В.В. Бартенев
Обдорские инородцы разделяются на кочевников и рыболовов. Большинство кочевников — самоеды, большинство рыболовов — остяки. Кочевники живут гораздо лучше рыболовов: кроме оленеводства, которое само по себе дает значительные выгоды, они занимаются еще охотой на пушного зверя. Только в том случае, если самоед разорится и потеряет своих оленей, он переходит к рыболовству, которое, таким образом, является вторичной формой экономической культуры, своего рода прибежищем инородческого пролетариата. Самоеды кочуют с оленями по одному и тому же определенному направлению: весной они. идут на север, к берегам Ледовитого океана, где летом прохладнее и олени менее страдают от комаров, мошек и паутов (оводов). Осенью стада оленей сами поворачивают на юг к Обдорску и дальше на юго-восток к верховьям р. Полуя в смешанную полосу тундры и лесов. Здесь кочевник и его олени не так страдают от морозов и буранов, да и больше топлива. Самоеды разделяются на каменную самоядь (Камень — Уральские горы), кочующую летом к Карскому морю, и низовую самоядь, кочующую к Тазовской губе. По пути самоеды ставят капканы для зверей (лисиц, песцов, росомах, волков). Мне говорили, что капканы каждый может ставить где угодно, и брать из капкана может всякий, даже из чужого.
Летом охотятся также и на дикого оленя в тундре, а по берегам океана промышляют и белого медведя, шкуры которого приходилось видеть в Обдорске (цена невыделанной шкуры от 40 до 70 руб.).
Промысел этот вовсе не такой опасный, как может показаться. Завидя человека, зверь встает на задние лапы и ждет. Самоед подходит и стреляет ему под левую лопатку. Если охотник и промахнется (самоеды, вообще, прекрасные стрелки) и медведь кинется на него, то нужно бросить ему мохнатый гусь. Медведь с остервенением начинает рвать гусь, а тем временем охотник успеет зарядить ружье другой раз.
Ружья большей частью старые, кремневые, хотя попадаются иногда даже скорострельные. Остались в употреблении еще и луки большие (в рост человека). Нужна большая сила и уменье, чтобы спустить стрелу с железным наконечником (раньше были костяные) и оперенную с другого конца. Стрела около 1 ½ аршина длиной.
Из лука можно убить даже медведя. В настоящее время луки употребляются больше взамен капканов. Большой лук настораживают в таком месте, где проходят звери. Зверь задевает за веревку, привязанную к тетиве, и стрела спускается. Стрелы употребляются раздвоенные, в виде вилки, и зазубренные. Лук ставится больших размеров, и сила удара очень велика. Если человек случайно напорется на такое приспособление, то результатом является смерть или увечье на всю жизнь. Но такие случаи бывают очень редко, так как луки ставятся на таких местах, где люди редко ходят. В Обдорске есть, впрочем, одна женщина, которой стрела раздробила голень, и она охромела.
На море промышляют моржей и морских зайцев (род тюленя). Их бьют для жира (ворвань) и для ремней. Моржовые ремни очень толсты, но не так прочны (скоро перегорают), как заячьи, отличающиеся необыкновенною прочностью. Во время своих кочевок самоеды очень часто находят мамонтовые клыки, которые они потом привозят на ярмарку в Обдорск.
И так всю жизнь проводят самоеды, кочуя по тундре. В начале ноября, как только станут реки, самоеды подходят к Обдорску и идут в лесистую местность верховьев р. Полуя на зимовку. В январе они являются в Обдорск на ярмарку и для положения ясака. Ясак должны представлять ватажные старшины, каждый со своей ватаги (самоеды разделяются на несколько родов, каждый род имеет свое название; русские зовут самоедский род ватагой). При сборе ясака старшины (выбираемые самоедами из своей среды на три года) часто эксплуатируют своих сородичей: напр., внесет старшина ясак за бедного самоедина 7 руб. с души, а потом требует с него вдвое. Вообще, нужно отдать должное самоедам, что они тоже не прочь эксплуатировать свою братию. Самоеды и водкой торгуют, и отдают в рост. За одного оленя, отданного в долг, самоед требует двух. Быт самоедов, их жилища, пища, домашняя обстановка были уже много раз описаны, и потому не буду об этом говорить. Замечу только, что их обстановка вовсе не так негигиенична, как это может показаться. Об одежде я уже говорил. Одежда прекрасно приспособлена к климату и условиям жизни в тундре. Малицу и пимы с чижами самоеды надевают обыкновенно на голое тело. Живот и верхняя часть ног защищается еще кожаными штанами. Я сам иногда носил малицу на голое тело и нахожу это довольно удобным: испарина не остается на теле и на белье (потому что и белья-то нет), и вообще как-то легко себя чувствуешь. Самоеды довольно опрятны: приехав на место стоянки и разбив чум, они на ночь одевают другую одежду, а старую выколачивают на морозе, чтобы избавиться от насекомых. Оттого у самоедов их гораздо меньше, чем у остяков, которые спят в том же платье, что и днем носят, и буквально обсыпаны вшами; на иного остяка противно смотреть, особенно когда он занят охотой на этих насекомых, разгрызая их зубами и даже съедая. Пища самоедов тоже хороша: сырое мясо и рыба очень полезны для здоровья и вкусны. Оленья кровь, которую пьют самоеды, рекомендуется как средство от чахотки. Жилища самоедов — чумы, как известно, представляют конусообразную палатку с отверстием наверху для дыма. Чум покрывается летом тиской (берестяным ковром), а зимой — нюгой (ковром из оленьей шкуры). Чум прекрасно вентилируется, и в нем никогда не бывает затхлого и спертого воздуха. Неудобство чума — дым, который иногда наполняет его весь, хотя чаще он только сверху. Да еще то, что когда горит костер, то около него жарко, а подальше к краю чума — холодно. Впрочем, если туда подложить побольше шкур, то не дует, и сидеть, даже лежать довольно тепло и удобно. Неудобства эти не особенно, впрочем, велики; мне приходилось иногда сидеть в чуме, раз даже ночевать, и я нахожу, что там довольно хорошо. Да и много ли времени приходится оленщику проводить в чуме: большая часть жизни проходит на открытом воздухе, в езде. К холоду самоеды привыкают с самого детства: ребятишек они возят с собой в особых ящичках, куда кладут [их] спеленатыми. Надо ехать — положат ящичек с ребенком на нарту и привяжут его ремнем, чтоб не свалился по дороге; а приехали в дом — поставят куда-нибудь в уголок.
Вообще, если самоед живет обеспеченно, т. е. имеет достаточно оленей да порядочный промысел пушного зверя, то он всегда здоров, как бык, и не имеет ни малейших признаков вырождения или вымирания.
Самоеды и остяки все большие любители водки. Непьющих между ними нет. Пьют и женщины, и даже дети. Как напьются, так и запоют. Определенных песен у них нет, они поют про все, что только придет в голову и что перед глазами. Мотивы тоже уловить невозможно: просто какое-то дикое гортанное завывание. Пьянство у инородцев пороком не считается. Пьяный идет смело по улице и орет во все горло, чтобы все видели, как он счастлив. Смерть в пьяном виде считается самою блаженною смертью. Только у верховских остяков за Березовым есть свои песни с определенными словами и мотивами, монотонными и заунывными. У верховских остяков есть и свой национальный музыкальный инструмент — лебедь, вроде гуслей.
Многие из остяков и самоедов курят, но большинство «кладут за губу табак, смешанный с чагой». Оба инородческих племени придерживаются многоженства, безразлично крещеные или язычники. Обыкновенно бывает две жены, одна старая, другая молодая. Многие живут с одной женой, так как не всякому по средствам взять другую. За жену приходится платить родителям довольно значительный калым (от 100 до 200 руб.). Поэтому отец, имеющий много дочерей, — богатый человек.
Бедный самоед часто отдает в виде калыма все свое имущество и поступает к своему тестю на положение работника.
VI
Самоеды-монголы отличаются от остяков-финнов своим характером: самоеды менее экспансивны, неразговорчивы, держат себя с оттенком сурового достоинства. Остяки, наоборот, народ экспансивный, веселый, болтливый и не лишенный остроумия. В остяцком языке, гораздо более богатом, чем самоедский, очень много различных юмористических оборотов. Они метко подмечают смешные стороны в человеке и вообще мастера давать характерные прозвища. Остяки, кажется, более способны к учению, чем самоеды. Те инородцы, которые получали образование, хотя и не представляли из себя ничего особенного, но были немногим ниже среднего уровня русского населения.
Впрочем, о способности инородцев к умственному развитию нельзя говорить ввиду того, что слишком мало для этого делалось.
Остяки преимущественно рыболовы, но кое-кто из них занимается оленеводством. Больших стад остяки не держат и употребляют своих оленей преимущественно для земской гоньбы. Юрты остяков расположены по берегам Оби и бывают двух родов: зимние и летние. В зимних юртах остяки живут зимой и здесь держат гоньбу и отчасти ловят сквозь проруби рыбу до января или начала февраля.
После этого времени рыба в Оби пропадает от замора воды. Замором воды называют местные жители какое-то изменение ее, в силу чего она приобретает неприятный вкус и делается негодной для питья; рыба в ней дохнет. Причина замора, кажется, не открыта, хотя существует несколько гипотез для объяснения этого явления. Известно только, что замор идет сверху реки и обратно «живая» вода приходит тоже весной сверху.
Летом остяки переселяются поближе к Оби и ставят чумы, а иногда и юрты у рыболовных мест и ловят рыбу. Рыбу они сдают русским промышленникам, которые тут же поселяются на весьма тяжелых для остяков условиях. Русские держат остяков в руках и не позволяют им продавать рыбу другим.
Если вы, проезжая летом по Оби от Березова, встретите остяка, быстро скользящего на своей душегубке, Нагруженной рыбой, и крикните ему: «Там-хой, тыния хул!» (человек, продай рыбы), то почти наверное получите в ответ: «Андам, ан тынилам!» (нет, не продам).
Остяцкая юрта представляет из себя небольшой бревенчатый домик с плоской крышей, на которой кладется дерн. Иногда вся юрта состоит из одного помещения — жилой комнаты, но чаще всего есть еще небольшие холодные сени и маленькая кладовая.
Обстановка юрты очень убогая и неуютная. По стенам широкие нары, устланные травяными плетеными циновками (тагар — цена 70 коп.— 1 руб.) и оленьими шкурами. Окно вместо стекла заставлено льдиной, довольно хорошо пропускающей свет. Остяки находят, что льдина лучше стекла, дешевле, теплее и не замерзает. Когда льдина покроется инеем, то ее отскабливают; и она становится! Совершенно прозрачной, между тем если стекло обмерзнет, то его не отскоблишь. Если льдина от таяния и скобления сделается слишком тонкой, то ее всегда можно переменить. В углу юрты находится чувал (очаг) с прямой трубой, закрываемый снаружи куском дерна на длинной палке. На палку, прикрепленную поперек трубы, остяки одевают деревянный крюк, на котором подвешивают котлы и чайники. Здесь остяки готовят себе пищу: варят рыбу, которую потом сваливают в маленькие корытца такого вида, как употребляемые у нас для стирки белья; только меньше. Из этих корытцев они и едят. Сами поедят, а остатки дают собакам, которые едят из того же корытца, причем вылизывают его дочиста, так что и мыть не надо посуды, что, конечно, представляет своего рода удобство, но мало понятное европейским хозяйкам. На том же чувале остяки кипятят чай и варят бурдюк. Для приготовления бурдюка в кипяток кладут муку, мясо, жир. Тут же пекут лепешки из ржаной муки, втыкая их на палочках в землю у самого огня. Кроме того, конечно, едят мясо и рыбу в сыром виде.
Остяки живут очень грязно: в юрте постоянно воняет рыбным жиром, дымом и еще чем-то кислым. Грязь повсюду. Неприглядную картину представляет юрта, когда вы в нее войдете: по нарам сидят и лежат какие-то грязные, всклокоченные фигуры, прикрытые прокопченными, запачканными и ободранными шкурами. По полу вместе с собаками ползают ребятишки, часто совершенно голые.
Женщины всегда заняты каким-нибудь делом: или шьют что-нибудь оленьими жилами или возятся с детьми, или стряпают, или плетут циновки (тагары). Летом остяки выглядят несколько лучше: шалаши, чумы и юртишки, рассыпанные среди кустов и зелени по берегу многоводной широкой Оби, нашесты для вяленья рыбы, просушиваемые сети, легкие лодочки, костер на берегу, наконец, сами остяки, всклоченные или же с длинными косами (мужчины и женщины), перевитыми тесемками, — все это представляет картину оригинальную и своеобразную по своей дикости. Точно переносишься куда-то в Америку (какою представлял себе ее прежде по романам Купера и Эмара), среди вигвамов индейцев. Хорошо бывает в ясное «погодье», когда солнце ярко освещает всю эту картину, выйти из каюка на берег после долгого путешествия по воде. Остяцкие станции (станки) расположены на расстоянии в 20—30—50 верст. Разложишь на берегу костер и в остяцком котле, начисто вылизанном собакой, сваришь себе рыбы.
Среди этих дикарей всегда чувствуешь себя хорошо. Остяки очень добрый и честный народ. Когда я возвращался из Обдорска, то пока ехал по юртам, я мог оставлять свои вещи на улице, не опасаясь кражи. И только когда начались русские поселения, то нужно было посматривать, чтобы чего-нибудь не стащили. Остяки часто ловят рыбу, соединяясь для того в небольшие артели, человек в пять-шесть, не больше. Больших неводов они не употребляют, а маленькие сажен до 150—200, не больше.
Улов делят поровну между участниками, мало разбирая, кто что дал для промысла из «орудий производства». Артели эти всегда работают на русского или зырянского промышленника-скупщика. Очень редко более богатый остяк нанимает работников, хотя бывают и такие факты. Большинство работников, нанимающихся на рыболовные заведения к обдорянам,— остяки, не имеющие средств самим обзавестись хозяйством. Как рыболовные рабочие остяки не лучше русских. При неводьбе большими неводами от главного распорядителя неводом (башлыка) требуется большое уменье и опытность, за что ему платят дороже, чем обыкновенным рабочим. Башлык получает 40—60 руб., между тем как средняя плата обыкновенного рабочего около 20 руб, за лето.
Остяки, почти никогда не бывают башлыками. Кроме того, они очень неопрятно готовят рыбу (солят и вялят). Зато в единоличной ловле на лодочке с колыданом в руках остяки не знают себе соперников. Вообще, они прекрасные; гребцы; на маленькой «моржовке»-скорлупке, сшитой ивовыми прутьями, остяк смело пускается по Оби, несмотря ни на какую бурю. Уверяют, что на остяцкой моржовке в бурю гораздо безопаснее, чем на большом паузке или каюке.
Кроме рыбной ловли, остяки летом держат земскую, гоньбу, право на которую сдается правительством с торгов. Гоньба эта (зимой на оленях, а летом на лодках) служит для них порядочным подспорьем, хотя часто отрывает их от работы и бывает иногда очень тяжела. Правом проезда на казенный счет, вообще, порядком-таки злоупотребляют, так. что часто подводчики-остяки жалуются, что им просто некогда рыбу ловить.
VII
Как самоеды, так и остяки — язычники и до сих пор свято чтут своих шаманов и соблюдают свои древние религиозные обычаи. Правда, значительная часть инородцев крещена. Но в душе они все остались прежними язычниками, и 180-летняя деятельность православной низовой миссии не произвела на них почти никакого влияния. В настоящее время центром миссионерской деятельности сделан Обдорск (раньше был Сургут), В Обдорске живет настоятель миссии, два священника — помощника, диакон, два псаломщика и толмач. Толмач особенно необходим для миссии, так как ни один из ее членов за весь период существования этого учреждения не знал местных инородческих языков. Исключением был священник Вологодский (жил в 20-х или 30-х гг. нашего столетия), знавший язык верховских остяков, в стране которых он вырос. Он, между прочим, составил остяцкий словарь и отправил его в Академию наук, но Академия признала этот труд негодным. Был еще священник Николай Герасимов — природный самоедин; этот, конечно, знал по-самоедски. Вообще, чтобы знать инородческие языки, надо самому быть либо инородцем, либо местным уроженцем.
Этим требованиям удовлетворить легко — стоит только родиться в Обдорске; но, конечно, этого недостаточно, чтобы быть хорошим миссионером. Большинство миссионеров — приезжие. Между ними попадаются иногда довольно способные личности, но способности свои они, к сожалению, не применяют к изучению инородческих языков и вообще какому бы то ни было исследованию жизни инородцев. Толмачи берутся из местных жителей, хорошо говорящих по-остяцки и по-самоедски, но совершенно не образованных (не выше самих остяков) и даже малограмотных. В миссионерской деятельности вообще известны три схемы:
1) система разъездов по становищам дикарей с целью проповеди и совершения богослужения и треб — это наиболее древняя система, завещанная нам еще от времен апостолов;
2) устройство школ и интернатов для обучения и воспитания инородческих детей для того чтобы вличть на дикарей с самого раннего возраста и вместе с тем, чтобы развить их и подготовить к восприятию христианского учения, наконец:
3) устройство образцовых колоний, ферм, в которых дикари кроме чисто школьного образования могли бы еще практически ознакомиться с формами высшей экономической культуры. Это, между прочим, делается некоторыми католическими миссиями в Африке.
В Обдорске приняты разъезды по инородческим юртам и, кроме того, есть еще миссионерское училище. Что касается разъездов по Обдорскому краю, то достаточно взглянуть на карту северной части Тобольской губернии, чтоб убедиться в бесплодности этого занятия. И.П. Росляков в своих статьях «Обдорская миссия и ее деятели», помещенных в «Сибирском Листке» за 1894 год, указывал на то, что миссионерам пришлось бы держать целые табуны оленей и целый флот каюков, если бы они захотели объехать хоть два-три раза в год всех инородцев.
Деятельность миссионеров во время разъездов сводится к совершению богослужений на непонятном для инородцев языке, к проповеди (очень редко) через малограмотных толмачей и к совершению треб, значение которых для дикарей довольно темно.
Есть некоторые переводы на остяцкий язык из Св. Писания, молитв и богослужения, но переводы эти довольно плохи, за исключением некоторых, сделанных Росляковым (местный уроженец, теперь заведующий Обдорской метеорологической станцией). Нужно сказать, что многие места молитв совершенно непередаваемы в переводе на остяцкий и особенно на самоедский языки.
В Обдорском миссионерском училище не учится ни одного остяка и ни одного самоеда. Причина тому очень простая: инородцы не понимают по-русски, а миссионеры не понимают местных инородческих языков В школе поэтому учатся только русские и зыряне, так же как и в сельской обдорской школе. Последние пять лет преподавание было поставлено очень хорошо, так как заведовал миссионерской школой священник вполне подготовленный (кончил курс в Омской учительской семинарии и около 10 лет был сельским и городским учителем до своего посвящения) и преданный своему делу.
В прежние времена иногда выдавался какой-нибудь миссионер, который брал себе на воспитание двух-трех остяцких сирот. Но это бывало редко; обыкновенно если миссионер и брал к себе какого-нибудь остячонка, то держал его у себя на побегушках, хотя и требовал себе денег за «воспитание пансионера».
Наконец, третий способ миссионерской деятельности — устройство колоний и насаждение среди инородцев высшей экономической культуры — почти невозможен в Обдорске и, конечно, вовсе не применяется в настоящее время. (Горе в том, что в Обдорске невозможно земледелие. Это не то, что где-нибудь в Африке, где католические миссионеры могли завести целые плантации, ввести культуру различных новых растений и вообще устроить новые фермы, на которых занимались бы чернокожие воспитанники.)
Такой миссионерский пункт не может приносить громадную пользу, служа рассадником высшей культуры. Введение новых культур увеличит благосостояние дикарей и создаст почву для благотворных влияний духовного характера. Известно, что прогресс в умственном отношении может, в сущности, быть только при оседлой жизни с ее правильностью и удобствами, а также с тою тесной связью между материальной и духовной культурой, которую она всегда дает. При невозможности земледелия, а тем более обрабатывающей промышленности, обдорские инородцы, стало быть, лишены прочного базиса для прогресса в духовном отношении. О кочевниках-самоедах и говорить нечего — при кочевой жизни, хоть десятки тысяч лет пройди над головой оленевода, все он останется таким же, каким был.
Что касается остяков, то их рыболовство тоже не особенно благоприятно для прогрессивного движения, тем более что оно поставлено в самые тяжкие условия. При теперешней экономической зависимости остяков о прогрессе и думать нечего.
Но даже если бы остяков освободить от их задолженности, ввести хорошо поставленную (как в Датской Гренландии) казенную продажу предметов первой необходимости, то и тогда еще много пришлось бы повозиться над цивилизацией этого народа. Дело в том, что остяк, как и всякий дикарь, обладает чертой характера, которую Спенсер называет импульсивностью. Остяк живет данным моментом и весьма непредусмотрителен. Деньги, заработанные сегодня, завтра же пропиваются. Делать запасы рыбы на зиму остяку очень трудно. Остяк ловит сколько ему нужно на ближайшее будущее. Поэтому он летом сыт, а зимой сидит впроголодь. Да и само по себе рыболовство в Обдорске поставлено так плохо, в силу экономической зависимости от крупных тобольских промышленников, что даже из русских никто одним рыболовством не живет. Жить можно только соединяя с рыболовством еще и торговлю, т.е. эксплуатируя не только природу, но и человека.
За всем тем я нисколько не отрицаю, что для остяков можно бы сделать кое-что в указанном направлении. Среди немногочисленной обдорской интеллигенции возник такого рода проект: устроить школу с интернатом. Бедные остяки могли бы отдавать туда ребятишек. В Обдорске почти все дети занимаются нищенством и живут в самых неблагоприятных условиях; родителям они все равно мало пользы приносят. Спервоначала можно было бы просто покупать детей для школы, как это вообще практиковалось раньше. Зимой в школе будут идти занятия на остяцком языке.
Людей, годных для этого дела, найти в Обдорске можно, если только действительно захотеть. На лето же можно отправлять ребятишек на рыболовное заведение к какому-нибудь промышленнику. Конечно, надо выбрать такого, который бы не эксплуатировал труда детей, а давал бы им работу по силам и вообще обращался с ними гуманно. Такого человека тоже можно найти в Обдорске (опять-таки если захотеть поставить дело серьезно, а не так, что дела никакого нет, а есть только многоглаголивые отчеты С дутыми, ничего не означающими цифрами о том, напр., что столько инородцев крестилось, столько-то обвенчалось и т. д.).
Живя в школе, в благоприятной для их духовного развития обстановке и работая вместе летом на промыслах, остяцкие дети вышли бы не такими, как их забитые и часто пропившиеся родители. В школе укрепилась бы между ними товарищеская связь, развилась бы привычка к совместной работе, и из школы остяки могли бы выходить готовыми рыболовными артелями. Конечно, требовалось бы еще законодательное вмешательство для облегчения положения остяков, но тогда оно могло бы принести несомненную пользу, так как встретило бы в самом населении достаточную подготовку для самостоятельной жизни.
При теперешнем же уровне развития остяков трудно даже придумать меры для их поднятия. Объявить ничтожными их долговые обязательства не имеет смысла, так как они большей частью не оформлены, да в своих теперешних видах и ныне все равно законом не признаются, а существуют de facto. Наделить остяков рыболовными угодьями? Но ведь и так вся земля по закону им принадлежит!
Если брать одну лишь юридическую сторону дела, то остяки являются крупными собственниками, своего рода лэнд-лордами, у которых русско-зырянское население только арендует землю. А между тем этот лэнд-лорд ходит ободранный хуже последнего санкюлота.
Продолжение следует…
