амбарчик ты слышала? Вот тогда это и было. Хочешь верь, хочешь нет. Когда все вокруг сгорело и все дома в деревне тоже сгорели, когда дым развеялся и мы вернулись на пепелище, то увидели, что только один шайтанский амбарчик на ножках остался цел и невредим. Он стоял на краю деревни. Все мы ходили и смотрели и не могли понять, почему все сгорело, а этот амбарчик остался. И в амбарчике все сохранилось. После этого мы еще больше стали верить нашему шайтану. Это он амбарчик спас и дал нам знать, чтобы мы тут жили, чтобы вновь строились. Так и сделали. Вновь деревню на этом месте отстроили.
Цены, время, расстояние…
Зима. По глубокому снегу вернулись с охоты мужики. Рыба наморожена, пушнина есть, ягоды и мясо копытных домашних животных заготовлены. А пока зима и зимние дороги, можно съездить в Тобольск, Пелым, Туринск, Верхотурье, Чернавское. Продать свой товар, закупить необходимое. Посмотреть на мир, показать себя. С Конды были зимники на Тобольск, Туринск, Пелым. Дорога на Тобольск из Конды начиналась от Катыша, дальше Ландина, Ачиры (или Вачиры), но это уже татарское село, Тобольского района. Следующие: Язимей, Ниски (или Носка), Зольниково, Македоново, Варионово, Яр-Хрущево, Новоселово, Курсово. От Курсово до Тобольска — 30 км.
Расстояние от Леуш до Тобольска по зимней дороге -1 6 5 км. На 3-й день — в Тобольске. В Туринск тоже на 3-й день приезжали. Особенно когда дорога была через Чернавское. Из Тереса до Левы. Здесь обязательно кормежка лошадей и ночевка. Через 30 км — Венкель, потом Суйто, это зимовье, а дальше уже пошли деревни: Гришино, Чернавское и Туринск.
Были еще две дороги на большую землю, или, как тогда говорили, в русскую сторону. Одна — через Евру, затем зимовье Салтымья, Усть-Конга, Суйто, Наконка, Пелым. И вторая — через Шаим, Полушаим. Сходились они в Пелыме. Вот этими дорогами и ездили купцы, перекупщики в Конду для закупки мяса, рыбы, ягод, ореха. Этими же дорогами ездили кондинские мужики торговать и покупать для себя необходимые продукты и товары.
Я везде был. В Тобольске, на Ирбитской ярмарке, в Туринске, Верхотурье, Пелыми торговал. А вот цены того времени (до 1920 года):
корова — 15-20 рублей;
лошадь — 25-30 рублей (если очень хорошая, то 50 рублей просят);
овца — 3 рубля.
Цены на рынках Тобольска, Ирбита:
1 пуд ржаной муки — 50-70 коп.;
1 пуд пшеничной муки — 1- 1,2 руб.;
1 пуд ерша — 1 рубль, но это на месте, ершей на рынок не возили, так как невыгодно;
1 пуд щуки — 2,5 — 3 рубля (на базарах);
1 фунт сахара — 30 коп.;
1 фунт проса — 18 коп.
Цены на пушнину:
шкура лисы (белодушки) — 15 рублей;
шкура лисы-огневки (красная, как огонь) — 30 рублей;
шкура соболя — 15 рублей;
шкура белки (зимней) — 30 коп.;
шкура белки-нахапки (половина белая, половина черная) — 15 коп.
Цены все знали. Как не знать? Сами торговали, сами покупали. Цена иногда зависела от привоза, но вообще-то цены были постоянные. Сахара 1 фунт — 30 копеек. По такой же цене сахар можно было купить и в Леушах у торговца. Поэтому я сахар покупал в Леушах, а не возил из Туринска или Тобольска. Из Тобольской стороны купцы или перекупщики возили больше муку и продавали здесь по 1,5 руб. за пуд. Иногда просто меняли. Например, 1 пуд муки меняли на пуд щуки. Обычно из Туринска я на паре лошадей привозил 35 пудов муки (хватит на год), 1 пуд кренделей, крупы разные.
Осенне-зимние заботы
Зима в наших краях длинная — 170 дней. Весна затяжная — 84 дня, а лето и осень совсем короткие. Лето — 60 дней. А осень и того короче — 51 день. Она быстро переходит в долгую зиму.
Ранней осенью для мужчин начинается работа: из заготовленных и просушенных полозьев делать сани, дровни, кошевы и зимние ловушки для промысла рыбы.
В то же время поднимали слопцы на боровую дичь: глухарей, косачей – и так до первого снега. Обычно в то же время охотились и на рябчиков, но это было так, между делом, как бы попутно. Даже выстрела на него жалели. Рябчиков по лесам было много. Иногда, ради шутки, рябчиков подзывали манком — тут уж они слетались со всей округи.
В это же время рыбаки, поставившие запоры на реках в начале спада воды, должны были следить за ними. Ведь уже начинался листопад, и запоры приходилось чистить довольно часто. И днем, и ночью. Не углядишь за запором, вода может промыть где угодно, и уйдет рыба. Тогда весь труд в течение долгого времени — насмарку. А без рыбы — это и без муки, сахара, одежды, обуви… Вот и следили за запорами!
С Покрова все мужики-охотники (а охотниками были все трудоспособные) уходили в урман на охоту. Обычно мужики уходили парами. По одному практически не ходили во избежание всяких неприятностей. Ночевали в лесных избушках-юртах. А днем каждый шел в свою сторону. Белок за сезон убивали (каждый) по 100 штук, но когда чуть больше, когда чуток меньше. Соболей было мало. Если находили 3-4 следа, одного-двух соболей убивали. Охотились на лосей, оленей. Был обычай: если убивали лося или оленя, то снабжали мясом всех жителей деревни. Тогда было много лис. При желании охотник добывал по 3-4 штуки. Лис ловили капканами. Лиса — очень чуткое животное, а поэтому, чтобы лиса попала в капкан, надо многое знать и уметь.
До Покрова 14 октября — в холодное время, а иногда и до заморозков — ловили рыбу и держали ее в курканах, а по-мансийски они «коры» назывались. Куркан делали из жилин по 4 аршина (0,71 м) длиной. Плели лыком жал, с боков ставили доски. Если большой куркан, то по 15-20 пудов живой рыбы хранили до морозов.
Иногда делали и верхний — земляной — котец (часть речки или озера, огражденная земляным рвом). А готовили его так. Сначала жилины сплетали нужной длины, а потом готовый запор вбивали в землю речки или озера. В нее и запускали пойманную живую рыбу до морозов. С первыми морозами рыбу вычерпывали, морозили и хранили в мешках до приезда русских купцов или до вывозки на продажу. Обычно купцы или перекупщики появлялись сразу, как только устанавливались зимники.
От нас, от Тереса, было 4 дороги: на Елушкину — 25 км, на Тоскливую — 20 км, на Аминью -1 0 км, на Пашню — 12 км, и в Леуши через Пашню — 22 км. Все эти дороги сходились у нас. Здесь была кормежка лошадей. Зимой, бывало, и лампы не тушили. Спокоя не было. Бывало иногда и так, что и лошадей ставить негде было.
В начале века купцы, что приезжали на Конду и привозили необходимые продукты, добирались до самых отдаленных поселений. Иногда такие знакомства перерастали в родственные. Выдавали дочерей замуж или брали в жены девушек. Обычно знакомство — купец и коренной житель – продолжалось десятилетиями и переходило из поколения в поколение.
На места привозили все. Под словом «все» надо понимать, что привозили то, что заранее обговаривалось. Да и кое-что из новинок. Обычно торговец-купец всегда знал, что надо, что необходимо таежнику. И привозил в обмен на рыбу, мясо, ягоды. Зимой коренной житель мог получить все необходимое, что желал, у себя на месте. В деревне. Так, можно было нанять плотников для строительства, пригласить стекольщика, красильщика, коновала (по-современному — ветеринара), мастера для пошива шуб или другой одежды, скорняка. Стоило только сказать любому перекупщику или купцу, а устная почта того времени работала безотказно, как в скором времени в деревне появлялся — приезжал тот, в чьих услугах нуждались. Расчет в большинстве случаев был натуральный: рыба, мясо, ягоды.
Конец зимы — самое спокойное время для жителей Конды. Для тех, кто уже пришел с удачной охоты, съездил на базары и ярмарки и запасся годовым запасом муки, крупы и других продуктов и вещей.
Самая ходкая лодка — осиновка
У нас на Конде такие лодки всегда называли осиновками. Из ствола осины выдалбливают древесину, оставляя по бокам 1-1,5 см. Разводят над костром. По бокам — набои, по 15-20 см шириной по длине лодки. Конопатят, смолят. Укрепляют сиденья. Делают гнутое весло, на конце с напалком. И осиновка готова. Легкая, прочная, легко управляемая, а главное — ходкая.
Лодки-осиновки делали на одного человека, на двух человек, но иногда и на трех. Но это уже большая и не очень удобная лодка.
В Тересе осиновки мой отец Михаил делал, брат Игнатий делал, Василий
Семенов делал, дед Павел делал. Его фамилия была Пурщин. Он сын моей матери. Когда отец мой Михаил женился, у нее был сын Павел Егорович Пурщин. А так в нашей деревне все Семеновы были. Я своим отцом всегда считал Михаила. И только позже узнал, что я сын его брата Анисима. У Михаила детей не было, а у Анисима большая семья, детей много. Вот меня и отдали брату отца. Я вырос у них и всегда считал Михаила отцом. Но по документам (по бумагам) я Анисимович.
Так что лодочники свои были. Какую лодку надо, живо сделают. По 4 сажени лодка. А вот кедровки мы не любили, не держали. Мы больше на осиновках ездили. Куда хочешь, когда хочешь уедешь. Все ездить умели. И большие, и маленькие. Всегда ездили. Но никто не тонул, такого слышно не было.
Перед тем как ехать по Туману, всегда смотришь, откуда ветер. Лучше ехать при боковом ветре. Вся лодка наверху, на волнах. При встречном ветре ехать нельзя, а при попутном можно. Но при сильном ветре волной может поднять нос лодки, а с кормы — залить. Все это знали… Поэтому, если надо ехатьпо Туману, всегда смотришь… Все лето, осень на воде. И никто не тонул.
Кроме основного своего назначения — передвижения по воде — лодка-осиновка выполняла еще одно. Она была легкая, и поэтому ее можно было перенести — перетащить по перетаскам, коими пользовались местные жители. Очень удобный способ, учитывая извилистость местных речек и речушек. А главное, такая лодка всегда выполняла роль защиты от дождя, бури, ветра. Едет таежник на своей лодке. И вдруг налетает буря: ветер, дождь или град. Быстро к берегу, лодку — на берег, а сам — под лодку. Так пережидали непогоду. Так что лодка-осиновка не только средство передвижения по воде, но и всегда крыша над головой.
Брусничный промысел
В июле на болотах, янгах, созревает морошка. Иногда ее родится много, иногда не очень. Собирать ее трудно. Но это первая ягода года, и поэтому собирают и кушают ее с удовольствием. Чуть позже, в августе, — черника, голубика, костянка, княженика (по-местному — куманица), смородина, черемуха. Сбором этих ягод занимались дети и женщины.
С начала сентября — сбор брусники. А вообще, чтобы ягода хранилась долго и не портилась, лучше собирать не раньше 14 сентября или же после первых заморозков (хорошего инея!).
Районы реки Конды в 1800-1900-х годах и чуть позже славились своими брусничниками в сосновых лесах. Обычно в лесу каждая семья имела свой карус — деревянное строение для хранения ягод, куда ссыпали собранную ягоду. Там ее и хранили до заморозков. Вывозили по зимней дороге на лошадях.
Были и общие места сбора брусники. На эти бора съезжались из многих деревень и даже из других волостй. Обычно гармонисты приезжали с гармошками, балалаечники — с балалайками. И по вечерам устраивали гуляние с песнями и плясками. Здесь же молодые люди знакомились друг с другом. Парни приглядывали себе невест, а девчата — женихов.
За каждой деревней были закреплены бора с ягодниками. За ягодниками строго следили, и через каждые 6-7 лет их выжигали. Обычно выжигали ранней-ранней весной. Когда почва еще не оттаяла, а только что сошел снег. И всегда следили за чистотой боров: убирали сухостой, упавшие деревья. Все это шло на дрова.
Весна и лето таежного края
Ближе к весне, когда день становится дольше и теплее, начинали подготовку к лету. Весна. Теплые дни. Тают снега. Природа просыпается. Мир, покой, предчувствие доброго будущего на душе у таежников. Последние поездки по зимней дороге в гости, к друзьям, родственникам в соседние и дальние поселения.
Обычно в середине марта дорога рушилась. Бывает, на неделю раньше или на неделю позже. Но к 1 апреля уже точно. Тогда живи дома и продолжай неоконченные дела. А их предостаточно:
— гнуть дуги и полозья;
— готовить сани, дровни, кошевы;
— распиливать кедровые бревна на доски и сколачивать кедровки;
— долбить осиновки;
— гнать деготь и смолу;
— заготавливать черешки для граблей, литовок;
— строгать жал [а] и жилинки;
— охотиться на оленей, лосей;
— добывать рыбу для питания.
Как только лед с Тумана уйдет, а его рано ветром разбивает, сразу начинали рыбачить сетями. Бывало, за день по 100 язей добудешь, да еще и щук. Рыбу не солили. Ее пластали, соединяли парами и сушили на солнце. По-нашему называли тосом-куль — сушеная рыба. За весну, лето по 10 пудов (когда больше, когда меньше) заготавливали.
С момента вскрытия реки через 20 дней, по народному календарю, вскрываются озера. И тогда — за карасями. Карась на мансийском языке называется туркуль — озерная рыба. И прямо на местах лова из карася (да и вообще из любой рыбы) готовили урак, а икру солили.
Сушеную рыбу — урак — хранили в берестяных ватланах для продажи. При необходимости — кушали сами. И щучью икру солили бочонками. На Троицу ездили в Леуши и туда возили продавать.
Что рыбаку нужно? Прежде всего сети, неводы, веревки… А ниток-то не было. Лен покупали в Тобольске, на Ирбитской ярмарке, или заказывали. Бабы спрядут. Вот и вяжут сети, неводы, другие ловушки. Но в последние годы уже можно было купить и нитки, и мерегу. Полегче стало.
Кроме рыбалки еще одно занятие было: весной охотились и на прилетную утку. Но только для себя, для еды. Впрок не заготавливали.
Лето у нас короткое, но жаркое. Хотя когда как. Не зря говорят, что июнь еще не лето, а август уже не лето. Зато в любое лето — комаров, паутов, мошки предостаточно. Общим словом — гнус! И борьба с гнусом — одна из величайших бед. Дымокур — защита и людей, и животных, а еще — деготь! Местные жители прекрасно знают его свойства и применяют.
Сразу после Троицы заготовляли лыко. Для этого на молодые липняки ездили. Как без лыка? Я с бабой ездил лыко заготовлять. Обдерешь, намочишь. А как будет готово, начинаешь веревки вить. По 500 саженей навивали. На неводы, на сети, на вожжи.
А после Петрова дня начиналась страда. Иногда ранняя страда, иногда поздняя. Это от паводка зависело. Если вода рано ушла, ранняя страда. Если долго держалась — поздняя. Иногда на Петров день, при большой воде в Ёлушкину ездили. Там часовня была. И Петров день был их праздник, т.е. в их деревне справляли. Туда и съезжались со всех деревень. Там и гуляли. Но если вода ушла рано, то на праздник не ездили, ехать долго. Кругом все надо. А при большой воде — напрямую через Корп.
Страда… Сена много заготовляли. У нас, в Тересе, у всех было много коров, лошадей. Только у моего родного отца — Анисима — да у Тимохи по одной корове и по одной лошади. Бедно жили. Семьи были большие, детей малых много. А у всех — полные дворы. Так во время страды и Прокопьев день, и Ильин день пройдут.
Основным занятием коренного населения Конды, конечно же, были охота и рыболовство. Рыболовство — круглогодично, охота или промысел, а также сбор ягод — по сезонам. Но исстари, на протяжении веков, вогульское население держало коров, лошадей, овец, кур. Сохранились и рассказы о том, что некогда, когда наши предки переселялись, они ехали на лошадях, вели коров и овец, а на подводах везли кур.
Ведение домашнего хозяйства и уход за животными — это удел женщин.
Оленеводством на Конде не занимались. Олень всегда был предметом промысла. А коневодство — традиционно. Фактически не было семьи, не имеющей лошади.
А куда без лошади? Сено привести с лугов — остов, за ягодой по первопутку съездить, на рыбалку, добытую рыбу везти. Весной огороды пахать, боронить. А зимой на паре, тройке с грузом ехать в Тобольск, Ирбит, Пелым и др. Картошку в деревне все сажали, а вот хлеб — нет. Потом, это уже когда я женился, мы начали поля разрабатывать. Было у нас поле по Елушкиной дороге, по Аминской. Я шесть пудов ржи сеял! Очень хорошо родилась. Молотили на льду, пока снега нет. На это Игнатий, старший брат, был большой мастер. А потом на ветру и просеивали.
Навоз от коров, лошадей на поля, огороды вывозили. Все хорошо росло.
Выбор охотничьей собаки
Охота, охотники. А раньше называли их промысловиками. Видимо, потому что то, чем занимались люди, было промыслом (даже сбор брусники называли брусничным промыслом!).
В каждой деревне любой мужчина, если он не урод и не слаб умом, был и охотник, и рыбак. Это в природе его. А дома, как сейчас говорят, — от скуки на все руки. Но тогда скучать не приходилось. Смотря по сезонам, делали то, что было необходимо: вовремя шли на охоту, на рыбалку, заготавливали сено, вывозили его…
На охоту без собак не ходили. Охотник без собаки уже не охотник, а просто человек, житель деревни. Обычно охотник уходил в лес, урман, на охоту с 2-3 собаками. Без хорошей собаки в лесу нечего делать. Собаки на охоте помощники, на отдыхе — охранники. Каждый охотник сам для себя растил собаку. Хорошую собаку никто не продаст, ни за какие деньги. Хотя бывали всякие случаи.
Однажды мой брат купил собаку за 500 рублей. Собака — «головная, звериная». На эти деньги можно было 10 хороших лошадей купить. Но она только один сезон и поработала. А потом заболела и сдохла.
Вот таких собак берегли!
Неоднократно я просила Николая Анисимовича рассказать, как выбирают охотничьих собак.
— На что тебе? — удивлялся он. — Ты баба, на охоту не пойдешь, собаку растить не будешь.
Но однажды он согласился показать, как выбирают охотничьих собак.
— Веди собаку, — был мне дан его приказ.
У меня собаки нет. Где взять? И тут я вспомнила, что у моих знакомых в загородке сидит собака. А по разговорам знала, что они ее берегут, что она охотничья, и что хозяин Иван Федорович Зольников очень ею дорожит.
И я пошла к Зольниковым просить собаку. Просьба моя была встречена с удивлением, но собаку мне разрешили взять. Но тут собака заупрямилась. Да и почему она должна идти с незнакомым человеком? Но все-таки где волоком, где на руках я притащила собаку домой. Николай Анисимович мирно дремал в кресле. Каково же было удивление моего сына Андрея, пришедшего из школы, когда он увидел такую картину: ц кресле мирно похрапывает дед, а посредине комнаты лежит громадная рыжая собака.
— Что это? — спрашивает меня сын, когда я, выйдя по хозяйству, снова зашла в дом. — Зачем здесь собака?
Проснувшись и увидев собаку, Николай Анисимович безбоязненно подошел к ней и начал ее ощупывать, осматривать, заглянул в рот.
— Чья собака? — спросил он, а потом добавил: — Веди ее хозяину и скажи: хоть сегодня стреляй, хоть завтра!
~ Почему? — в свою очередь удивилась я. — Сибирская лайка, хвост крючком… Говорят, что охотничья…
— Тьфу! — сплюнул дед и махнул рукой. И повторил: — Хоть сегодня стреляй, хоть завтра.
По рассказам Николая Анисимовича, выбор охотничьей собаки начинался с рождения щенков. А это, оказывается, целая наука. Иногда из потомства можно было отобрать 1-2 щенят, иногда — ни одного.
Если самому хозяину в ближайшем будущем не нужна была хорошая собака, уничтожали весь выводок.
Наверное, охотники наших мест знают всю эту науку и выбирают себе помощников. А может, и забыли уже. Вот что рассказал мне Николай Анисимович.
После рождения щенят хозяин собирает их, уносит и бросает в сугроб. Жизнеспособный выбирается из сугроба, а хилый так и остается в снегу.
Новорожденных щенят (или как только они откроют глаза) поднимают за хвост. Жизнеспособный вырывается, крутится, повизгивает, а слабый висит как плеть, ему все равно.
Новорожденного щенка поднимают и садят на табурет, стол, т. е. на возвышение. И наблюдают. Иные сразу падают — этих сразу же и выбрасывают. Жизнеспособный знает край и никогда не упадет.
Смотрят норку. Если бороздка идет от носа на губу (или наоборот), у этой собаки будет хороший нюх.
Во рту у доброй охотничьей собаки должны быть 7-9 рубцов. Если третий рубец прерван — хорошая собака, если первый-второй рубец прерван — собака так себе, если толстые рубцы — за крупным зверем пойдет, если мелкие рубцы — за мелочью: белкой, соболем. Хозяин или охотник выбирает такую собаку, какая ему нужна.
Шишка на голове есть у каждой собаки. Но если эта шишка острая, значит, добрая, толковая собака. Будет все понимать. Тупая шишка – собака тупая.
Есть понятие: ходовая собака, неходовая собака. Это надо смотреть ребра. Если между ребер можно вложить палец, то собака ходовая, т.е. может много бегать.
Смотрят и во рту у собаки. Если небо черное, значит, будет очень злая собака. Если небо пятнами — собака с уравновешенным характером. Ну а если светлое небо — добрая, спокойная собака.
Смотрят у щенка, как расположены передние лапы. Если широкая грудь и лапки друг от друга широко, значит, эта собака бежкая, проворная, т.е. будет хорошо бегать и искать добычу. А щенка с узкой грудью сразу же выбраковывают. Если оставить его, то это будет очень ленивая собака.
Иногда, если не находят по приметам нужного щенка, просто-напросто оставляют последнего родившегося. Уверяют, что из него может получиться тоже хорошая охотничья собака.
Надо сказать, что собаки были разные: на белку — беличьи, на соболя — соболиные, на лося — лосиные, на медведя — медвежьи. Охотники, кроме того, что отбирали собак по природным данным, обучали их. Так, лосиная или медвежья собака не должна была лаять на белку или птицу. Но беличья собака могла и должна была помогать при охоте на лося, медведя.
Собака была в урмане для человека не только помощником, но и другом, спасателем. Хотя, по обычаю, по одному редко ходили на охоту, всегда парами. Но если случалось какое-либо несчастье в лесу, охотник посылал собаку за помощью. И та приводила людей. Таежные лайки специализировались веками на зверя, а потому в поселках ведут себя спокойно. Охранной собаки из них не получается. Охотничьих собак хозяева берегли и держали на привязи. К сезону охоты готовили.
Заканчивая охотничью страницу, напоминаю, что на начало нашего века у нас в Конде было около 200 видов промысловых животных и 70 видов птиц.
— Ты думаешь, мы плохо жили? — спрашивал меня Николай Анисимович при очередном рассказе о житье-бытье деревни. И сам же отвечал: — Хорошо жили! Все было, что надо. Свободно жили. Что надо, то и делали. Надо на охоту — идешь, надо на рыбалку — едешь, надо на сенокос, страда называется, — работаешь. Что надо, то и делали. И так круглый год и всегда.
Как мы воевали…
К нам в деревню Терес зимой 1921 года приехал отряд из Нахрачей, начальником которого был Белкин, имени-отчества не помню, из Есаула. До этого мы жили мирно и спокойно. И вдруг видим, к деревне подъезжает подвод восемь, а на них все люди — с ружьями. Мы повыскакивали из домов, поздоровались и спрашиваем:
— Что это такое? Куда это вы едете?
А нам и говорят:
— Давайте готовьтесь. Час вам времени. Поедем в Пелым.
— Что делать? — спрашиваем.
— Воевать с коммунистами. Через час чтобы все готовы были. Берите пару белья, лыжи, ружья и побольше пулевых патронов. Будем коммунистов убивать.
Собрались мы: Семеновы Николай Анисимович, Игнатий Анисимович, Матвей Анисимович, Василий Архипович и Сергей Архипович. Запрягли наших лошадей, а тех, что приехали сюда, назад отпустили — вернули. И отправились мы в следующую деревню, Амынью. Там тоже по-быстрому собрали всех мужиков: Тархановых Афанасия, Василия Васильевича, Ивана Афанасьевича, Пакишева Александра, Ендаковых Ивана Кирсановича, Афанасия Алексеевича. Дальше, в Варпавле, тоже забрали всех мужиков. Я помню только Вискунова Василия Михайловича. Кто еще был, не помню, но забрали всех. В Сатыге мужиков уже всех забрали до нас, и они попали в Шаимский отряд. Поэтому мы там не останавливались, а поехали прямо до Евры. Все мужики были на месте. Там мы и стали лагерем, было нас всего с низовскими (нахрачинские, есаульские) человек 150.
С Евры отправляли разведчиков в Кондинку, а оттуда — в Пелым. Несколько раз ездила разведка в Кондинку, а потом доложила, что из Пелыма куда-то коммунисты уезжают, их там осталось мало. Вот мы и рискнули, поехали в Кондинку. В Кондинке остановились, мужика из Кондинки отправили в разведку в Пелым к Николаю Федотычу. Вернулся мужик, говорит, что почти все коммунисты из Пелыма уехали.
Долго мы стояли отрядом в Кондинке. Разведка каждый день ездила, все узнавала. Коммунистов в Пелыме все прибавлялось, узнали, что собираются они ехать отрядом в Шаим, А там другой наш отряд стоял, человек 250. Вот нас и посылали на разведку к свертку на шаимскую дорогу. Однажды ночью наша разведка чужую встретила, наверное, коммунистов. Постреляли друг в друга, с тем и разъехались. На другую ночь и меня в наряд отправили. На повороте мы и встретились. Началась стрельба. Я стою, не знаю, что делать, а пули только свистят. Мне кричат: «Ложись!»… Постреляли, постреляли и опять разъехались. А через несколько дней разведка узнала, что в Кондинку должен прийти отряд красных из Пелыма.
Кондинка на горе расположена, далеко видно. Вот мы и увидели, что много подвод сюда едут. Пока я хватился, людей уже нигде нет. Бегал, бегал – никого нет. Встретил Матюху (Матвея Семенова), он говорит, что, наверное, наши там, где хлеб выдают. Прибежали туда, а там тоже никого нет, я — назад, туда, где квартировал. Схватил лыжи свои, вижу: след под гору. Я по лыжне и побежал, а Матюха наш там остался. Больше я его не видел, в деревню он не вернулся.
Только я с горы спустился, слышу, позади стрельба началась. А я еще быстрее по лыжне побежал, догнал своих. Оказалось, не все наши ушли. Лишь те, у кого лыжи были. А тех, кто без лыж был или еще как остались, всех в Кондинке перебили. Люди говорили, что их в проруби утопили. Вот так-то… Когда догнал я своих, пошли мы в домашнюю сторону через зимовье: Суйто, Наконку, Салтымыо, Евру. По дороге есть нечего. Наткнулись на убитого оленя. Кто-то убил и положил на норму. Большой был бык, хороший. Взяли сырого мяса, так и ели. А что делать?
В Евре опять остановились, три-четыре дня там стояли, но разведка наша каждый день до Киляя ездила. Это долина так называлась — Киляй, километров пять длиной будет, и все по ней видно, кто едет или идет. И вот разведка увидела, что в Киляй отряд стал заезжать, все пять километров подводы идут, а там и конца края не видно. И как только узнали, что отряд сюда идет, низовские первыми кинулись бежать во главе с Белкиным. Мы остались вдвоем с Иваном Кирсановичем Ендаковым из Амыньи и по их лыжне следом побежали. В Сатыгу пришли, никого нет, и мы прямо по Туману в Варпавлу побежали. В Варпавле тоже никого нет, все уехали, в деревне осталась одна баба Михаила Романыча, Василия Михайловича Вискунова мать. Увидела она нас, спрашивает: «Видели ли вы моего сына?» Говорим: «Видели, вместе были, а как стрельба началась, не знаем, живой али нет». Она нас накормила, и мы пошли с сытым брюхом по дороге в Амынью.
А в Амынье тоже никого нет, один старик Кирсан дома. Говорит, что все уехали, убежали от отряда в Леуши. В Тересе тоже никого нет, Я домой пришел, а там во всей деревне только Пронина баба. Проня был рассыльным в Нахрачах в то время. Ушли в лес, там заночевали. На второй день кое-кто из деревенских приехал, и моя баба тоже. Я им и говорю:
— Что бегать, вас, поди, не убьют, дома сидите.
Только я в лес ушел, отряд красных приехал. Все замки с амбаров посрывали, все запасы продуктов, что у кого было, — все у всех забрали. Сами амбары разрушили. Мы в лесу были и все видели. Ох, и наголодались мы после этого.
А как отряд прошел, все по домам поехали и стали опять мирно жить.
Банда Печёнкина
Павел Печенкин был приезжий, но его приняли жить в Леушах. У него был там дом и семья. Весной 1921 года, после того как в Конде установилась Советская власть, Печенкин стал собирать недовольных людей из среды богатых и объединил их в банду под своим руководством. В состав банды вошли: Николай Иванович Алчин, Степан Сафроныч Новоселов – богатый кулак из Леушей, Петр Никитич Шеншаров (или Ченчаров) по кличке Заяц (сам себя называл Шень), Фирулев из Нингатьи. Может, и еще кто был, но я не знаю.
Степан Сафроныч был очень богатый. Однажды я пришел к нему в лавку купить крендели, но они оказались на складе. И он взял меня на склад за кренделями. И там я увидел, что весь второй этаж склада был увешан шкурами лис, соболей, медвежьи шкуры были. Я у него спросил: «Что не продаешь?» — «Дешево дают». В иные годы он даже в Гарях и Пелыме покупал пушнину подешевле, а затем продавал дороже. Но не знаю, куда он дел ту пушнину, что я видел. На рынок он не ездил, значит, не продал. Но люди часто видели, что он ходил в лес, где сейчас МТС стоит, и предполагали, что там он и зарыл ту пушнину, до лучших времен.
Что вначале было, не знаю, но потом Печенкин с бандой приехал в Пашню. Пашнинские мужики, а с ними были еще из Запора двое, да леушинских два-три человека (один-то Юткин, точно знаю), заранее предупреждены были, что Печенкин с бандой едут коммунистов убивать. А поэтому все заранее ушли в лес, вернее, на двух кедровках уехали в Летнюю Амынью (летний рыбацкий стан). И там, по дороге, на переправе, увидели и убили лося. И в избушке стали варить мясо.
В это время из деревни Амынья в Пашню ехал Васька-глухой, Осихин. Они его остановили и спрашивают: «Не видел ли где Печенкина с бандой?» — «Нет, не видел. Еду из Амыньи, его там нет». Они, то есть Нефедков и другие, Ваську и отпустили. А он приехал в Пашню, а там Печенкин. Печенкин Ваську и спрашивает: «Видел пашинских мужиков?» — «Они в Летней Амынье мясо варят», — отвечает.
Узнал Печенкин, где Нефедков со своими, и туда поехал. Там их и застал. На дворе, около избушки, никого не было, а дым из трубы идет, значит, все в избушке. Вот и окружили избушку. Печенкин выстрелил. В избушке все испугались, за печь попадали. Нефедков выскочил — и на Печенкина, схватился за его ружье. Печенкин был очень подвижный, а Нефедков — здоровый мужчина. Печенкин видит, что ему самому не справиться с Нефедковым, и кричит: «Что смотрите, не стреляете!» Николай Иванович Алчин и выстрелил в спину Нефедкову и убил его. Другие из избушки повыскакивали, и их тоже кого застрелили, кого шашкой порубили.
Все это я слышал от пашнинских мужиков, которые там были и живы остались.
А через некоторое время, когда пришел отряд красных и Печенкина с бандой стали преследовать, они приехали к нам в Летнюю и решили здесь поспать, отдохнуть. Они появились к вечеру, правда, нас никого не тронули, но сказали, чтобы никто никуда не ездил. А мы подумали-подумали и решили послать дедушку Проню в Леуши, где стоял отряд, сказать про Печенкина.
Дедушка Проня уехал, а к утру отряд красных уже был на северной стороне Тумана (на нашей стороне). И решили они с мыса идти в деревню пешком, это километров пять будет, окружить деревню и взять Печенкина.
Но ночью Степан Сафроныч Новоселов и Печенкин решили пройтись по деревне. Вокруг деревни были большие поля. А на мысу у нас лошади паслись. И когда лошади учуяли чужих, то табуном через поля прибежали в деревню. Печенкин и Степан Сафроныч сразу поняли, что здесь что-то неладное. Лошади зря тревогу не поднимут, своих не испугаются. Прибежали в дом, разбудили спящих и говорят: «Лошади что-то чуют, фыркают, может, отряд идет. Давайте скорее поедем». Попадали на лодку и поехали на ту сторону Тумана. А отряд деревню окружил, стрельба началась. Мы повыскакивали из домов, кричим: «Уехали они!» Из отряда начали по ним стрелять, а они уже на половине Тумана, разве их сейчас достанешь. А осенью помаленьку мужики из банды домой пошли. Первым Николай Иванович домой явился, затем Зайчик (Шеншаров), а потом и Степан Сафроныч. Фирулев ниигатский ушел к себе в Нингатью, где его потом учинские ребята прямо на месте убили. Степана Сафроныча арестовали, и его повез в Уват Ананий Карымский — милиционер (кличка его Черный). Но когда он приехал назад, то сказал, что до Увата арестованного не довез, так как Степан Сафроныч хотел убежать от него, и он его убил. Николай Иваныч и Зайчик — Шеншаров долго дома жили. Их забрали в 1937 году. Когда забирали Зайца, то его сын бросился на милиционера с топором, и его забрали вместе с отцом. Тогда же в 1937 году забрали и Ваську Осихина, который Нефедкова выдал.
А Печенкина той же осенью 1921 года убили в деревне Исаевой, что находится в полукилометре от Пелыми. Он пробрался в Пелым, но его там узнали, и он побежал через речку Пелымку в Исаево, но провалился в воду. Выскочил, обмерз, не мог бежать, тут его и убили.
(Воспоминания Семенова Н.А. записала О.А. Кошманова)
