Спасение геофизических мозгов
Муртаев И.С.:
Сейчас я понимаю: если бы не было приватизации, а вернее, той вакханалии, которая была, мы бы не имели то, что сейчас имеем. У нас же была первобытная геофизика! Ну что такое — «Прогресс»? Что такое кабели? Что это — сейсмика, что ли? «ПС-2000» — эти гробы, вот такие ящики, штук 50 стояло, в здание ВЦ еле вмещались — пять «ПС-2000»! А когда пришли эти — в тысячи раз мощнее, вот такой блочок, — мы посадили туда всю камералку. А программные средства, а геодезия? Ну, все надо было перевооружать. Это же совершенно другая техника. И это же не просто прихоть — необходимость! Задачи стали сложнее, тоньше. Изменился и еще один очень важный момент: раньше государство финансировало эти работы, и по времени объекты были очень растянуты, а по сути дела задача была примитивная: проследить геометрию основных опорных отражений, нарисовать карты. Денег было много, даже наказывали, если, выполнив план, не полностью осваивал деньги — то есть некуда было деньги девать! Сейчас у акционерных компаний таких денег нет, поэтому каждая скважина или куст скважин должен попадать, куда надо. А пласты и пластики, которые мы сейчас подсекаем, они просто на грани фола. Очень важно правильно истолковать наши загогулины, построить нормальную карту. И естественно, каждый прокол наш… Худшей рекламы быть не может! Поэтому сейчас собираем весь интеллектуальный потенциал, который остался, довольно небольшой потенциал, к сожалению. Стараемся, пока они живы, использовать. Эпоха Горбачева — Ельцина пронеслась, как ураган, кадров не стало, возраст наших интерпретаторов-обработчиков велик. И если они сейчас не передадут эти знания молодежи… Ситуация просто катастрофическая. Мы прикинули: старших геофизиков, способных на современном уровне обработать и интерпретацию дать, в России осталось человек 110-120. Причем возраст у них далеко за пятьдесят.
На сегодняшний день Хантымансийскгеофизика — предприятие, которое ничем не отличается от западных современных мощных компаний типа «CGG» и других такого же рода. Единственное наше отличие в том, что западные компании, в основном, занимаются сбором данных, обработкой их, а интерпретацию нефтяные компании берут на себя. В этом плане мы несравненно сильнее их. И вообще, считаем, что, если забрать у нас интерпретацию, мы превратимся просто в мышцы: переставили приборы, установки, прорубили просеки, собрали камни, ну, обработали — больших усилий не надо, машина все сделает… Если интерпретации нет, то это уже малоинтересно. Но есть и другая причина. Поскольку эти западные компании работают то в Африке, то в Индии, то в Венесуэле, то еще где-нибудь, естественно, их специалисты этих бассейнов не знают. А мы исторически привязаны к Ханты-Мансийскому округу и южной части Ямальского автономного округа, и наши люди блестяще знают геологию и особенности геологического строения, и у них сформировались свои представления о модели, и эту модель они ежегодно совершенствовали, вносили туда новые, новые и новые данные, этот процесс продолжался у них 25, 35 и даже 40 лет — уровень интерпретации очень высокий. Но в связи с тем, что Ханты-Мансийск — это столица округа и новые власти начали строить структуру управления округом такую же, как и в области, в администрацию потребовалось огромное количество грамотных людей. Таких людей в городе не было. И новые департаменты оказались заполнены геофизиками, поскольку у них очень высокий образовательный ценз — шли нарасхват! А у нас — очень большие потери в таком сложном деле, как интерпретация. Много людей ушло позднее, потому что мы не могли выплачивать зарплату по два, по три, доходило и до восьми месяцев. Потому что нефтяники, когда финансовое положение у них резко ухудшилось в связи с падением цены на нефть, особенно в 98-м году, не могли и не хотели расплачиваться по году, два, даже до трех было. Но мы не только теряли специалистов…
Бобрышев А.Н.:
После развала Главтюменьгеологии ОАО «Ханты-мансийскгеофизика» является, пожалуй, единственным предприятием, которое смогло не только выжить в новых условиях, но и существенно укрепиться — в силу того, что здесь у руля стояли люди, которые видели свое будущее в развитии фирмы. Я, к сожалению, в начале 90-х вообще из геологии и геофизики ушел: жизнь стала тяжелой, все рушилось… Кругом происходили очень трагичные события. В 93-м вернулся в Ханты, здесь еще не работал (где тогда работал и вспоминать неинтересно — в торговле), но осталось очень много знакомых (все-таки 8 лет я в тресте трудился, начинал здесь) — и как бы со стороны мне пришлось наблюдать за совершенно отчаянным положением, в котором оказалась Хантымансийскгеофизика. Очень тяжело жили. Но тем не менее каким-то совершенно невероятным в этих условиях образом удалось перевооружить предприятие, полностью перейти на лучшие на мировом рынке системы регистрации, приобрести новейшие вычислительные обрабатывающие комплексы… И этим сохранить фирму, хотя тогда же кадровый состав потерпел существенный урон. Не только я менял профессию, и ушли многие ведущие, ключевые специалисты. Это тоже было страшнейшее потрясение для фирмы. Тем не менее костяк остался. Времена тяжелые прошли. И фирма сумела не только с честью выйти из всех этих бурных событий, но даже в какой-то мере приблизиться к процветанию.
Я, конечно, очень скучал по геофизике: все-таки стаж профессиональный был уже 18 лет… И поэтому на предложение Исы Султановича вернуться отреагировал мгновенно и не задумываясь. В чем-то потерял, но… Где-то теряешь, где-то находишь. Здесь по крайней мере видишь будущее свое. Кто-то смог реализовать себя в других вещах. Многие из наших специалистов перешли работать в научно-аналитический центр рационального природопользования при администрации округа и, в принципе, занимаются близкими вещами. А я в течение четырех лет сильно оторван профессионально был, понимал: еще несколько лет, и вообще забуду, что такое геофизика, а этого очень и очень не хотелось. Но, к счастью, когда вернулся, ощущения, что отстал, не было, скорее, показалось что за эти годы немногое изменилось. Конечно, шел процесс освоения новых систем, сильно пострадал кадровый состав. Но чувство неудовлетворенности и сейчас не проходит. Потому что геофизика — это постоянно развивающаяся отрасль, — если достиг какого-то рубежа, то становится только виднее, что нужно дальше идти. Это хорошее чувство, оно должно всегда быть. Как-то Иса Султанович на одной из планерок, когда я сказал, что у нас неплохо получается, еще поискать, у кого бы так получалось, заметил: «Самолюбование очень опасная вещь!» Это действительно так. Если что-то сейчас и получается, то это не предел. Обработка, на¬пример, делается по классическому сценарию, но классический сценарий позволяет углубиться в любую из сторон от стержня очень далеко, и это может обеспечить качественный скачок.
Сейчас у нас очень тяжелая кадровая ситуация — тут уж, точно, гордиться нечем. Интерпретацией занимаются люди, средний возраст которых 50 лет. Абсолютно выбито среднее поколение. Есть ветераны-геофизики и относительно молодые специалисты. И главная проблема — быстрее поставить новое поколение на твердые ноги. Для этого надо, чтобы они всё прошли, а сейчас это далеко не так просто, как в 70-е годы. Сейчас человеку год посидеть на так называемой типовой обработке — мало. С одной стороны, люди более глубоко знают каждый отдельный этап, с другой — всего в целом не представляют.
Какая может быть удовлетворенность при такой ситуации? Кто-то уходит на пенсию, а заменить-то некем.
Зоммер Б.К.:
Бывший вычислительный центр (ГВЦ), где я начинал работать, был, пожалуй, самым мощным в Союзе.
И вот когда наш вычислительный центр передали в ведение ЗапсибРИВЦа (у нас геолком ханты-мансийский, там геолком тюменский), тамошнее руководство геофизику посчитало для себя лишней. До этого мы уже неоднократно встречались с Игорем Цибулиным, обсуждали его переход к нам — он чувствовал себя там липшим. И вынашивали планы, что можно предпринять в такой ситуации: в Тюмени невостребованы оказались специалисты, а в Ханты-Мансийске свои сложности (отсутствие жилья и его страшная дороговизна) — сюда мы просто не можем приглашать людей, приглашаем единицы, а нужны десятки! И вот Игорь Цибулин мне позвонил: «Готовится приказ о нашем сокращении». Я говорю: «Подожди полчаса». Пошел к Муртаеву: «Вот, Иса Султанович, там разгоняют к чертовой матери, спасти можем только мы. Давайте выберем лучших, ядро, с которого начнем создавать». Муртаев думал две минуты. Потом сказал: «Что мы будем отбирать, люди — не фрукты. Берем всех, кто пожелает». Я тут же позвонил Цибулину. На следующий день вылетел в Тюмень. Все эти люди собрались, я осветил ситуацию. 95 процентов перешли к нам и образовали Центр анализа геолого-геофизической информации — ТТ АГГИ А потом произошло очень значительное расширение, много людей еще пришли работать. Здание для них купили в Тюмени. Бывшее общежитие, заброшенное, туда вообще было страшно заходить, особенно в те годы, когда даже с центральных улиц помойки не убирались. Кошмарные были условия. Выкроили сумму, подыскали другое здание. Сначала в первом микрорайоне, но его еще надо было доводить до ума, да и далеко. А потом Мегеря нашел вот это здание, бывший Минлесдрев — мы купили третий этаж, там разместилась Туринская экспедиция. Но целый этаж — многовато для экспедиции, пол-этажа отдали ЦАГГИ. Они очень быстро переросли свои объемы, пришлось купить для них половинку четвертого этажа. А сейчас ЦАГГИ и эти объемы перерос, будет частично переселяться в наш дом по Пермяковой. Решается вопрос о прокладке оптико-волоконного кабеля, для обеспечения связи двух частей вычислительного центра.
Мегеря В.М.:
Создать вычислительный центр в Тюмени — это тоже была идея Исы Султановича. В свое время он предлагал Юрию Михайловичу Чемякину, который тогда был начальником ГВЦ Главтюменьгеологии, войти в наше объединение, акционироваться и работать совместно — тот не захотел, искал самостоятельности. Это привело к тому, что в дальнейшем для геофизики ГВЦ пропал. Но мы создали ЦАГГИ, где работают бывшие сотрудники того же ГВЦ. Камералки нашей экспедиции тоже перешли в ЦАГГИ, но, поскольку мы с вычислительным центром практически единое целое, разрыва между полевыми и камеральными работами у нас нет.
Цибулин И.Л.:
Я считаю себя человеком достаточно логически мыслящим, и это просто удивительно для меня: страна, которая живет, в основном, сырьем, начинает «реформирование» с отрасли, которая занималась подготовкой сырьевой базы! Как можно понять заявление министра топлива и энергетики (раньше оно называлось Миннефть, потом создали Минтоп): «А зачем нам геологоразведочные работы? У нас запасов нефти хватит еще на 30 лет!» Вот только за эти слова этого министра не то что снимать, его под суд отдавать нужно было, ведь человек-то государственный! «На 30 лет хватит запасов» — для чего? Для того, чтобы добычу свести до нуля, то есть все выкачать? А дальше что? После нас хоть потоп? Вот эти ребята, которые пришли, они примерно так и рассуждали. Ну и когда начался развал геологической отрасли, сервисные структуры, работавшие в этих организациях, зависли, в том числе и наш ГВЦ прекратил свое существование. Тогда я и вышел на главного инженера Хантымансийскгеофизики Зоммера. Он на ГВЦ сам прежде работал, ему не надо было ничего объяснять, он знал, какие люди туда отбирались. Занимался подбором лично главный геофизик главка Лев Григорьевич Цибулин, просеивал и отбирал лучших из молодых специалистов. В Ханты- мансийскгеофизике моментально среагировали и ответили: «Мы берем всех!» «Мы берем всех!» — это меня поразило. Мне уже и деваться было некуда, пришлось уходить вместе со всеми, хотя я-то уже начинал работать в Ямалгеофизике. Тут же было при¬нято решение о создании ЦАГГИ.
Но быть директором я отказался: не люблю административную деятельность. Зоммер мне сказал: «Ну, тогда директора ищи сам!» Такая вот задачка. Случайно я разговорился с Дмитрием Соколовым (ехали вместе), и он мне сказал, что его отец, Валерий Иванович, вернулся из-за границы, где он работал по контракту. И я сразу понял, что вот же начальник — лучше не придумаешь! Позвонил в Ханты, дали «добро», Валерий Иванович сел на самолет, полетел в Ханты — вернулся оттуда директором ЦАГГИ. Начали обустройство с маленькой комнатки в ГВЦ, размером, наверное, два на три метра, обшарпанного стола и двух полуразвалившихся стульев, для директора и для посетителя. Никакой аппаратуры, все с нуля! Но были объемы, была потребность. Нашлись средства для вложения в это направление достаточно большие средства. Люди, которые пришли из ГВЦ, быстро освоили эти пакеты импортные, и началась производственная работа. Я не могу сказать, что мы на сто процентов освоили соответствующее программное обеспечение, но минимум, необходимый для составления технических отчетов, мы общими усилиями запустили, и до сих пор оно держит нас на плаву. У нас есть достижения, но есть и очень крупные проколы. С чем они связаны — трудный вопрос. Наверное, с кадрами.
Сколько раз я наблюдал административные решения различных организаций, рассуждают так: «А чего? Нужны техника и программные обеспечения — мы купим, деньги у нас есть!» Купили технику, программное обеспечение — не работает! В чем дело? А они про третье звено забыли: про специалистов. Без них и техника, и программное обеспечение — это груда железа. А обучают работе на нем компании-продавцы очень поверхностно — знаю, сам занимался. Учат нажимать кнопки, а до сути работы — доходите сами, логические цепочки — стройте сами, это ваша задача.
Соколов В.И. :
В 91-м году я устал оттого, что моя супруга в конце каждого месяца смотрела укоризненно и говорила: «Денег опять нет». Тем более я считал, что за все полученные знания я уже отплатил государству с лихвой. Я заключил персональный контракт с австрийской нефтяной фирмой и уехал туда на работу — на четыре года. Вернулся, какое-то время побыл безработным, потом понял, что больше я уже так не могу. И в это время Муртаев меня пригласил в Хантымансийскгеофизику… И закрутилось…
Директор в таком коллективе обязательно должен быть дипломатом, потому что столько конфликтных ситуаций приходится улаживать… Иногда хочется вспылить, но я не имею такого права, я обязан терпеливо выслушивать людей, даже если они не правы, и посильно разрешать ситуации без конфликтов. У нас сейчас очень стабильный коллектив сотрудников — 150 человек.
Я пытаюсь реорганизовать наш вычислительный центр так, чтобы он стал и научно-исследовательским тоже. Хотелось бы выполнять и тематические работы. Может быть, без серьезных претензий в смысле академизма, но мы должны решать кучу проблем инженерных, до которых на производстве руки не доходят, нет кадров. Об академической науке я мало знаю, там свои законы, свои порядки и требования к людям. Исходя из своего опыта, считаю, что чисто отраслевые институты — тоже не лучший способ прогресса. Наиболее оптимален вариант, который сейчас складывается в Хантымансийскгеофизике. Все более-менее крупные западные фирмы работают именно по такому принципу. Я считаю, что при серьезных фирмах должны существовать подразделения, которые работали бы немного на перспективу, заглядывая чуть-чуть дальше сегодняшнего дня. Это мы в ЦАГГИ и пытаемся сделать.
Я испытываю гордость оттого, что работаю в Хантымансийскгеофизике. По очень простой причине.
Если запросы ЦАГГИ достаточно хорошо аргументированы, то мы не встречаем препятствий. Как бы ни было тяжело финансово, все вопросы решаются находится взаимопонимание. Нужно развивать тематические работы, у нас создан для этого специальный отдел. Расширяем производственные площади, региональный отдел переводим в новое здание. Будет он шириться, будут в нем расти группы. Получится тот самый научно-исследовательский отраслевой институт, но в рамках Хантымансийскгеофизики. Пусть он не считается институтом, но рано или поздно, хотим мы этого или не хотим, мы придем к необходимости решения этих задач, специальных, тематических. В комитете по нефти и газу при администрации Ханты-Мансийского округа сейчас находятся два крупных отчета, где систематизирована вся геолого-геофизическая информация по третьей части округа — очень приличные куски. На этом останавливаться нельзя, задумки у нас есть. Конечно, будем специализироваться. Допустим, нам нужно систематизировать информацию о фундаменте — конечно; информацию о параплатформенных образованиях — конечно. А это все, параплатформенные образования, это то, что лежит ниже второго структурного этажа, то, что считается фундаментом. Он сложен осадочными, но метаморфизованными породами. Есть масса примеров, когда там находят месторождения. Вот, например, на состоявшейся недавно научной конференции в Ханты-Мансийске был изумительнейший доклад, сделанный Воцалевским — директором нашего дочернего отделения в Твери. Он давным-давно отстрелянные профили пе-реобработал на современном уровне и достаточно убедительно, но по-новому показал, как сочленяются Западно-Сибирская плита и Сибирская платформа: Сибирская платформа на востоке выходит на тер¬риторию Ханты-Мансийского округа. Из тех отложений в Восточной Сибири добывают нефть. Значит, у нас есть основания надеяться, что если мы будем достаточно систематичны и упорны, то мы найдем нефть и там. Как только будут ресурсы людские и машинные, мы обязательно двинемся в этом направлении.
Дюге Д.:
По нашим данным, и обработка, производимая здесь, и интерпретация — самого высокого международного уровня. Имея то же программное обеспечение, что используют и многие компании в мире, российские специалисты, в частности ханты-мансийские геофизики, достигают с ним большего, идут дальше, глубже, получают более высокие результаты. Иногда нас спрашивают о какой-либо частности нашего программного обеспечения, о том, что не лежит на поверхности, интересуются, как с этим модулем работать. А, ясно, откуда вопрос! Это из России! Потому что никто в мире так глубоко не забирается. Это заставляет и наших специалистов углублять возможности нашего программного обеспечения, развивать его как бы в ракурсе пожеланий Хантымансийскгеофизики. Кое-что так и оставалось бы без изменений, если бы не было этих пожеланий российских геофизиков. Можно сказать, что интеграция достигла такой степени, что специалисты Хантымансийскгеофизики могут себя чувствовать разработчиками-соавторами наших программных продуктов. На Западе до сих пор очень мало знают о достижениях ваших геофизиков, и когда российские специалисты приезжают с такими красивыми грамотными отчетами, показывают свои результаты — это становитсярекламой для России, идет на пользу всей стране. Это полезно обеим сторонам, так как наши специалисты понимают, как далеко можно уйти с данным программным обеспечением, а для российских специалистов это как бы визитная карточка, с которой они могут выйти на международный рынок. Находясь на таком высоком уровне обработки и интерпретации, специалисты начинают понимать, что они способны на большее и выходят в большой мир. Сейчас наши российские коллеги работают и в Мексике, и в Индии, и в Нигерии.
Муртаев И.С.:
Центр в Тюмени мы создали стремительно, и он сразу с ходу приступил к работам. Сейчас трудно даже представить, что бы мы делали, если бы не было этого коллектива. Но, к сожалению, они не успевали ответить на все наши вопросы, поскольку сроки сдачи результативных карт и отчетных материалов довольно жесткие: с этим связаны управленческие решения нефтяников по финансовым потокам, по бурению поисковых, разведочных, эксплуатационных скважин. Поэтому мы вынуждены были в Твери, на базе специалистов, покинувших Грозный, выброшенных оттуда, создать еще одну экспедицию. Здесь собрались люди, которые решали геологические задачи необычайной сложности. Грозненская школа в советской геофизике была, наверное, самой передовой. Очень толковые, умные ребята, отличаются широкими знаниями, нацеленностью. Во-первых, там оказался Воцалевский, руководитель моего студенческого дипломного проекта. А поскольку он руководитель, то и другие вошли в его группу, не такую и многочисленную — человек 15, наверное, изъявили желание войти в состав Хантымансийскгеофизики. Теперь это наше элитное подразделение.
Там многие побывали: и из Тюмени, и отсюда главные специалисты. Мы создали в Твери вычислительный центр, дали им партии на обработку и интер¬претацию. Причем им поставлена задача расширения, чтобы они могли в год обрабатывать, писать и защищать отчеты по 4-5 партиям. Им дано право приглашать специалистов, приобретать квартиры. Но с кадрами очень плохо, хотя рядом Москва, — геофизиков нет.
Боюсь, что и этого будет мало, и мы уже смотрим на Киев, где есть уникальные специалисты, которые могут углубленно заниматься продуктивными сложнопостроенными объектами в голографическом изображении — это одно. И второе: если мы здесь будем расширяться, придется и там тоже что-то делать, потому что украинские геофизики остались в достаточно тяжелом положении. То есть мы делаем то же, что делают на Западе: идут туда, где есть специалисты, а не тянут их сюда, потому что здесь надо жилье и все прочее. Легче в Австралии купить вычислительный центр, нанять местных людей и работать там.
Воцалевский З.С.:
Я сорок лет проработал в Грозном, был последним генеральным директором объединения «Грознефтегеофизика». Студенты нефтяного института проходили у нас практику, и многие наши сотрудники были руководителями студенческих дипломных проектов, читали лекции в институте. Поэтому с Муртаевым я знаком е его студенческих лет, где-то с 67-го года. Не могу сказать, что я сразу выделил его как-то среди всей массы. Нормальный студент, отличался только тем, что был очень крепкий — занимался борьбой, это было видно. И характер у него не изменился. Как был он человек решительный, таким и остается до сих пор. И я думаю, что это очень сильно помогает ему в жизни, особенно когда приходится принимать такие решения, которые не каждый может принять. Теперь я вижу, что Иса Султанович человек совсем нестандартного мышления, человек, который привык рассчитывать и предвидеть на много шагов вперед, что и как надо делать. Я думаю, ему в этом очень помогает знание литературы, истории.
В Грозном была сильная школа нефтяников. Он отличался от многих других городов тем, что там все было в одном месте. Была развита промышленность, в основном нефтяная, причем не только добыча нефти, но и ее переработка, крупные исследовательские организации — и учебные институты использовали эту базу, готовя специалистов, прекрасно ориентирующихся в производстве. Так что грозненская школа всегда ценилась, и грозненские специалистыв любых районах приживались надолго. Сейчас, к сожалению, одни осколки остались от той школы, потому что грозненский институт полностью стерт с лица земли — там ровная площадка после прошедших войн. И дело не только в здании, дело в людях. Ведь весь состав профессоров и преподавателей тоже исчез. Когда начались неприятные события в Грозном, к власти пришел Дудаев, на предприятиях стали выдавливать специалистов некоренной национальности. Получилось так, что часть специалистов Грознефтегеофизики пригласили в Тверь — в крупную геофизическую организацию, которая занималась исследованием скважин.
Нас пригласили в расчете на то, что мы создадим ядро для развития полевой геофизики. К сожалению, обстоятельства сильно изменились, планы, которые были намечены тогда, не были выполнены, и многие остались без серьезного дела. Мы занялись исследовательскими работами. У нас специалисты разноплановые, не только осуществляют работы производственного характера, но и ведут разработку программного обеспечения, занимаются обобщением материалов, извлечением дополнительной геологической информации из материалов прежних лет. На одном из совещаний мы встретились с Исой Султановичем и начали думать о том, как использовать наш опыт и что мы можем сделать полезного вместе. В конце концов идея родилась и она реализовалась: в Твери был создан вычислительный центр и наша команда стала участвовать в работах, которые проводит на сибирских землях Хантымансийскгеофизика. Вот уже два года, как мы в составе этой организации. Мы остались в Твери — и этому есть несколько причин. Во-первых, довольно сильная часть команды из Грозного там уже прижилась. Во-вторых, Тверь крупный областной центр, и там проще найти специалистов общего профиля: математиков, про¬граммистов и т.д., чем в других местах. В-третьих, там были возможности по части помещения, то есть не надо было вкладывать большие деньги, чтобы что-то организовать. Жилье в Твери нам предоставили, когда нас туда пригласили, так что эта проблема была решена сразу, Хантымансийскгеофизика ни копейки в наше жилье не вложила. (Хотя сейчас времена меняются, нужны новые специалисты, потому что объемы работ растут, требуются квалифицированные люди, а в Твери нет институтов, которые готовят специалистов нашего профиля. Поэтому вынуждены искать их на стороне, приглашать, а приглашать можно, только обеспечивая человека жильем, иначе он не приживется. Такие проблемы уже возникают и, боюсь, будут обостряться.) Фактически была куплена только вычислительная техника, программное обеспечение, и мы сразу же приступили к работе. Ну а поскольку у нас опыт большой, разноообразный, многие наши сотрудники работали в разных странах за рубежом, мы быстро вошли в курс дела и сейчас находимся на том же уровне, что и остальные. Где-то, может, чуть впереди, где-то чуть сзади, но в целом… Сейчас настолько выравнялся уровень геофизических работ по всему миру, что то, что делается в Хантымансийскгеофизике или ее организациях — это и есть самый мировой уровень. Не следует думать, что мы где-то в чем-то от кого-то отстали. Сегодня имеется доступ ко всем передовым технологиям, технике — были бы деньги. Если есть возможность заработать, то оборудование и математику уже можно купить и выходить на уровень, требуемый заказчиком. Проблемы границ исчезли. Это раньше были барьеры, железные занавесы, надо было очень много и долго кого-то упрашивать, чтобы разрешили купить.
Киселев В.А.:
В свое время, еще при главке, была определена политика создания на местах, приближенных в проведению работ, вот таких центров, сначала выполняющих экспресс-обработку, а потом, когда появилась техника с математикой, и более углубленную. Тогда объемов было столько, что всем хватало работы. В рамках главка вычислительных центров было, наверное, с десяток — на Ямале и у нас. В Аганской геофизической экспедиции, здесь, в Ханты-Мансийске, в Тромаганской экспедиции, в Туринской — по крайней мере, условия для выполнения этой работы были, ну а на Ямале — там еще больше, раз объемы большие. Позже, с появлением на ГВЦ более приличного технико-математического обеспечения, началась шлифовка всех работ, обрабатывающих и интерпретационных. Если бы ничего не случилось и продолжала развиваться прежняя система, наверняка появились бы более мощные комплексы в подразделениях, и они бы, как и сейчас, стали работать по полному циклу. На сегодня у нас такие объемы, что один ГВЦ не смог бы оперативно с ними справиться. А сейчас оперативность особенно важна. Наша ГЭОИ тоже не успевала сделать все вовремя — накопилось очень много «хвостов», которые необходимо было завершить. Ближайшая наша задача — выдавать результат по материалам прошедшего сезона по крайней мере к концу года. Полевые работы завершаются в апреле, обработка массовая лишь к концу мая, а интерпретация — к концу года. Параллельное ведение работ требует дополнительных мощностей и привлечения новых специалистов. На сегодняшний день параллельно ведется обработка и здесь, и в Тюмени, и немного в Твери, и в Новосибирске. Делить нам нечего, конкуренции здесь нет.
Конкуренция в другом, скорей всего в качестве проведения работ. Это естественный процесс. Он зависит и от технико-математического обеспечения само собой, но больше — от специалистов. Сейчас постоянно возникает ситуация, когда проверяют, проводя повторно и обработку, и интерпретацию, качество наших работ. Заказчик может заказать нескольким исполнителям одну работу, а потом оценить, что из себя представляет каждый из них. И мы так же проверяем другие организации. Это тоже процесс естественный, и кто имеет больший опыт, более надежных специалистов, тот и получает больше заказов.
Бобрышев А.Н.:
Сейчас мы немного подразгрузились, хотя хвосты с начала 90-х годов долго тянулись. Я работаю четыре года, и все это время мы разгребали завалы прошлого десятилетия. В течение длительного времени работало всего 28 полевых отрядов, а по количеству отчетов буквально два года назад у нас был долг — 70 отчетов. Чтобы освободиться от этого груза, потребовалось несколько очень тяжелых лет — но они наконец миновали.
Безработица вычислительным центрам, в связи с ликвидацией долгов по отчетам, отнюдь не грозит.
Всегда можно углубить работу в области обработки и интерпретации. Сейчас мы сдаем работы по так называемому стандартному комплексу, а следовало бы делать больше специальных видов обработки, с применением специальных новых технических средств, хотя это забирает очень много машинного времени.
В Твери частично тоже обрабатывают производственные материалы (правда, в небольших объемах), очень помогают в плане совершенствования обработки. У них есть хорошие программисты, геофизики сильные, они в состоянии заниматься созданием программных продуктов. Надо сказать, что все те современные пакеты, которые мы используем в обработке, — зарубежные. Несмотря на их раскрученность, они в конечном счете не дают того эффекта, которого мы ждем. В этом отношении наши отечественные пакеты были даже лучше, но они, к сожалению, сейчас исчезли с рынка геофизических услуг. Поэтому, чтобы добиться хорошего результата, мы вынуждены были в своей компании все приобретенные на рынке пакеты усилить отечественными модулями, которые, на наш взгляд, очень резко подняли эффективность. В этом нам сильно помогла фирма Воцалевского, где были разработаны все эти доводочные алгоритмы, обеспечившие наш нынешний уровень.
Имеющиеся у нас образцы работ или прорывы в отдельных направлениях настолько мощно проработаны, что могут соперничать с достижениями любой фирмы. Другой вопрос, возможно ли применять все это в массовом порядке — этого, к сожалению, нет пока. Как показывает опыт, все-таки очень много зависит от профессионального уровня конкретных специалистов. В геофизике это так же, как, допустим, у врачей: один врач хорошо лечит, а другой — хуже. Многие наши сотрудники — гордость российской геофизики. Они есть и в ГЭОИ, и в ЦАГГИ, и в «Сейсмических новых технологиях» Воцалевского. Ну, если создают программный продукт, аналогов которого нет в мире! В ЦАГГИ сильно преуспели в области спецобработки — этими вопросами долго и плодотворно занимается Игорь Львович Цибулин, у него целая школа есть. В Ханты-Мансийске очень мощная школа геологов — ее представляет Владимир Яковлевич Гидион, главный геолог ГЭОИ. Наверное, из этих отдельных вещей складывается и в целом уровень Хантымансийскгеофизики, потому что, даже работая в разных организациях, мы посто¬янно общаемся, учимся друг у друга. В геологии и геофизике процесс обучения непрерывно идет. И мы способны решить любую задачу — объединенными силами всех этих предприятий.
Бембель Р.М.:
Несколько лет назад я пробовал самостоятельно заниматься геофизикой, своя была фирма. (Те работы, что мы провели когда-то, они до сих пор, оказывается, действенны в Западной Сибири. Мы провели 3D сейсморазведку на разрабатываемом месторождении.) И вот в то время я, совершая метод «тыка», ехал к одному, другому, третьему, приехал к Муртаеву и подарил ему свою книжку, которая называется «Высокоразрешающая объемная сейсморазведка». (Кстати, в 2000 году такая книжка вышла у американцев. А моя — в 91-м. И то у них только «объемная», а у меня еще «высокоразрешающая» — это ступенью выше!) Через несколько лет он меня находит и говорит: «Я прочитал вашу книгу» — и официально объявляет: «Вот самый грамотный геофизик в России сегодня. Он будет работать у нас главным научным консультантом». Агафонов, правда, потом спросил: «Я не понял, ты кто, генеральный консультант?» Я говорю: «Можно и так. Я не обижаюсь». Но то, что генеральный директор Хантымансийскгеофизики стал доверять мне стратегические вопросы, конечно, меня вдохновляет.
Спасение геофизических предприятий
Муртаев И.С.:
Мы были обеспокоены и тем, как нам защитить российский рынок геофизических услуг. Мы-то выплыли, даже увеличили объемы, а другие наши коллеги потерпели сокрушительный развал. Вот у Ямалгеофизики был один заказчик: Газпром, который никогда на эту геологию-геофизику не обращали внимания. Потому что разведанное газовое месторождение — это тот же баллон, только гигантского размера. Просверли дырку, подключи трубу и гони этот газ. Эксплуатационные затраты, вся эксплуатационная технология разработки газовых месторождений и нефти — это абсолютно разные вещи. У нефтяников значительно сложнее, и капитальные затраты там на порядок больше. И здесь у нас оказалось много заказчиков — все нефтяные компании, которые есть: Сургутнефтегаз, Нижневартовскнефтегаз, Мегионнефтегаз, Варьеганнефтегаз, Лангепаснефтегаз, Когалымнефтегаз, Ноябрьскнефтегаз, «Юкос», ну и более мелкие: «Белые ночи» «Ритэк», Югранефть — в общем, у нас 15-16 заказчиков. И округ заказывает работы. У округа появились деньги — часть ставок из восполнения минерально-сырьевой базы, заказывает работы на 7-8 партий. А в Восточной Сибири раньше было около 50 партий — сейчас все рухнуло, осталось 6. Если бы мы им не помогли, там осталось бы три. По Оренбургу — то же самое: объемы сократились, было 12 партий, осталось 5-6. Новосибирск — просто оказался неконкурентоспособным. Если бы мы не заполнили, не захватили эти рынки, туда пришли бы другие, в частности, западные компании. И мы поставили себе задачу приобретать, покупать бедствующие геофизические предприятия.
Зоммер Б.К.:
На одном из совещаний в 95-м году в Минтопэнерго было высказано пожелание об объединении российской геофизики, назвали предприятия тонущие, которые надо поддержать. Ставил задачу Орлов — бывший министр министерства геологии, преобразованного в министерство природных ресурсов, сейчас он советник господина Путина по геологии. И первым нашим приобретением стала Оренбургская геофизическая экспедиция — на тот момент уже ОАО. Был выставлен на продажу госпакет акций — 49 процентов, мы его купили. Это было достаточно дорого.
Парамонов В.К.:
Когда стала разваливаться геофизика в министерстве геологии, министр геологии предложил создать единую геофизическую компанию. Войдя в Ханты-мансийскгеофизику мы и начинаем создавать такую компанию, которая будет работать на всей территории России и за рубежом. Если надо, они нам помо¬гают, но мы остаемся самостоятельной организаци¬ей, занимаемся геофизикой в своем крае. Лучше нас этого никто не сделает. У нас много сложностей, своих особенностей: в Западной Сибири глубины меньше, месторождения крупнее, а у нас — горох сыплет. Мы делаем очень тонкие задачи, ХМГ еще придется у нас учиться. Хотя у них много всего современного — «железа» много, программ много — в этом смысле нам до них не дотянуться.
Зоммер Б.К.:
Следующее наше приобретение — Тверь. Но это даже не приобретение… Мы договорились о создании нового производства на базе этого общества и организовали в Твери свой филиал. Его оборудование — наша стопроцентная собственность. Следующая — Енисейгеофизика. Тоже был выставлен на продажу пакет акций, но небольшой, процентов 20. И мы сразу столкнулись с жестким противодействием Восточносибирской нефтяной компании (ВСНК), которая владела 42 процентами акций. Она их не покупала — государство в трастовое управление отдало. Эти хозяйчики, даром заполучив Енисейгеофизику, довели ее, по сути дела, до ручки, устроили из нее дойную корову. Мы, купив первый пакет, потом смогли еще немного докупить. На втором собрании акционеров, в котором мы участвовали совместно с ВСНК, увидели, что эти ребята убеждены в своей победе при выборе нового совета директоров. Прямо так и говорили: «Нас туда трое входит, да вы вдвоем будете, Енисейгеофизику совсем не надо…» Но получилось так, как задумали мы: владельцы мелких пакетов акций сдали доверенности руководству Енисейгеофизики, и по итогам голосования в совет директоров вошли трое наших представителей. Поэтому через совет директоров контроль над этой компанией попал в наши руки. А сейчас мы уже имеем 45 процентов акций, что превышает долю ВСНК, остальных акционеров мы привлечем на нашу сторону, они пойдут за нами, это просто выгоднее для них, так что ВСНК может вообще остаться без мест. Мы им предложили: «Ребята, продавайте свои акции, вы не в состоянии управлять, диктовать вы уже не можете». А поскольку диктовать они не могут, это уже не в их интересах. Пока они еще на это не пошли, но деваться им будет некуда.
Следующее приобретение — Центральная геофизическая экспедиция города Новосибирска.
Слепокурова Л.Д.:
Центральная геофизическая экспедиция — правопреемник Сибирского союзного геофизического треста, который проводил работу начиная от Урала и кончая Дальним Востоком. Было время, когда и Ханты-Мансийская, и Колпашевская геофизические экспедиции входили в состав Сибирского геофизического треста. Но и потом, когда Хантымансийскгеофизика подчинялась Главтюменьгеологии, когда стала самостоятельной, мы по-прежнему оставались в одном министерстве геологии. К востоку от Урала работало всего четыре геофизических организации: Хантымансийскгеофизика, Ямалгеофизика, Томский геофизический трест и мы. Поэтому наши связи никогда не обрывались, тем более что территории наши соприкасались. На уровне исполнителей, тоже всегда были очень доброжелательные отношения и действовало негласное соглашение: по пограничным территориям мы делали дополнительные нелегальные экземпляры отчета и ими обменивались — чтобы не связываться с фондами. А вот начиная с 93-го года, когда мы попали в эту трудную ситуацию…
В нашей комплексной экспедиции были магниторазведка, гравиразведка, электро- и сейсморазведка, мы проводили все виды исследований: на золото, на уголь, на воду, съемки аэромагнитные… И вдруг остались без работы. Ждали заказов от министер¬ства, как всегда, а министерство все тянуло и тянуло, и наконец выяснилось, что заказов не будет, потому что ему нечем платить. Тогда у нас ушли многие — молодые, сильные ребята практически все — и вернулись лишь несколько человек. Мы живем в большом городе, люди с образованием, с высокой квалификацией, способные, инициативные, привыкшие трудиться — почти все нашли хорошую работу и даже продвинулись. Не платя зарплату, имея большие долги по налогам, мы думали, что уже все… Заказ на работу получила единственная наша партия — та, что была на договоре с Тюменьнефтегеофизикой. Если бы эта партия не работала, наверное, мы бы уже не поднялись.
Новые отношения с ХМГ начались в 95-м году с почти случайной встречи. Мы тогда еще работали с отечественными сейсмостанциями «Прогресс», это хорошие сейсмостанции, но выпускавший их завод рухнул, потому что его заказчиком было наше же министерство. Новое оборудование достать стало просто негде. А мы узнали, что ХМГ приобрела американские сейсмостанции. Я предлагала нашему главному инженеру переговорить с Хантами: может, им свои «Прогрессы» уже не нужны, но он сомневался. И тут на совещании в «Юкосе» я встретила Бориса Кузьмича Зоммера. Мы договорились о взаимовыгодном обмене — и это были наши первые деловые контакты в новом экономическом периоде. Затем встал вопрос об акциях. 49 процентов наших акций были в Госкомимуществе. И вот мы узнаем, что первые 20 процентов выставляются на продажу, а их могли выкупить коммерсанты, уже приглядывавшиеся к нашему зданию — оно в центре Новосибирска. Мы тогда контактировали с Тюменьнефтегеофизикой и предлагали им выкупить наши акции, но сделка не состоялась. Не потому, что они отказались, а просто не хватило доверительности в отношениях — мы всегда относились к различным ведомствам и министерствам, находились в различных условиях, положение нефтяных геофизиков, по сравнению с геологическими предприятиями, казалось привилегированным.
Предприятия нефтяной геофизики во все времена жили богаче: и с техникой у них было лучше, и с финансированием. Наверное, потому, что там идет добыча, ближе нефть, деньги. Геологи открыли, передали — пошли дальше. А разведанное месторождение переходило на баланс министерству нефтяной промышленности (топливоэнергетики), и доразведкой занималась уже его геофизическая нефтяная служба. Хотя мы практически делали одну и ту же работу, была своя специфика. Например, мы обычно не связаны с электричеством, с дорогами — они привыкли работать в более комфортных условиях разрабатываемых месторождений. И работа геофизиков в плане интерпретации — они работали на месторождениях, где на площади понатыкано скважин… А у нас, может быть, на всю территорию одна-две скважины, и надо все это спрогнозировать. Затем, с 92-го года, предприятия нефтяной промышленности начали акционироваться, причем 38 процентов акций министерство оставило за собой, то есть они практически и сейчас находятся в министерстве. Все закупки взяло на себя министерство, во всех сделках оно выступало гарантом, а крупные закупки — это оптовые цены. Мы же вдруг оказались полностью частными фирмами. У нас все, начиная с аппаратуры и до последнего гвоздя, куплено за счет внутренних резервов — это зарплата сотрудников, сокращение расходов, всё что можно сдавалось в аренду… Итак, с Тюменьнефтегеофизикой мы не договорились. Но в это время я, опять практически случайно, в Швейцарии, на выставке геофизической аппаратуры (проезд оплачивала приглашающая сторона) встретилась с Борисом Кузьмичом Зоммером и Станиславом Марковичем Рябошапкой. Они заинтересовались предложением купить наши акции, доложили о нем Исе Султановичу Муртаеву. Конечно, 20 процентов — это ни то ни се: контроля не дают, активно вмешиваться в дела особенно не позволяют, но мы пообещали, что, при продаже следующего пакета акций, предоставим и его в их распоряжение или передадим акции своих акционеров, чтобы получилось 40-45 процентов. И когда Станислав Маркович приехал на аукцион, мы составили протокол на мерений. Хотя в принципе доверие было сразу полное. Эти 20 процентов они приобрели, а под следующие 20 поставили нам французское матобеспечение — это очень большая помощь, в денежном выражении — примерно 65 тысяч долларов. Но ценность не только в этом. В плане обрабатывающих систем есть неплохие российские наработки, но на слуху у добывающих предприятий известные иностранные фирмы. Одно дело, если в параллель с ними назовешь и наши, отечественные, совсем другое, если только наши — считается, что нет ничего.
Благодаря ХМГ мы уже начали перевооружаться, купили станцию, которую нам самим бы бесспорно не купить. Поскольку поставка шла большая — цены оптовые, да еще ХМГ удалось добиться рассрочек платежей, мы получили ее в два с половиной раза дешевле. Да еще с рассрочкой! Причем Иса Султанович, если мы не успеваем в срок, платит из своих, а мы потом возвращаем. Помогают и с работой. В прошлом году, когда упала цена на нефть, компании резко сократили заказы, и две наши партии (из четырех!) опять остались бы без работы, но Хантыман сийскгеофизика с нами поделилась.
Зачем ей это нужно? Объединяясь, мы договорились о единой ценовой политике — обычно, чтобы заказ получить, мы готовы идти на серьезное снижение цен и болтаемся под ногами ХМГ, причиняя ей некоторые экономические неудобства. Но по большому счету что могут сделать 4 партии против 32? Они могли бы нас просто стоптать. И столько людей осталось бы без работы. Просто пожалеть — это все могут, но чтобы предпринять какие-то усилия, чтобы не допустить этого — нужно государственное мышление. На 99 процентов это заслуга Исы Султановича, потому что даже среди своих сотрудников он зачастую встречает непонимание в этом вопросе: «Да зачем нам это нужно, давайте лучше поднимать свои зарплаты!» — но ему удается убедить, что это надо. Образно говоря, когда-то они были нашей экспедицией, но потом — дети вырастают, родители дряхлеют, и уже детям приходится оказывать помощь родителям — получилось буквально как в жизни.
Зоммер Б.К.:
Сейчас мы имеем свыше 50 процентов Новосибирской ЦГЭ, то есть контрольный пакет акций принадлежит нам. А интерес точно такой же: человеческий потенциал, традиционно сильные геофизики- обработчики — все-таки Сибирская Академия наук.
Вообще, приобретая предприятия, мы не преследовали цель доить их. В их финансовую деятельность мы не вмешиваемся: получение заказов, выполнение работ — это их дело, абсолютно. Наша цель — поддержать отечественную геофизику. Как- то я говорил с главным инженером Ямалгеофизики, он спросил, на каких условиях все делается, что, как. Я кое-что рассказал. Он говорит: «Так вы филантро¬пы, что ли?» Говорю: «Ну, где-то близко». Оренбургу мы на год, на сезон отдавали нашу систему в аренду. Естественно, они за эту аренду не заплатили: «Нет у нас денег!» Смогли два вагона металла нам поставить, две бочки бензина… Так, понемножку. Хотя долг за ними числится, все фиксируется. Китайскую эту систему у них бы в жизни денег не нашлось пробрести. У нас-то с Китаем древние связи, а им бы скидок не дали, пришлось бы в два раза больше платить. Расплачиваются постепенно. Енисейгеофизике отдали в аренду систему телеметрическую, партия смогла заработать на севере нашей области. Перед этим они самостоятельно купили одну систему у американцев, но за фантастическую сумму, их просто надули. Енисейцы смогли выплатить только аванс, а дальше им просто нечем было расплачиваться. Американцы поставили условие, что, мол, давайте собирайте все в городе Красноярске, мы ее забираем и увозим, и все, договор расторгнут. Страшно напряженные переговоры были. Но, я говорил, господин Муртаев — великолепный переговорщик, смог добиться, чтобы цену снизили более чем в три раза, просто задавил американцев: «Или 500 тысяч вы получите, или не получите ничего. А систему поедете собирать в поле по клочкам!» Те поняли.
Такова наша политика на сегодняшний день. Думаю, это не последнее наше приобретение. Еще пара фирм у нас намечена. С Ямалгеофизикой мы сегодня ни в каких отношениях. Переговоры провели. Мы им предложили: «Продайте нам контрольный пакет акций, и будем жить дружно — как кот Леопольд говорил!» Они пока в стадии раздумья находятся. Там дела очень плохи, это я точно знаю, хоть и не в деталях. Но никто ж не признается в собственном плохом положении. На Ямале кроме Ямалгеофизики работают: Сибнефтегеофизика Мехеда — две, по-моему, партии, наша Тромаганская экспедиция осталась, экспедиция от Укргеофизики, Енисейгеофизика влезла туда одной партией, но уже уходит оттуда (очень плохо расплачиваются) — всё, по-моему. Объемы там есть, но это же Газпром, который не платит! Поэтому мы туда просто не пойдем, пока не будет нормального заказчика.
Муртаев И.С.:
Эти целевые деньги на восполнение минерально-сырьевой базы, к сожалению, многие добывающие компании не доплачивают — одни незаконно, другие псевдозаконно. И нет на них никакой управы. Ямалгеофизику — крупнейшее было предприятие, мое родное предприятие — эта неуплата в течение 5-6 лет подряд свела чуть ли не в могилу. Сбором данных они занимаются. Камеральный корпус — здание, как наша контора — полупустая. Работы нет. Был я у Левинзона, первого зама Неелова, говорю: «Иосиф Липатьевич, ты что допускаешь? Брехунцову в Тюмень отдаешь обработку и интерпретацию — а здесь у тебя сидят без работы выдающиеся люди, штучные люди! Ты что делаешь? Это же совсем неправильная политика!» Просто жалко. Если бы мы объединились, это было бы лучше прежде всего для них.
Приобретенные нами геофизические предприятия в финансовом плане пользы особой не приносят, конечно. Но появляется возможность эффективнее использовать то огромное количество оборудования, которое у нас лежит девять месяцев в году. Бросить, например, в Оренбург на лето т» пусть работают на современном уровне и платят номинальную цену за аренду. А тактика — обучение специалистов, привлечение их специалистов к нам на зимний период, наших к ним на летний период. Потом, я исходил из того, что мы же не один год работаем — это дело в Западной Сибири будет продолжаться лет 60-70, не меньше. И в других регионах будет так же происходить. В принципе, мы знаем очень мало, изучали осадочную толщу — а что делается в промежуточной толще, между фундаментом и осадочной? Главк не давал возможности заниматься этими работами, скважин не бурил, не ставил задачи перед геофизиками картировать эти отложения. Полтора миллиона квадратных километров — вся эта территория подлежит обследованию. Кто это будет делать? Я спрашивал у бывшего министра геологии Орлова: «Вы пять лет не вкладываете ни одной копейки в Западную Сибирь, — неужели вы думаете, что там все вопросы решены?» — «У меня нет денег». Да их никогда не будет, денег! Но на одну-две партии, для того чтобы решать вопросы глубинности, неужто невозможно найти? Вы можете себе представить, через 40-50 лет, когда нефть почти всю выкачают, округ будет иметь мощнейшие инфраструктуры, цена которым миллиарды и миллиарды долларов! То, что там есть нефть, доказано сотнями случаев, но надо же заниматься этими исследованиями. Если мы сейчас не начнем, а начнем в середине столетия, просто окажемся в цейтноте, мы не успеем этого сделать. Кто этим будет заниматься?!.
В 96-м мы резко начали переоснащаться, и до августа 98-го все шло нормально. Если бы не этот кризис, то, конечно, все было бы хорошо! Самый страшный год был 99-й. Мы задерживали зарплату: нам надо было готовиться к следующему сезону. Вот приходят деньги — задолженность по зарплате два месяца, три, пять, семь — более семи месяцев была задолженность — куда эти деньги? Естественно, на зарплату надо пускать. Но я не могу пустить их на зарплату, потому что сорвем сезон. Сорвем сезон — тогда разбегаться. Напряженка была жуткая просто. Можете себе представить, если и жена, и муж работают у нас, и он не получает зарплату, и она не получает зарплату, а у них дети да мало ли что… Это было просто… Не дай бог никому! Просто было ужасно.
Муртаева Р.Н.:
Это было страшное время. В том напряжении, в каком он тогда работал: разруха, война в Грозном, здесь геофизики по году не получали зарплату -9 вообще можно было с ума сойти! Да еще какие-то результаты давать! Как он все это выносил? Он ночами не спал, курил по целой ночи… Все рушилось! Все, что он создавал и лелеял, все, что он мечтал сделать… Приехать с Кавказа в такой суровый край, проработать тут всю жизнь, все отдать — и вдруг все это банкротится! Этот вопрос стоял неоднократно. Он сам не получал зарплату восемь месяцев. Я тогда ушла из геофизики, работала в другом месте, получала приличную зарплату — он ничего не получал. Потому что геофизики решили: если у кого-то жена или муж работают в другом месте…
Проблемы нынешнего дня
Горшков Н.В.:
В 94-м году я пошел на пенсию: думаю, надо дать и молодым поработать, времена тяжелые, а мне и пенсии хватит. Уехали вместе с женой к сыну в Симферополь. В то время пенсия была 100 долларов — нормально, можно прожить. А когда после августа 98-го пенсия превратилась в 30 долларов… И тут позвонил мне Иса Султанович и говорит, что было заседание комиссии по банкротству и пообещали, что еще раз заслушают, и «если к апрелю с долгами не расплатитесь, то будем вас банкротить!». Тогда федеральная служба по оздоровлению экономики интенсивную политику вела, и в газетах представлялось, что вот когда начнем банкротить предприятия, вот тогда они и заработают! Иса Султанович объяснил, что на всех предприятиях, которые собираются банкротить, готовят своих управляющих арбитражных и нужен человек, который бы три года не работал на руководящих должностях, и еще лучше, вообще бы не работал, и вот, говорит, мы на совете директоров вспомнили про тебя, давай приезжай скорее сюда, мы тебя пошлем в Тюмень на курсы арбитражных управляющих. Я быстренько собрался, прилетел в Ханты, получил командировочные и ценные указания и поехал в Тюмень на курсы. Месяц прозанимался. В основном, старался выяснить, каким образом избежать процедуры банкротства. Тогда налоговый кодекс еще только готовился (первая часть его вступила в действие с 1 января 99-го года), но нам рассказывали, что там будет такая статья, в соответствии с которой если предприятие имеет задержки финансирования из бюджета, то ему должны дать отсрочку уплаты налогов. Вернулся я с курсов, говорю Исе Султановичу, что нам надо этой статьей воспользоваться, ведь огромные долги из бюджета, государство нам не платит, значит, должно отсрочки дать. И совет директоров постановил, что сейчас главная задача добиться отсрочки банкротства и реструктуризации долга. Я начал копаться, по отсрочкам письма писать. Потом нашел инструкцию, в которой говорится, что налоговая инспекция несет ответственность за взимание отчислений на воспроизводство минерально-сырьевой базы. И когда в апреле было заседание комиссии по банкротству, мы там изложили свои претензии, и письма послали в министерство российское, во все инспекции. Но у нас же сложная система. Во-первых, мы 29 налогов сейчас платим, притом у нас три субъекта федерации: Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский и Тюменский (Туринская экспедиция туда относится), и в каждом по федеральным, окружным или областным, и по местным налогам нужно отсрочку получить, везде письма надо писать. Тут еще какая сложность идет: за выплатой налогов следит налоговая инспекция, а отсрочки дает комитет по финансам — опять нестыковки. Некоторые комитеты давали отсрочку, некоторые начинали сопротивляться: как так, вам должен деньги окружной бюджет, а вы почему просите отсрочку в районный или городской бюджет? Начинаешь им статьи находить, что налоговый кодекс не делает различий в уровнях бюджета, потом приходится поднимать закон о местном самоуправлении и так далее… Длительные споры шли, но как бы то ни было, в апреле на комиссии сказали: «Ну ладно, вроде правильно вы говорите, неверно было бы сейчас вас банкротить. Подождем еще полгода, в сентябре заслушаем снова!» А к сентябрю более-менее начали проплаты идти от нефтяных компаний, начали и мы налоги помаленьку платить. Сейчас государство несколько изменило отношение, поняли, что банкротить предприятия невыгодно. Потому что долги по налогам при этом в последнюю очередь выплачиваются, сначала предприятие расплачивается по денежным обязательствам, по зарплате, а на налоги — сколько банкротств было — все равно ничего не остается, бесполезно. И теперь банкротством пользуются или если государству руководитель предприятия не нравится и его хотят снять, заменить кем-то более подходящим, или передел собственности идет, когда кто-то хочет эту компанию прибрать к рукам. Тут варианты несложно придумать: 90 процентов предприятий в долгах, кого угодно можно под банкротство пускать! Но как бы то ни было, мы год продержались, а теперь реструктуризация пройдет — сохранится предприятие. Хотя мне лично банкротство было бы выгодно: стал бы арбитражным управляющим, зарплату бы приличную получал…
Потом еще есть запущенные дела по регистрации имущества. Сейчас ведь все недвижимое имущество положено зарегистрировать в палате регистрационной государственной, а иначе ты с ним ничего сделать не можешь. А у нас все имущество было незарегистрировано. Акции у нас тоже не были зарегистрированы… Потом мы работаем на землях, а законы о земле не знают даже чиновники, которые сидят в земельном комитете или в управлении лесами. На уровне округа они знают законы, но наши изыскательские, геофизические работы имеют свою специфику. Нам надо профилем просто пройти по земле, нам не надо ее ни отводить, ни изымать ни у кого. В законах это четко не изложено, а чиновники привык¬ли, по стандарту требуют платить за отвод земли, за то, за другое — за что только не придумают!
Можно сказать, как юрист работаю. Но просто юрист тут бы ничего не сделал. Мне помогает, что я всю жизнь здесь проработал и все это досконально знаю. Поскольку я за время своей работы узнал, как мы финансируемся, и основы бухгалтерского учета, и всю нашу кухню, то я могу многое увязать. А юрист, даже самый прекрасный, прочитает статью и не знает, подходит она нам или нет, надо само производство еще знать, чтобы вычерпать из законов то, что нам нужно.
Муртаев И.С.:
Сегодняшний подъем — это, конечно, результат стоимости нефти. И хоть какой-то слабенький контроль появился за расходованием целевых денег. Эти деньги по закону нельзя тратить ни на что: ни на ремонт зданий, ни на приобретение машин, ни на оплату туристических поездок, только на восполнение минерально-сырьевой базы. Но у нас получается: кто хочет, тот платит, кто не хочет, тот не платит. А если платить никто не хочет? За исключением редких компаний типа Сургутнефтегаза. Остальные, используя несовершенство закона, платят десятую часть от тех десяти процентов, что должны платить.
Зоммер Б.К.:
Не платят как раз те, которые больше имеют. Те, что помельче, — получше. Сургутнефтегаз — ничуть не мельче, но там совершенно другой подход, люди работают здесь и для себя. Компания «Сургутнефтегаз» построена по другому принципу совершенно: она не вывозит налоги, не вывозит деньги. За счет чего процветают вертикально интегрированные нефтяные компании: они покупают нефть у своих «дочек» по своим внутренним ценам. Предположим, стоит нефть тысячу рублей тонна, а они у своего дочернего предприятия покупают ее за 300 и, соответственно налоги платят только с 300 рублей, с остальных 700 рублей налоги платятся уже в Москве и, естественно, сюда не попадают. А ставки ВМСБ, которые идут на производство геологоразведочных работ, в том числе и на сейсморазведку, эти 10 процентов берутся с этих денег, с 300. Но Сургут-то все полностью платит здесь, поэтому деньги на геологоразведку у него есть, и он смело их тратит. А тем тратить нечего. Сейсморазведку им надо, а платить желания нет.
Катасонов В.В.:
Суммы налогов сегодня мы выплачиваем огромные, но они зависят от оплаченных объемов работ. От 20 до 25 процентов от объемов работ — это налоги. Мы провели большую работу по оформлению реструктуризации задолженности федеральному бюджету и пенсионному фонду. Сейчас все это оформлено законодательно, подписано соглашение и решение с Минюстом России, и по графику все оплачивается: как текущие налоги, так и задолженности. Задолженности по заработной плате у нас вообще нет. По решению совета директоров заработная плата пересматривается, увеличиваются оклады, тарифы работ по геодезии и так далее. Вместе с объемами работ растут и расходы на обеспечение производства, продолжается перевооружение. С социальными службами — сложнее… То, что мы перестали строить жилье — это, конечно, не хороший показатель, но сельское хозяйство или содержание баз отдыха, санаториев на юге — это уже совсем невыгодно для нас. У нас остался свой спорткомплекс в Ханты- Мансийске, это тоже соцсфера, на него тратим око¬ло 2 — 3 миллионов. Если смотреть на западные стандарты — то там геофизические компании занимаются только по своему основному профилю, остальное — на подряде. Видимо, и нам нет смысла. Затраты трудовые и финансовые будут огромные, тем более, северный район. Научные конференции, новые разработки — тоже требуют затрат, но мы идем на это хотя бы для того, чтобы показать лицо предприятия, показать что у нас отличные специалисты, отличные умы. На традиционную рекламу пока много тратить не приходится. Рекламного отдела нет, но проводятся выставки. Проводились в Москве, Санкт-Петербурге, Ираке, Ливии. Затраты небольшие, но и отдачи пока нет, все в переговорном процессе. Изменений в работе они не принесли, как были постоянные заказчики, так и остаются, в других районах пока не подыскали.
Сравнивать финансовое положение наше и других геофизических предприятий, наших конкурентв, сложно — это коммерческая тайна. Что-то слышишь: сколько партий, какая стоимость, количество квадратных километров — но насколько это достоверно… Главные бухгалтера акционерных обществ не встречаются, обмена опытом не происходит. Но у нас, в Ханты-Мансийском автономном округе, ситуация, конечно, намного лучше, чем в центре или на востоке России. У нас есть постоянные заказы, есть нефтяные компании наши заказчики, которые не срывают график платежей, поэтому положение наше стабильно. Объем работ постоянно увеличивается, имеется 9 филиалов — всем работы хватает. В дальнейшем объем может увеличиться за счет работ на востоке Сибири: в Красноярском крае, возможно, в Иркутской области.
Что касается финансовой политики государства по отношению к предприятиям… Мы ждали нового налогового кодекса и дождались: послабления налогов нет, уменьшения не получилось, даже, по-моему, будет увеличение. Уменьшили одни — увеличили другие: налог на прибыль был 30 процентов — теперь будет 35. Не разочарование, а просто недоумение: зачем все это. Добавилось работы для бухгалтерских служб: детализация расчетов налогов, документы другие, декларации совершенно другие, а в цифрах для предприятий никакой выгоды нет. Нам полегче, поскольку мы работаем в Тюменской области, но для остальных регионов — не знаю…
Савин В.Г.:
В подразделениях Главтюменьнефтегеологии я работаю с 1973 года. Ямальская НГРЭ, Тюменская КГРЭ, Ноябрьская НГРЭ, Управление поисково-разведочных работ главка — стали для меня геологической школой. Мне посчастливилось работать с корифеями тюменской геологии Г.П. Быстровым, А.Л. Тепляковым, А.В. Тяном, А.И. Кимом, Ф.З. Хафизовым — и я бесконечно благодарен им за полученные знания. В 98-м году я получил предложение от Исы Султановича перейти на работу в Хантыманснйскгеофизику главным геологом. Честно говоря, были определенные сомнения. Работая в нефтеразведке, я мог аргументировать пробуренную «пустую» скважину некондиционностью сейсморазведки или недостаточностью геолого-геофизических материалов для точного геологического прогноза — главный геолог геофизического предприятия несет ответственность за каждую рекомендованную под бурение скважину. А строительство одной глубокой скважины стоит от 40 до 100 миллионов рублей, а то и более. Немаловажным было и то, что придется переезжать из Нижневартовска, где только что обустроилась семья, в Ханты-Мансийск. Но интересная работа — это очень много! В этом плане работа с нефтяниками меня не устраивала. А геофизики — это самый интересный народ, причем везде, и профессия их — наиболее интеллектуальная. Геолог же геофизического предприятия ставит задачу и решает ее совместно с геофизиками — вдвойне интересно! Пришлось соглашаться.
Надеюсь, что мой опыт работы в геологоразведоч¬ных и нефтяных организациях оказался полезен ОАО ХМГ. По работе приходится часто встречаться с заказчиками-нефтяниками, обсуждать проекты, искать пути решения геологических задач. А их очень много, начиная со стадии геологического изучения новых территорий и оценки их перспективности, до детальных работ на месторождениях, где значительно выработаны запасы — в этом случае возникает вопрос о сейсмогеологическом моделировании и пространственном определении нахождения остаточной нефти. Мы стараемся работать с нашими заказчиками откровенно и открыто, ничего не скрывая. В случаях невозможности решения поставленной геологической задачи по каким-либо не зависящим от нас причинам, мы откровенно заявляем об этом потенциальному заказчику.
Постоянный вопрос: «Почему у вас такие высокие цены?» Я объясняю, что большие затраты, что огромное количество высококвалифицированных специалистов должны получать достаточную зарплату — от них зависит качество работ, мы должны успевать за новыми технологиями. Без этого тоже можно создать компанию, но она в кратчайшие сроки развалится, как горох. Наши цены близки к ценам Тюменьнефтегеофизики, но есть компании, имеющие льготы по налогам, как, например, Башнефть — у них цены значительно ниже. Или «карманные» компании: при той же Башнефти трест или объединение геофизическое, им за счет нефтяных денег покупают оборудование, они могут предлагать значительно меньшие цены, но зато присутствуют на рынке и цены сбивают. А на уровне мировых цен, на тех же широтах, например на Аляске, — наши на порядок ниже. Если бы уравнялись, сегодня к нам бы и «Шлюмберже» пришло.
В Тюменской области в настоящее время работает 14-15 геофизических компаний, по уровню технической оснащенности между собой близких. Отличительной особенностью нашей компании, нашим кредо, является высокое качество полевых и камеральных исследований при условии выполнения договорных сроков физических объемов. Конечно, кроме «железа» и практически всех приобретенных программных пакетов, как зарубежных так и отечественных, компания может гордиться интеллектуальным потенциалом, который и определяет лицо предприятия. Это высококвалифицированные ответственные за выполнение проекта специалисты-геофизики, геологи с 20-30-летним стажем в области обработки и интерпретации геолого-геофизических данных, на них лежит огромная ответственность за подготовку конечного результата столь длительного и трудоемкого процесса, как геологическое изучение недр. По работам и рекомендациям наших специалистов: Владимира Яковлевича Гидиона, Веры Андреевны Гидион, Анатолия Николаевича Задоенко, Владимира Макаровича Иванова, Веры Петровны Лысенко, Любови Григорьевны Ляховой, Любови Федоровны Сальковой, Бориса Ивановича Шияна открыты десятки месторождений в Тюменской области.
Лично у меня чувства, что полностью вошел в курс всех дел и все знаю, до сих пор нет, все-таки специфика геологоразведочных предприятий бурения несколько другая (хотя с сейсмикой постоянно, конечно, приходилось работать), но, я думаю, что, если появляется такое ощущение, надо уже собираться на пенсию. Сейчас мне работать очень интересно. Настолько широко развернулись: и в Ханты- Мансийском округе, и на Ямале, и по югу области работаем! На сегодняшний день ОАО ХМГ является одной из крупнейших геофизических компаний России и может гордиться своей историей: за полувековой этап геологического изучения недр Западной Сибири было подготовлено около 850 перспективных объектов с оценкой запасов более 10 миллионов тонн, на которых открыто 370 месторождений нефти и газа, по работам ХМГ были открыты такие уникальные месторождения Широтного Приобья как Самотлорское, Федоровское, Таллинское, Приобское, Тянское и другие, позволившие превратить Тюменскую область в крупнейшую нефтегазодобыва¬ющую провинцию мира.
К сожалению, за прошедшее десятилетие в целом по Западной Сибири и России была недополучена геологическая информация о недрах, которая должна была послужить подъему экономики государства сегодня и в ближайшем будущем. Процесс картирования сейсморазведкой структуры, ее опоискование, разведка и ввод в эксплуатацию составляет 10-15 лет — время необратимо.
Чумак В.И.:
Проблему нашей компании я вижу в том, что у многих из нас, особенно у старшего поколения, восприятие работы, всего процесса производства такое — будто мы так и остались в системе министерства геологии — ПГО «Хантымансийскгеофизика». Геологи, геофизики нашей компании продолжают работать в лучших традициях союзного министерства геологии с государственным подходом к решению любой поставленной геологической задачи. Это зачастую ведет к тому, что расходы на выполнение работ превышают финансирование. Но нельзя решить за счет акционерной компании (ОАО «ХМГ») государственные задачи. Их просто не решить. Случаются работы «на благо», но они сплошь и рядом оказываются невостребованными и недооцененными со стороны заинтересованных (или незаинтересованных) государственных органов. Будущие поколения тоже вряд ли скажут спасибо, к тому времени, к сожалению, в нашем обществе будут другие ценности. Я думаю, что надо все-таки сосредоточиться на том, чтобы завершить становление ОАО «Хантымансийскгеофизика» как акционерной компании мощной, мобильной, моментально реагирующей на изменения рынка геофизических услуг.
Основная задача нашей службы — заключение и ведение договоров на выполнение геофизических исследований, обеспеченных авансированием и финансированием работ. Бесплатно мы, конечно, не работаем, но в 98-м — 2000 годах наши согласованные договорные цены были по многим заказам ниже расчетных сметных стоимостей работ. Нефтяные компании (за исключением ОАО «Сургутнефтегаз») заказывают нам работы только в счет ставки на ВМСБ (государственные средства), а финансируют работы как будто из собственных средств с нежеланием индексировать стоимость работ.
Маркетингом я занимаюсь не в силу образования или призвания, а так сложилась ситуация. По образованию я инженер-геофизик. Окончил Днепропетровский горный институт в 91-м году. Начинал учиться (я еще и в армии два года прослужил), проблем с трудо¬устройством по специальности не было, однако, когда к окончанию дело подошло, ситуация кардинальным образом изменилась: специалисты не востребованы, все рушилось, министерство геологии упразднено… Я на последних курсах специализировался по сейсморазведке. Посмотрел на карту: где у нас нефть? В Западной Сибири. Значит, там геофизические предприятия не умрут еще долго, прокормить себя и семью я смогу! Тем более у меня уже было приглашение на работу в ХМГ: еще в 89-м году Николай Викторович Горшков приезжал к нам в институт агитировать на работу и оставил мне приглашение. Правда, когда я приехал, здесь шел не прием на работу, а сокращения, но все-таки приняли в Югорскую экспедицию геофизиком-оператором сейсморазведочной партии, затем недолго работал начальником отряда, начальником партии… А после Владимир Иванович Огородов (в то время заместитель генерального директора по маркетингу) предложил перейти на работу в аппарат ОАО ХМГ начальником отдела маркетинга. В это время многие молодые специалисты уходили из геофизики. Но, видимо, по основным взглядам на жизнь я все-таки ближе к старшему поколению. Хотя в прошлой общественной системе мне не нравилось многое, например, что нужно было всем делать все одинаково, быть «винтиками машины», которой непонятно кто руководит. Я же по характеру не моту «ходить строем». И в нынешней ситуации, естественно, далеко не все устраивает, но теперь я, по крайней мере, имею право на собственное мнение.
К сожалению, возможности предприятия не позволяют приглашать на работу профессионалов в области финансов, экономики, юриспруденции. Во-первых, потому что хороший профессионал требует высокой заработной платы, а плохой специалист нам не нужен. Во-вторых, на мой взгляд, выполнение инженерами-геофизиками обязанностей, не соответствующих специальностям, полученным в вузе, не только оправдано, а, в силу специфики работ, необходимо. Экономикой предприятия у нас занимается тоже инженер-геофизик Юрий Евгеньевич Федаков.
Федаков Ю.Е.:
В Ханты-Мансийском геофизическом тресте я еще студентом проходил практику, а в 71-м году, после окончания Тюменского индустриального института, был направлен сюда на работу. Прошел все ступеньки в полевых подразделениях: оператор, начальник отряда, начальник партии, главный инженер группы партий, потом Новоаганской экспедиции… Работал начальником партии «ЗапсибВНИИгеофизики» в Ханты-Мансийском районе. В 86-м вернулся в ХМГ начальником партии геолого-экономических исследований. Основная работа партии заключалась в составлении проектно-сметной документации, проведении экспертизы, обобщении технико-экономических показателей. Объем по составлению ПОД — 40-50 проектов на полевой сезон. Занимались этой работой 15-17 высококлассных специалистов: геологи, геофизики, экономисты.
С 97-го года я работаю замом генерального директора по экономическим вопросам. Одна из основныхзадач — составление доходной части бюджета нашего предприятия на основе подготовки смет и индексов удорожания, которые должны учитывать мировые цены, цены в соседних регионах, у конкурентов и так далее. Чтобы и получить заказ, но и не за бесплатно работать. Такая палка о двух концах. Так что у меня по-прежнему остается сметная часть и работа с экспертизой, а после экспертизы работа с заказчиком. Потому что заказчик может ее не принять, неважно, какая она там получилась. Заказчики разные, требования выставляют каждый свое — то им один акт нужен, то другой, то третий… При госбюджете мы раз в квартал составляли акты о выполненной работе, сейчас это приходится делать практически ежедневно. Даже к форме акта — у всех разные требования. В плановом отделе у меня всего две женщины остались, и один-два экономиста в каждом филиале. Молодых ребят туда не посадишь, опытных экономистов со стороны брать бесполезно, потому что у нас своя специфика, надо именно сейсморазведку знать, все связано с объемами, с приемкой — это очень трудно, в отличие от коммунальных, скажем, работ. Несколько молодых ребят студентами к нам в отдел приходили, обучались, входили в программы, двое после института вернулись, год-два проработали, всему научились — ушли в банки.
Главный геолог, зам по маркетингу и я — мы втроем из командировок по всем нефтяным объединениям практически не вылезаем. Геолог согласовывает участки, зам по маркетингу — договора, а я уже приезжаю со сметами для подписания договоров. В 94-м — 96-м годах приходилось еще каждый квартал ез¬дить с актировками, потому что тогда индексация цен происходила ежеквартально и на каждом предприятии по-своему. Оплата редко производилась деньгами — то нефтью, то векселями… Потом эта работа более-менее наладилась, нервотрепки ежеквартальной уже нет. Но опять-таки заказчики спокойно жить не позволяют. Скажем, комитет по нефти и газу при администрации округа — мы с ними сидим в одном городе, у других заказчиков по одной, по две партии у черта на куличках — у них уже давно договора подписаны, а вот с комитетом — сплошные неувязки… Такая уж система у этих чиновников, все тянут: здесь исправить, здесь подправить, название у них изменилось — такие вот мелочи. И ко всему прочему комитет до 2000 года устанавливал самые низкие, демпинговые цены. Смысла никакого не было на них работать. Мы грубо прикидывали: при тех ценах, которые мы предлагали, мы выходим на минимальную рентабельность, при тех, что они нам устанавливают, — это убытки. Но в последнем сезоне ситуация несколько изменилась в лучшую сторону: приняли индексацию и выплатили аванс. Похожая ситуация была у нас одно время с Ноябрьском: мы заканчиваем полевые работы — договора еще не подписаны. А раз договор не подписан, не принимаются акты выполненных работ, не идет оплата. Работаем за счет других заказчиков. И отказаться хочется (не знаем же, будут они платить, не будут, по какой цене) — но как? Если сейсмопартию летом по большой воде доставили на участок работ, то ее, как правило, осенью или в начале зимы уже не перетащишь на другой участок. В подготовительный период затрачивается до 20 процентов от сметной стоимости — это затраты на перебазировку, организацию, летнюю рубку, завоз ГСМ, отвод земель и так далее. И даже знаешь, что они не заплатят, но надеешься: отработаем, оставим материалы у себя, потом продадим кому-нибудь. Но опять-таки кому продашь, по какой цене? Ноябрьск работает на лицензионном участке, кроме него, никто не купит. Мы ему материалы не передаем, и все. Им или снова эти работы проводить, или все-таки заплатить. Тут и политика, и экономика, и геофизика. Меня как экономиста спроси — по десяти объектам проще прикрыть работы! Сократилась бы численность, обошлись бы без лишних затрат, для оставшихся повысилась бы рентабельность. Но не можем мы это сделать. Тут и начинается политика: допустим, сегодня мы по такой цене отработаем, потом поболее, а зацепились за этот участок, никто сюда уже не войдет. Конкуренция!
С зарплатой — тоже вечные проблемы. То в полевых экспедициях начинают переплачивать, то филиалы самостоятельно какие-то премии введут… Постоянно на совете директоров поднимаем эти вопросы. Разнобой шел еще со времен бригадного подряда и прочего: вот тебе сметная стоимость, вот тебе проценты, что хочешь, то и делай. А партии разных экспедиций стыкуются, на соседних площадях работают, одна методика, абсолютно одинаковые условия, но одни одно получают, другие другое. В конце концов установили одинаковые нормы — сдельные, тарифные, премиальные. Средняя зарплата у нас невысокая, по сравнению, допустим, с нашими конкурентами Тюменьнефтегеофизикой, не говоря уже о наших заказчиках.
Людей удержать не всегда удается. Конкуренты переманивают, особенно — молодых специалистов.
Муртаев И.С.:
В Новосибирске с кадрами несколько лучше, все- таки город большой, Сибирское отделение Академии наук — высшая школа рядом. На четыре партии, ко¬торые там есть, кадров с избытком. Главный геологэкспедиции — из Грозного. В Оренбурге кадров хватает, там, кстати, тоже много грозненцев, выпускников нашего института. Вот та экспедиция, в которую я должен был попасть, она и стала нашим первым дочерним предприятием. И в Астрахани тоже грозненские специалисты, начальник экспедиции — грозненский. Наш институт был одним из лучших в свое время… Возродить его, я думаю, уже невозможно, но, слава богу, его место занял другой вуз, так и должно быть, свято место пусто не бывает. Сейчас таким лидером, геологическим вузом номер один стал не Губкинский, не Ленинградский горный, не Тюменский, а Свердловская горная академия — самый сильный вуз. Очень толковая профессура, ребят хорошо подготовленных к нам присылают. Оттуда мы получаем по 8-12 специалистов в год (часть потом уезжает, конечно). Для нас это просто спасение. Будем помогать. Уже дали машины, чтобы они могли заниматься, вести обработку 3D данных. 5-6 лет назад для нас это было колоссальное приобретение! Компьютер системы «Риск-6000». Для очень нужных людей мы приобретаем квартиры. Тюменская школа геофизики, к сожалению… Там уже несколько докторов наук работают, вот и Цибулин-младший там преподает (грамотнейший специалист!) — а геофизиков нет! 4-5 человек. Это же позор! Должно быть два потока, по 25 человек только сейсмиков. Да и каротажников человек 50 надо. 100 человек надо ежегодно выпускать! Потому что работы непочатый край. Если государство не предпримет какие-то меры, в виде повышения стипендии или еще чего… Но есть положительный момент: геофизическая специальность сейчас стала привлекательной, много молодежи идет туда. Мне было очень приятно услышать, что года два назад даже конкурс появился на геофизику, а то была полная катастрофа. Конкурса не было, вообще туда никто не шел учиться. Сложная это вещь. Легче вызубрить геохронологическую таблицу и «Сказки венского леса» изучить, чем геофизику. Геофизика — это спецглавы по математике, машины, оборудование, аппаратура, обработка, интерпретация… Полевые работы — наиболее примитивная часть, там сложного ничего нет, только вот оператор должен быть очень грамотный. Беда наших преобразований демократических заключается в том, что не только расслоение произошло, появились супербогачи и так далее, а в том, что у молодежи сместились акценты, приоритеты, и образование для многих из них стало ненужным. Легче подстричься наголо, взять в руки пистолет, кастет или дубинку и выйти на большую дорогу. Часть этим и продолжает заниматься, но наиболее толковые все-таки стремятся получить высшее образование.
Мегеря В.М.:
Начинаем пополнять коллектив молодыми кадрами. Сначала вместе с генеральным директором съездили в Свердловскую горную академию, договорились, что они в плановом порядке будут поставлять нам молодых специалистов, мы им помогаем. Сейчас договорились с Томским политехническим, что они дадут нам электронщиков, будем создавать базу ремонтную, не приглашая иностранных специалистов, что обходится очень дорого. Пришло письмо из Московского института геологии и геоинформатики: предлагают заключить такое же соглашение на обучение студентов и поставку молодых специалистов. По правде говоря, москвичи плохо едут в наши районы, предпочитают заниматься своим бизнесом, так что у нас к ним отношение осторожное. Расширяем геодезическую базу. Новая аппаратура требует обучения. Создаем сейчас класс учебный, расширяем ГМЛ. Приглашаем специалистов из Томского техникума геодезического, Новосибирского института геодезии и картографии. Геофизики и геодезисты приезжают к нам из Новочеркасского технического университета. Правда, специалисты там пока слабые: у них нет сильной учебной базы, аппаратуры, геодезисты, в основном, маркшейдеры. Но переучиться, если желаешь работать, можно. Оттуда у нас 8 геодезистов и столько же геофизиков — учим. Не все выдерживают наши условия, один уже ушел.
Недосекин А.Н.:
В геодезии сейчас почти та же структура, те же планы, что были в лучшие времена Хантымансийскгеофизики. Если в 94-м — 95-м годах было 24 объекта, доходило до 11 тысяч погонных километров, то с 97-го пошло увеличение, и сейчас меньше 28-30 объектов не бывает. В последнем сезоне 30-31 объект, в том числе 9 партий 3D — это очень сложный, большой объем. Структура геодезической службы немножко изменилась: в двух экспедициях старые геодезические партии остались, организована одна новая, но они уже не самостоятельны, а работают в рамках геофизических экспедиций, то есть той свободы и самостоятельности в использовании транспорта и денег, что были раньше, уже нет. Все контролируется. И в трех экспедициях отдельных партий геодезических нет: главный геодезист, начальник отдела, а все остальное совместно с сейсмиками. Объем в погонных километрах: в прошлом году — 18 тысяч километров профилей, в нынешнем — 26,5 тысяч. Из них 20 тысяч — 4- и 5-метровых, и 6,5 тысяч — полутораметровых (это на 3D) профилей. Но для геодезистов при любой ширине все равно надо этот профиль выдать на местность, разбить через 50 или 100 метров, привязать все эти точки. Примерно 300-330 тысяч точек надо привязать! Вот эти 26,5 тысяч километров профилей «то¬пики» должны пройти, подготовить линии приема, визирки, вырубить, если профиль идет по лесу… В 2000-м объем рубки по плану был — 7,5 тысяч километров. Обычно мы вырубаем не менее 75-80 процентов за летне-осенний период. Зимой каждое дерево приходится предварительно откапывать от снега, поэтому производительность падает в два-три раза. На 1 ноября нынешнего сезона мы вырубили 77 процентов плана. Было 52 бригады рубщиков — среди всех экспедиций. В каждой бригаде от пяти до семи человек, от двух до трех пил, каждая вторая бригада с ГАЗ-71.
Сейчас средняя по объединению производительность среди 50 бригад рубщиков — 300 метров 4-метровых просек в переводе на IV категорию. (У нас всего пять категорий, ну, мы не считаем: ее не рубим, визирки гоним, V — самая тяжелая, это сплошной таежный лес, с буреломом, с подлеском, ПРИ диаметре стволов от 30 сантиметров и больше.) Бригада у нас не меньше 6-7 человек, и рубит 50-60 километров в месяц. (В 80-е годы — 18-20 километров на бригаду в четыре человека.) Но это летом. А зимой мы продолжаем работать так же, как и раньше. Той же вездеходной техникой укатываем профиля по снегу, потом по рубленым профилям идем тракторами, а где визирки по болотам — трактор мнет этот лес, сзади два человека идут очищают. И так получается 5-7 километров дорог в день. Потом делают разбивку и через день-два — привязку.
Полевой быт, пожалуй, такой же, как и 10-15 лет назад. Те же балки, только не два, а, допустим, три, то есть живут не по шесть человек, а по четыре. В отряде 9-12 человек. Так же с питанием, повариха, кормит утром и вечером, в обед они в поле, в походе то всухомятку, то у костра. Вечером приезжают, ужинают — очень богатый ужин, питаются хорошо, плотно. Богаче питаются, чем сейсмики, потому что у «топиков» физическая работа. И со шнурком, и на лыжах, и переправы строят через каждый ручей. А ручьи и речки попадаются каждый день. Значит, рубят лес, натаскивают на эту речушку, перевязывают тросами, делают колесопровод на сваях, которые вбиваются в лед до земли, чтобы потом тяжелая сейсмическая техника — 10-25 тонн весом — могла пройти по нашей переправе и не продавить. Тяжелая работа, поэтому и питаются хорошо, да и денег не экономят — не менее 2,5 тысяч в месяц на еду тратят. Но получают 3 тысячи полевых — выходит, компенсируют.
Без палаток и пеших переходов наша работа пока не обходится. В летне-осенний период, когда мы готовим объекты для 3D, там, где местность очень залесенная, пересеченная (это Югорская экспедиция, Ампутинская, Туринская), мы с августа забрасываем людей, и там они живут в палатках (разве что после сезона остались балки). Как правило, в балки переходят уже в ноябре, после установки снега. А до того все как раньше: палатки, железные печки, спальные мешки.
Процентов 80 инженерно-технического состава имеют высшее образование, знают компьютер, все современные приборы. Молодого инженера мы, как минимум, сезон доучиваем, переучиваем. Топографа с техническим образованием учить надо долго. Кроме того, что он закреплен за начальником отряда, мы посылаем его на курсы и в Новосибирск, и в Москву, и у себя организуем курсы, приглашаем сюда специалистов. Раньше, лет 20-30 назад, инженеров было один-два на геодезическую партию, топографов 60 процентов с техническим образованием, остальные — практики с 4-месячными курсами, на которых они изучали карту, аэрофотоснимки и немного геодезии. Сейчас практиков уже немыслимо обучить на рабочем месте: очень долго и дорого. Но с кадрами у нас последние два года стало сложно. Благодаря высококлассному геодезическому оборудованию, возросшим требованиям к качеству, специалисты, проработавшие у нас два-три года, становятся высокообразованными в геодезическом плане. Они могут проводить любые изыскательские съемочные работы, сами ведут обработку на компьютере — одни из лучших специалистов среди геодезистов в округе. И нефтяные организации сманивают их, даже хозрасчетные унитарные предприятия земельные — потому что у них выше зарплата. Сургутнефтегаз в этом плане обходит нас в два раза.
Мне хотелось бы задать вопрос руководителям ну хотя бы региона или области: почему нефтяники платят своим рабочим в полтора раза больше, чем можем платить мы и все остальные? Кто мне объяснит, зачем между нами идет такая борьба? Почему у нас в округе учителя, врачи, милиция получают в 3- 5 раз меньше, чем рядовые нефтяники?
Ну и то, что у нас уже несколько лет совершенно нет жилья. Раньше Ханты-Мансийский геофизический трест считался самым богатым. К нам попасть было очень трудно до 90-го года. Когда я был начальником партии, семейным молодым специалистам мы через 2-3 года давали однокомнатные квартиры, затем расширяли. Сейчас только главным специалистам покупаем по одной-две квартиры на экспедицию.
Рабочий состав у нас на 40-50 процентов постоянный — это люди уже в годах, лет за сорок, обеспеченные жильем. У «топиков» это вальщики. Чтобы получился квалифицированный вальщик 6-го разряда, который работает пилой, как игрушкой, и за которого не надо бояться, тоже надо проработать несколько лет, не менее чем три года. Даже вальщик 4-го разряда работает с помощником, иначе его придавит. Травмы, к сожалению, бывают, и даже с летальным исходом.
С рабочим классом попроще, они у нас сильно не сбегают, а при необходимости набираем новых. Пьющих среди «топиков» сейчас меньше, чем в 70-е годы: легче уволить, без профсоюза обходимся. Рабочие, подписывая контракты, знают: выпьешь — значит, гуляй! И есть выбор. Со стран СНГ едут к нам на работу. Их труднее прописать, за них надо платить, но мы идем на такие расходы, предоставляем общежитие, и эти люди держатся за свое рабочее место.
Но с квалифицированными рабочими кадрами — проблемы. Вот, например, Многопрофильная экспедиция, она второй год всего у нас существует, трижды набирала три бригады и трижды их расформировывала, разгоняла. За то, что выйдут в поселки — запьют, хотя сам Огородов с ними занимался. Но в результате объект под угрозой срыва. Только потому, что партия, экспедиция молодая, контингент рабочих еще не сформировался. Да и инженерно-технические работники все еще по году-второму отработали. Им сложно. А старые экспедиции стабильно работают.
Зоммер Б.К.:
В последнее время мы достигли огромных успехов на пути интеграции. Если раньше наши экспедиции были как обособленные царства-государства: «Вот это мое!», и чтобы кто-нибудь кому-нибудь чего-нибудь дал — да этого просто быть не могло, даже представить трудно! Но генеральный директор несколько лет назад занял четкую позицию: мы единое общество, и нам совершенно неважно, как называется экспедиция, какой номер партии — все являются работниками единого акционерного общества «Хантымансийскгеофизика». И директор Обской экспедиции, когда я ему говорю, что часть его людей поедет работать в Тромаганскую экспедицию или что его станцию вместе с оператором мы берем и передаем в Ампутинскую экспедицию, сейчас уже не возражает. Люди осознали это. Вот, к примеру, в Ампутинской экспедиции возникла необходимость переброски части оборудования: нужно перетащить пять тракторов и несколько установок на значительное расстояние. А у них нет своих тралов. Я звоню в Сургут господину Копашину: «Когда у тебя освободится трал?» Он начинает перечислять функции, которые должен выполнить этот трал. Я говорю: «Сергей Мстиславович, эту поездку своего трала с тягачом заканчивай, а дальше сможешь решить свои проблемы на месте». Сургут город большой, там можно найти технику. И трал через два дня в экспедиции. Как-то нужно было перебросить на значительное расстояние партию Туринской экспедиции. Мы сделали вот что: забрали тралы в Сургуте, Ханты-Мансийске, Ноябрьске и отправили в Тюмень, они работали там месяц. Начальники экспедиций выли, грубо говоря — у них свои дела, но отсюда заметнее, на чем сконцентрировать усилия. Конечно, мы допускаем ошибки, но все равно из единого центра виднее, и направлять в единое русло деятельность всех экспедиций можно только сверху и только очень жестко. Иначе — гибель.
Для того чтобы сохранять мобильность, мы начали создавать свой РЭБ флота, потому что наиболее выгодно, удобно, быстро, рационально базироваться по рекам. Слава богу в Западной Сибири речная сеть достаточно мощная. Начинали с двух барж и одного катера, а в настоящий момент у нас 7 катеров, 8 барж, собственный нефтеналивной флот, который развозит ГСМ по всем точкам, куда только можно добраться. Прошлой зимой мы приобрели плавкран — самый мощный из имеющихся в Западной Сибири. И плавДОК для ремонта судов, который сумели перехватить из-под носа у Сургутского речфлота (он здесь базируется, поэтому нам проще было договориться). Еще докупим несколько нефтеналивных судов самоходных (сейчас у нас нефтеналивные баржи) и ни от кого не будем зависеть. Катера у нас — два водометных, остальные — «Ярославцы». Конечно это старые катера, но флот вообще обновляется очень и очень медленно, а эти «Ярославцы» начали выпускать еще в 42-м или 43-м году как морские охотники-тральщики. Сейчас это речные суда, они достаточно мощные, проходимые, грузоподъемность у них приличная, баржи легко таскают, так что нас они устраивают. А БМК — водометные катера — они нужны для захода на малые реки, где «Ярославец» не пройдет. А гордость нашего флота — быстроходная яхта «Сокол». Она, в основном, стоит у причала и используется изредка, чтобы провезти хороших людей, гостей наших, тех, кого мы приглашаем к себе для ведения переговоров, или просто приезжают представители различных фирм как российских, так и зарубежных. Прогулка по Иртышу выполняет представительские функции.
Зуйков А.С.:
Здесь в прежние времена был очень большой флот — Главтюменьгеологии, Ляминская РЭБ, других ведомств. — Ничего не осталось. Стали рушиться эти предприятия — флот распродали, раздали за долги. Мы предвидели, что так будет, и начали покупать, ремонтировать. Покупали и здесь, и в Омске, и в округе. В 2000 году, благодаря своему флоту, спокойно провели все перебазировки — огромный объем. У нас организовались три новые партии, всего 33, их них мы перевезли 11 партий, расстояния были до полутора тысяч километров. Флот работал постоянно, с заходами только на заправку. Удачно все получилось. До сих пор такого объема перебазировок не было, самое большее — 6—7 партий перевозили. Не было бы своего флота, пришлось бы отказываться от части заказов, потому что своим ходом или тралами перебросить партию на такое расстояние — невозможно.
Очень помогал Иван Герасимович Нагорный — пока работал здесь диспетчером. Особенно летом, когда шла перебазировка партий. Он знал все реки, как они ведут себя летом, как мелеют после паводка, где как пройти, как вести по ним перевозки. Сейчас мне приходится работать вместе с диспетчерами, поэтому субботу-воскресенье я всегда здесь, чтобы получить информацию, на сегодня командую флотом. Флот — самая серьезная моя задача в летнее время. Кроме этого — обеспечение всех партий го-рюче-смазочными материалами, бензином, дизтопливом, маслом и всем остальным, начиная со спецодежды и кончая техническими средствами. Постоянно возникают проблемы: то с завозом ГСМ, то мы заказали 135 саней — под балки, под емкости для ГСМ, приобрели 80 балков для полевых партий — все надо развезти. Балки изготовили в Вологде, доставили до Сургута (транспортная схема такова, что все идет только через Сургут), а оттуда уже развозим по партиям.
Летние работы связаны с воздушным транспортом, обслуживание бригад рубщиков просек ведется только с вертолетов. Мы заключаем договора с авиатранспортными предприятиями. Много приходится летать, деньги на это идут очень большие, летный час стоит до 19 тысяч. Одно время мы думали о приобретении самолета. Есть такие, которые могут садиться на воду; на землю и на снег — делают их на одном из наших заводов… Но пока это мечта. Обслуживание тоже очень дорогое. Надо завозить свой керосин, иметь своих пилотов, а уж от наземных служб, от услуг аэропортов не уйти.
Я здесь с июня 93-го года работаю замом генерального директора по общим вопросам. Муртаев пригласил. Я и на Ямале у него работал, когда он возглавлял Уренгойскую геофизическую экспедицию.
А до того почти девять лет был председателем исполкома Уренгойского поселкового совета — это чисто геологический поселок, и Новый Уренгой начинался при мне с первого вагончика, это была моя территория, я неоднократно летал и ездил туда… С 85-го и до 93-го года работал в Уренгойнефтегазгеологии тоже заместителем генерального директора. В моем ведении находились два детских сада, 140 мест каждый, была столовая, спортивный комплекс, жилье — весь соцкультбыт. Тогда все принадлежало экспедициям или трестам, это потом уже, когда началось акционирование, стали передавать. Приходилось участвовать и в художественной самодеятельности, спортивных соревнованиях. С Муртаевым познакомились еще до того, как он приехал в Уренгой, на соревнованиях в Тюмени. (Мы играли в волейбол, в баскетбол, в теннис — во всех видах спорта, по кото-рым проводила соревнования Главтюменьгеология, участвовали. Была зимняя спартакиада, была летняя.) Потом мы уже не только по работе знали друг друга, но и дружили семьями, вместе выезжали и на рыбалку, и на охоту. Дела в Хантымансийскгеофизике тогда обстояли тяжело, и я знал об этом. И сейчас сказать, что легко стало, язык не повернется. Раньше тут были замы по строительству, по быту, по кадрам, ну а сейчас я один во всех лицах, и приходится исполнять все эти обязанности. Только племенной работой в Хантах уже не приходится заниматься. А в Уренгое были и коровы, и лошади — стадо приличное. Иван Герасимович Нагорный, будучи здесь замом, ездил даже в Уренгой перенимать опыт: у нас очень хороший был коровник, нормально было поставлено сельское производство, свое было молоко, по детским садам развозили. Сейчас все разрушено — и тут, и в Уренгое. Но рано или поздно все равно придется все восстанавливать — не это, так заново строить. Геология должна подняться.
Сейчас в Хантымансийскгеофизике есть своя амбулатория, гостиница, спортивный зал, детский сад. Строительства пока не ведем. Но планы такие есть. Планируем построить новую гостиницу — хорошую.
И тогда уж всерьез подумать о жилье. Не секрет же, что от нас уходят специалисты, из-за того, что мы перестали строить, а с жильем в Ханты-Мансийске очень тяжело. Конечно, дело и в том, что не удовлетворяет заработная плата, но даже если ее повысить, а жилья не будет, мы просто не сможем пригласить людей — нужна квартира. Все это понятно, вопрос только в средствах на строительство. Надежды на то, что они появятся в недалеком будущем, есть. Если оплата выполненного объема работ стабилизируется, то есть заказчики будут расплачиваться вовремя, мы уже сможем вернуться к собственному строительству. «Деревяшек» строить не будем, только капитальное жилье, в кирпичном, на худой конец, в блочном исполнении. К сожалению, не коттеджи (здесь очень дорогая земля: кругом болота, приходится намывать, отсыпать) — многоэтажные дома. Строительных бригад в городе много, будут деньги — построим быстро.
Кузнецова Е.З.:
Здесь очень хороший коллектив, дружный, всегда поддержит в трудную минуту. До 95-го года я работала в отделе кадров ГЭОИ (потом кадры объединили) — как тогда весело проходили всевозможные вечера! У меня дочка ходила в садик «Незабудку» и однажды пришла к нам на 8 Марта, когда нас мужчины поздравляли, потом сказала: «Мама, здесь утренники лучше, чем у нас в садике!» Такие люди — юморные, задорные, художественная самодеятельность была на высоте. По 93-й год. А как стало в стране неспокойно, появилось очень много всевозможных проблем, невыплаты заработной платы… И все затихло, затихло и затихло. Ну бывают всплески каких-то праздников, начинается подготовка… По крайней мере в ГЭОИ, я знаю, они продолжают: к Дню геолога, на Новый год — собираются всем коллективом и отмечают, с шутками, сценками, весело. И я бы не сказала, что там молодежь проявляет инициативу, как раз наоборот. Например, Люба Салькова. Ей скоро шестьдесят, но душа-то у нее молодая! У молодежи свои заботы: в коллективе они отработали и ушли. В ГЭОИ да и здесь тоже коллектив стабильный, многие проработали по 30-40 лет, большая часть — больше двадцати лет, это что-то значит, вся жизнь здесь проходит. Молодежи, в последние годы, пока была нестабильность в выдаче заработной платы, приходилось где-то подрабатывать, что-то искать, может, с этим связано — деньги пока еще не второстепенный фактор. А для тех, кто проработал здесь вместе много лет, — шутками, прибаутками: «Нам денег не надорработу давай!» — и как-то легче, немного пообщаешься и подумаешь: «Господи, что наши проблемы! У кого-то еще больше», стараемся не падать духом. Но, конечно, молодых специалистов надо. Коллектив стареет, мы не вечны. В прошлые годы мы учили за счет предприятия ежегодно по 5— 8 человек, а они, проработав полгода-год, уходили. Зайди в любой банк — везде работают наши специалисты, и специалисты неплохие. Но тем не менее радует, что с кем бы ни встречались, все вспоминают нас, говорят, что такого коллектива спаянного, дружного нигде нет и что вернулись бы… Но не возвращаются…
Руководитель для всех не может быть хорошим, тем более когда предприятие переживает трудное время. Кому могло понравиться, что восемь месяцев не платили зарплату, хотя это была и не вина генерального директора! Но тем не менее. Пенсионеров не забывает, практически к каждому празднику какие-то суммы выделяет, особо нуждающимся путевки оплачивает, материальную помощь. Каждый человек не без изъяна, и у него бывают срывы, ведь обо всех голова болит. Но, главное, я думаю, что он выведет коллектив, наладится все у нас. А уж коллектив его не подведет! Ведь здесь работают люди, влюбленные в геологию, в геофизику, они себя просто не мыслят без этого. Вот Анатолий Николаевич Задоенко — он днюет и ночует здесь. Люба Салькова, Борис Иванович Шиян — да каждого второго можно назвать — удивительные люди! Столько в них еще задора сохранилось, столько сердечного тепла. У меня муж умер в 86-м году, я осталась с тремя детьми — что бы я делала без этого коллектива! Как они меня все поддержали! И у кого бы ни случилось горе, если и были какие-то ссоры, распри (всякое бывает, как и в любой семье), сразу же коллектив сплачивается, стараются все помочь, кто словом, кто делом…
Никогда не задумывалась, могла ли бы я сама быть геологом, геофизиком, может быть, если бы в юности кто-то направил… Конечно, эта работа очень интересная. Но мне всегда больше хотелось работать с людьми. А люди в геологии работают замечательные! Сколько талантов, какие они поют песни, какие у них воспоминания! Их не сравнить ни с медиками, ни с учителями, ни с кем другим, по крайней мере от геологов я слышу реже, что им плохо, чем от всех прочих. Я сделала для себя вывод: геологи самые лучшие люди во всех отношениях! Здесь остаются те, которые жить иначе не могут, для них материальные ценности уже не на первом плане.
И надо сказать, что, несмотря ни на что, наше предприятие растет! Когда я сюда пришла в 95-м году, численность была по экспедициям 2 056 человек. А на сегодняшний день г более 3 800 — выросли на 50 процентов!
Рябошапко С.М.:
Нашей организацией все больше и больше начинают интересоваться зарубежные компании. Конечно, первую скрипку играли руководители, но не обходилось и без моих предложений. Ведущие в мире геофизические организации — в настоящее время это «CGG» (генеральная геофизическая компания) и «Шлюмберже», которые в своем составе имеют подразделения, занимающиеся геофизическими работами на море и на суше. С ними очень серьезно налаживаются сейчас контакты. С точки зрения бизнеса их интересует проникновение на российский рынок. У них есть разработанные новые технологии, которые стоит иметь на территории России. В то же время наша задача поступать с этими технологиями таким образом, чтобы они не ухудшили экономическое состояние как нашего предприятия (важно не попасть в зависимость!), так и страны в целом. То есть сотрудничество, дружба — хорошо, но денежки — врозь! Влезть в наш карман очень просто, но там не столь много средств, которые мы могли бы отдать, они нам самим нужны, здесь.
Муртаев И.С.:
Сегодняшний день как оценить… Работать стало сложнее в какой-то мере, потому что надо эти заказы искать, надо вести переговоры-разговоры, о цене договариваться, масса других дел… Но в то же время работа стала более интересной, более насыщенной, наши специалисты получили доступ к современной геофизике, сейчас мы работаем на самом высоком мировом уровне. И материалы, которые мы сейчас получаем, несравнимо выше, чем то, что мы имели раньше, потому что аппаратура необычайно чувствительна. И сама методика более сложная — 12-кратного ОГТ у нас уже почти нет, 24 или 48 крат, бывает и 60 крат, 3D съемку делаем — правда, хотелось бы в больших объемах: не все нефтяные геологи, в сожалению, готовы воспринимать преимущества этой методики. Хотя наиболее умные, гибкие поняли, что 3D-съемка экономит большие деньги на стадии бурения — с каждым годом эти работы заказывают все больше. А те, кто не дорос, — ну и пусть деньги лишние теряют!
Объемы работ постоянно растут. Последний сезон выдался трудный: очень много потоплений, очень холодная была концовка января — начало февраля, мы этого не ожидали, такого никогда не было. Не все партии вышли на нормальную производительность. Но качество материала мы контролируем жесточайшим образом. К счастью, находим в этом понимание во всех наших подразделениях, особенно в аппаратах экспедиций, партий. Качество материалов ЭТО основа для того, чтобы решать те сложные задачи, которые возлагают на нашу бедную геофизику. Честно говоря, этой сложностью, по-моему, уже перегружают. Современные задачи настолько сложны, что, если сравнить геофизику с осликом, то, боюсь, у ослика скоро ножки подломятся! Дело доходит чуть ли не до абсурда: мы со своей методикой, оказывается, уже можем залезть внутрь породы и определить трещиноватость, причем идут эти трещины с севера на юг или с запада на восток или с юго-востока на северо-запад — преимущественное развитие трещин в определенных коллекторах, в частности в глинистых! Ставит эти вопросы жизнь и ученые, которых можно назвать безответственными. Они утверждают, что теоретически это можно сделать. Но мы же знаем, что фантазии барона Мюнхаузена, который рассказывал о человеке, находящемся в Турции и целящемся в левый глаз воробья, сидящего на Кельнском соборе, теоретически осуществимы — с точки зрения возможностей современных ракетных ударов… Предельно сложные задачи, и беда в том, что перед нами-то они стоят не теоретически — они записаны в договоре! А если скажем, что это невозможно, и выкинем, то просто не попадем туда, к нам больше не обратятся.
Мартынов Л.Л.:
Хантымансийскгеофизика — наш традиционный подрядчик на протяжении уже многих лет. На высоком профессиональном уровне, очень качественно работы проводит — как полевые, так и камеральные. Эта связь у нас с каждым годом крепче и крепче. Она началась еще когда Хантымансийскгеофизика входила в Главтюменьгеологию. И тогда работы велись от Ханты-Мансийска за Сургут, Тромаган, Ноябрьск и на север, в Ямало-Ненецкий округ заходили. В старые добрые времена количество партий доходило до 44 и даже более. Конечно, время, как говорится, приложило руку… Но вроде бы пережили! Сейчас снова происходит рост: уже 38 партий — такой большой коллектив! Это значит, что люди сохранили и место работы, и место жительства — это очень большое дело, я считаю.
Я сам 20 лет проработал в Хантымансийскгеофизике. Заканчивал наш родной Тюменский индустриальный институт — горный инженер-геофизик. В те времена, когда Родине требовалась нефть и нужны были специалисты, я выбрал эту специальность и нисколько об этом не жалею. Начинал с оператора в пятой партии в Новоаганске у Геннадия Никандровича Захарова. Он в то время стал начальником группы партий, у нас образовались две дополнительные партии, переросло это объединение в экспедицию. Тогда был еще Ханты-Мансийский геофизический трест. Последняя моя должность в Хантымансийскгеофизике — главный инженер Обской экспедиции. Сейчас я ведущий геофизик геологического управления «Сургутнефтегаз». То есть связей я не теряю и благодарен судьбе за то, что так со своими товарищами и коллегами и работаю.
Благополучие компании «Сургутнефтегаз» — это правильно выбранная политика, которая дает в конце концов положительный результат и в плане налогов, и в плане материальной сферы, и в плане рабочих мест. Я считаю, что в первую очередь это благодаря генеральному директору ОАО «Сургутнефтегаз» Владимиру Леонидовичу Богданову. Сейчас наблюдается рост объемов. В связи с этим и рост благополучия, в том числе и для геофизиков. Есть работа, человек держится за место — значит, живем!
Такие разные экспедиции
Муртаев И.С.:
Возвращаясь к истории Главтюменьгеологии, к традиции обходиться без экспедиций, говорить о какой-то экономии на этом вряд ли приходится. Это я понял еще после первого полевого сезона, в 69-м году, когда меня вытащили из камералки, чтобы я написал проект. Тогда я и обнаружил, что все эти затраты: приборо-смены, машино-смены, станко-смены — понятия абсолютно относительные. Просто были некоторые цифры, которые определяли среднюю производительность по Советскому Союзу, средние расходы, среднюю стоимость погонного метра, километра — и все подгонялось под эти цифры. Вся экономия заключалась в одном: ничего сверх запланированного! Никаких дополнительных затрат, никаких премий… Выбить премию — это было искусство! В моей Ямсовейской экспедиции, имея одни из лучших показателей по производительности даже в Союзе, мы премии практически не получали. А Королев Владимир Александрович, который находился рядом, в Тарко-Сале, у него в полтора раза объем был меньше (он меня даже спрашивал: «Чего ты гонишься за этими километрами?») — он всегда получал премии.
Когда я перешел в Хантымансийскгеофизику, здесь уже были экспедиции: Югорская, Ампутинс кая, Тромаганская, Туринская. Потом мы вынуждены были создать Обскую экспедицию и Многопрофильную. Это полевые экспедиции. Обработкой информации, собранной полевыми партиями во время зимнего полевого сезона, раньше занимались камеральные партии, сейчас это понятие не годится, поскольку там работают очень высококвалифицированные специалисты, более сотни человек, через их руки и головы проходят огромные массивы информации, колоссальная стоимость основных средств (компьютеры, программные, математика — все это стоит очень дорого). Поэтому мы сравняли их по своим значениям с экспедициями: ГЭОИ, ЦАГГИ — это тоже экспедиции, только занимаются несколько иными делами.
Зоммер Б.К.:
По моему глубочайшему убеждению, нормально функционирующая экспедиция должна иметь не более 6-7 партий. Выше этого она уже становится некой аморфной организацией, слабо контролируется. Когда этот предел в Югорской экспедиции был превышен, сочли возможным не увеличивать ее объемы, а создать новую экспедицию — Многопрофильную, которая сразу занялась нестандартными работами. Это кольцевое профилирование — разработкой и постоянным вдохновителем этих работ является Роберт Михайлович Бембель, главный идеолог кольцевых профилей. Она уже не первый год работает с ним. В прошлом сезоне по заказу Черногорнефти была отработана одна площадь — очень сложная, которую партия, работающая по стандартной методике, не смогла бы сделать. Она включала в себя работу в промышленной зоне, работу по реке, в лесах первой категории, где запрещена рубка, — и там применялось три разных методики: обычное профилирование 2D, классическая съемка 3D, и кольцевое профилирование по поймам рек и вокруг озер. Тогда у нас еще не было импульсных источников «Енисей», которыми мы могли бы работать через озера. Поэтому работали по суше, но в объезд всех возможных препятствий. Второе направление Многопрофильной экспедиции — сейсмокаротаж.
Муртаев И.С.:
Сейсмокаротаж или вертикальное сейсмопрофилирование (ВСП) — это исключительно нужные вещи, которыми в Главтюменьгеологии почему-то всегда пренебрегали. В свое время я неоднократно предлагал руководству геофизической службы главка, пользуясь огромным авторитетом Главтюменьгеологии в рамках Министерства геологии России, включить производство скважинных сейсмических исследований в геолого-технический наряд. Чтобы заехали один раз геофизики-каротажники и выполнили весь диапазон скважинных исследований: свой комплекс геологических исследований скважины и плюс наши исследования. И нам вообще не надо эту службу иметь, просто их надо экипировать, обучить…
Но не сочли нужным, не включили, не захотели — не знаю почему.
Зоммер Б.К.:
Сейчас эти работы проводятся по заказам геологов-нефтяников, но очень большое значение они имеют для нас. Без данных вертикального сейсмического профилирования буровой скважины на площадях очень сложным становится вопрос привязки к конкретным геологическим горизонтам, вопросы обработки, картопостроения. Поэтому сеймокаротажные партии существовали всегда, их было две. Одна на базе Обской экспедиции в Сургуте, потом подчинялась Тромаганской экспедиции, в Ноябрьске. Вторая была здесь, в Югорской экспедиции. Но всегда эти сейсмокаротажные партии были в пасынках, рассматривались как второстепенные. Та, которая была сначала в Сургуте, а потом в Тромагане, в лучшие свои годы каротировала 5-6 скважин в год — это был предел. Югорская была двухотрядная партия, она могла сделать до десяти скважин. Сейчас это одна двухотрядная партия, достаточно сильная, поскольку ей уделяется внимание на уровне полевых партий. В 99-м году сделано 12 скважин, в этом ориентировочно 17. В Многопрофильной экспедиции пока всего четыре партии, причем одна создана только в этом сезоне, так что внимания сейсмокаротажу теперь уделяется достаточно.
В этом сезоне у Многопрофильной экспедиции две сложные площади. И так получилось, что они не обратили должного внимания на летнюю рубку профилей. Как не устает повторять сейчас генеральный директор, это вина и руководства объединения. Мы поверили руководству экспедиции, когда на еженедельных планерках на вопросы генерального директора, на мои, на докладные записки главного геодезиста, что очень плохо идут дела с рубкой, особенно по одной площади, они нас уверяли: «Нет, у нас четыре бригады, у нас небольшой объем рубки, мы справимся!» И вот под это сладкоголосое пение мы немного задремали, а когда спохватились — поезд уже моргал красным стоп-сигналом! Сейчас прилагаются все усилия, чтобы положение исправить. Доходил до того, что начальник экспедиции сидел в партии и руководил непосредственно полевыми работами, то есть работал за начальника отряда. Так приходится работать всем, кто не справляется со своими задачами — этот прием у нас отработан давным-давно. Но действительно очень сложный участок, и таких работ мы еще не делали: первый опыт объемной сейсморазведки с использованием вибраторов. И вторая сложность: работа на действующем промысле, то есть техногенная обстановка чрезвычайно тяжелая, они работали по улицам вахтового поселка. Переезды через нефтепроводы, через газопровод, через шлейфы… Постоянное движение тяжелой техники, косы надо спрятать, все убрать. Воруют наше оборудование — это отдельный большой разговор! Ежегодно десятки тысяч долларов теряются. Красивые «забугорные» ящики, прекрасно покрашенные, в них дорогостоящая электроника, аккумуляторы находятся. Сколько ни объясняй аборигенам, что его ни в лодку не поставишь, ни к «Бурану» не подсоединишь, — они ж не верят!
Шапка В.М.:
По моему мнению, оптимальное количество партий с минимальным обслуживающим персоналом для содержания базы экспедиции — 5 партий, при численности экспедиции не более 500 человек. Сейчас а нашей, Югорской экспедиции — 7 партий и более 600 работающих. Так что, если объемы снизятся, нам будет легче. И во-вторых, я, например, не чувствую разницы в материальном плане. Что 4 партии, как в Обской экспедиции, что 7, как у нас, 3 оклад у главных инженеров одинаковый…
В лучшие времена у Югорской экспедиции было 11 партий. Когда я приехал, в 96-м году, было пять. Есть стабильные партии, которые работают уже 10 лет одной методикой. Это вибросейсмические источники используются, сейсмостанция была «SERSEL» — французская, но ряд 358. Эти две партии так же продолжают работать, источники все те же, немножко модернизацию провели, на следующий год будем менять электронику. Что уже поменяли — регистрационную аппаратуру, то есть сейсмостанции тоже «Sersel», но 388-й ряд, это телеметрия уже и соответственно наземное оборудование. Есть 70-я партия — начальник Ершов Юрий Александрович, он работает с самого окончания института, его партия выполняет работы 3D. В прошлом году таких работ не было, но вообще-то уже три года делали объемную сейсморазведку, и все время Ершов занимается. Его партия выполняет объем в 300 квадратных километров — это около 13 тысяч физических точек надо отстрелять. Интересная работа. Три партии работают взрывными источниками, но у них традиционная методика, 2D. Аппаратура вся современнейшая, самая лучшая, что есть в мире. И одна сейсмопартия на новых источниках — СЭМ-100«Енисей». Видимо, будет перспектива на такие источники. Хотя изобретение-то наше, отечественное, прямо с конвейера — много недочетов, неполадок. Но в принципе будущее за ними, появится возможность отойти от бурения, от взрывчатки, всего травмоопасного производства — при работе с «Енисеями» останутся только транспорт и люди. А материал получается равноценный.
Зоммер Б.К.:
Енисейские импульсные источники — это очень сильный прорыв отечественной аппаратуры. Кстати, они были созданы много-много лет назад, но оказались невостребованы в Советском Союзе. И это мощнейшее производство влачило в Енисейске жалкое существование. Они сделали что-то для себя, несколько штук, а потом ремонтом чужих машин занимались. Первый заказ крупный — наш. В Оренбурге пять импульсных источников работают уже целый сезон. Начали летом, несколько затянулся процесс настройки и внедрения, мы посылали туда наладчиков, которые показали, в чем оренбуржцы неправильно работали, и уже с октября жалобы перестали поступать, теперь эти источники там успешно используются, и все вполне довольны. Для себя мы заказывали вначале тоже пять источников, но в настоящий момент с ними работают шесть партий. Три партии имеют по пять, три — по четыре — всего 27 штук. Плюс еще пять источников были изготовлены для нашей «дочки» — Новосибирской геофизической экспедиции, и четыре, по большой просьбе комитета, для Баженовской экспедиции. Завод справился, но с огромным напряжением сил. По три раза в неделю они перед нами отчитывались: в какой стадии готовности, когда испытания, когда отгрузка… Такая гонка, конечно, пошла в ущерб качеству, но это само собой подразумевалось. Мы вынуждены были пойти на низкое качество комплектующих, низкое качество сборки. Сразу решили: пусть они лучше работают с выходами из строя, с постоянной наладкой, с большим количеством запчастей — но последняя партия источников в количестве восьми штук должна поступить не позднее 15 января. Завод с этой задачей справился. А если бы мы пошли в сторону улучшения качества, то получили бы не раньше, чем в марте, — к следующему сезону. Завод смог найти своих старых специалистов, опытных сборщиков, и у нас здесь постоянно, с самого начала работ находятся пять представителей завода, трое в Ханты-Мансийске, двое в Новоаганске, и они непрерывно ездят по партиям и настраивают свои изделия.
Шапка В.М.:
Что-то меняется, а на что-то не хватает сил. Хотелось бы технику сменить — всю, особенно вездеходы. С тракторами полегче… «Буранов» тоже не хватает, но дают возможность еще купить. А вездеходы у нас МТЛБ — популярные машины, но они приходят старые, списанные из армии. Сейчас и их не дают, отправляют куда-то на южные фронта. Колесной техники мы получили в этом году несколько единиц, нам продали за 200 тысяч «КАМАЗы» — заводская их цена 400— 500 тысяч. Выпуск 1990-1992 годов, но пробег — минимальный, две тысячи километров. От времени они действительно стареют, а когда ставишь на учет в бухгалтерию, идет амортизация, и через 3-4 года уже по нулям все. Дали бы мне сейчас миллионов 20-30 — все бы их, пожалуй, истратил на технику!
Каждый год мы просили: «Измените форму одежды!» Заказывали на одной фабрике, на другой, третьей. Сейчас очень симпатичная, из хорошей ткани, плотной, водоотталкивающей, с нашей эмблемой — летучёй мышью — на спине, фирменная, смотрится хорошо: — люди уже берегут эту амуницию, потому что красивая!
Хотелось бы, конечно, и базу экспедиции привести в божий вид. Но когда я пришел, эта контора была просто страшная! (И сейчас, конечно, видок тот еще, сборное все.) У главного инженера стоял кухонный стол-развалюха, который опрокидывался, чуть на него обопрешься, у директора получше, на металлических приваренных ножках, крепкий. Сейчас появились мебелишка, шторки, телевизор… Телевизоры мы заработали: арендовали у нас помещение и расплатились телевизорами. Восемь штук мы в поле отправили и три в конторе оставили. Конечно, до нормального офиса еще далеко, но мы пока не можем позволить себе шиковать, пока что нацелены только на поле. Подсчитали, что отделать внешний вид конторы обойдется в 300 тысяч — и уж не заикаемся: лучше запчасти! А общежитие, тут же, на базе — в каком виде… В общежитиях живут полевики. С жильем для инженерно-технических работников — проблема. То, что наша экспедиция находится в самом городе, усугубляет положение: люди легко находят более теплые места, где платят хорошие деньги, регулярно платят. Сейчас Иса Султанович предлагает заключать контракты с особо ценными специалистами.
Что касается рабочих, мы убедились, что с приезжими меньше проблем, особенно с белорусами. Мы убедились, что работающие у нас мальчики-белорусы — такой трудолюбивый народ! Хорошо работают приезжие из Таджикистана — удивительно! Но сейчас сложности с их трудоустройством: миграционная служба какие-то ограничения ввела. В одной из экспедиций набрали бригаду украинцев на рубку, предупредили, что будет импортная техника ходить, «надо, чтобы под метелочку!» — так они «под метелочку» и сделали! И производительность выше, чем у самых наших спецов — в два раза! Они по 50 километров в месяц вырубали, а наши — 20—30.
А местные… На нашей площади оказалась деревня Шапша. Мы приехали туда, глава местной администрации обрадовался: «Да у нас — хоть сто человек!» Дали объявление — никто не пришел. Пошли по домам — один человек соизволил. Выкатное — огромная деревня. Начальник партии хотел там нанять работничков, два дня потратил — ни один человек не подошел. Сидят! И пьют. Получают пособия — немаленькие, по последнему месту работы. Мы говорим: «Будешь получать семь тысяч рублей!» — «Я получаю пособие три тысячи. Начну у вас работать — пособия не будет. Лучше я рыбу буду ловить для души, для дома, сам себе хозяин!»
Я сюда приехал с Ямала. Там была кузница кадров, подбирался мощный коллектив, начиная с Уренгоя, где командовал Иса Султанович. У него и база была великолепная отстроена, и коллектив великолепный. А я работал в Пуровской геофизической экспедиции: начальник партии, начальник группы партий, начальник ПТО, потом опять начальник партии, закончил начальником производственного отдела и потом уже перевелся сюда. Рад, что переехал. Во-первых, условия жизни, по сравнению с Пуровской экспедицией и Тарко-Сале, — курорт! Все радует душу. Вот мороз 40 градусов, а здесь не так холодно, как в Тарко-Сале. За моим окном пойма Иртыша — сейчас великолепная снежная целина, весной все зальется водой, море будет, потом изумрудная травка… В Пуровской экспедиции все специалисты были равного уровня: начальники партий, главный геофизик Станислав Маркович Рябошапко — с ними было легко работать, жалко было уезжать, расставаться с коллективом, но сюда приехал — люди те же самые, геофизики они везде примерно одинаковые. Контакт сразу наладился, потому что не важно молодой, старый, местный — если одну работу делаешь, знаешь, что нужно делать, то сразу — нужный человек. С удовольствием здесь работаю еще и потому, что от руководства всегда чувствуешь поддержку: Зоммер, Киреев, Бобрышев — не приходится говорить об их способностях. Муртаев — мощнейший руководитель, такой напор, и столько идей ему удается воплощать! И он дает нам возможность свои идеи тоже претворять: инициатива ненаказуема! Вот про себя скажу. Новый человек, знакомлюсь с бухгалтерскими бумагами, счетами за радиостанции — где радиостанции? Оказывается, это абсолютный уже хлам, а мы за них такие деньги выплачиваем! Говорю Муртаеву: «Давайте на эти деньги покупать новые». Сейчас мы не только отошли от этих старых средств связи — отечественных, переломанных, без конца ремонтирующихся —. но имеем прекрасную связь. Трехуровневая: дальнего действия, мощные коротковолновые радиостанции, и УКВ — внутри, есть портативные, адаптированные с другими, побольше, устанавливаемыми в транспортных средствах. Дальность связи до 30 километров. Станции, те, что побольше, по которым мы связываемся из Хантов с партией, — за 70 километров.
Сейчас мы переживаем пик: такого количества партий, наверное, и до перестройки не было. Но на следующий год вряд ли будет столько заказов. Примерно половина наших партий сейчас работает на Сургутнефтегаз, но это когда-нибудь закончится: они закрывают свои лицензионные участки сплошь нашими работами, причем очень дорогими, 3D. Скоро они будут думать, нужны ли им эти работы, потому что за последние годы мы подготовили эти участки. А уж если государство снимет ставки на восполнение минерально-сырьевых запасов, заказчики могут отказаться платить за разведку из собственных средств, и наше производство опять зависнет…
Система выживания поставила руководителей производств перед выбором сберечь кадры, само производство или просто научиться получать какую-то выгоду от новых условий. Руководство Хантымансийскгеофизики делает все для сохранения производства. На Ямале — другая идея: три партии и — «нам хватит!». Работают в Парагвае, например, за Уралом, где придется. Но не все зависит от людей. В Оренбурге была сложная ситуация, потому что им запретили использовать взрывчатку — из-за близости с Кавказом, и год они простояли без работы. Но появились источники, виброустановки — начали работать. В такой ситуации выжить, сохранить кадры — молодцы!
Финк П.Ф.:
В 95-м году я ушел из начальников партии. А за мной и старые кадры. Что-то у них там не получилось, они ко мне приходили коллективом: «Вернись». — «Вы что, мужики, пенсионный возраст…» — тяжело стало. Сейчас в моей партии уже ни одного старичка не осталось, но молодежь нормально работает, не подводят, начальник партии тоже молодой — Алексей Туманов. Ну а моя нынешняя работа — организация… Первый год казалось очень скучно, сейчас втянулся, да и езжу много. Объемы нарастают, в этом году — в полтора раза по сравнению с прошлым увеличились. Работы много, и сезон трудный, но коллектив всегда справлялся с заданием, надеемся, что и нынче все сделаем. Начальник экспедиции сейчас Муртаев Рашид Исаевич.
Сколько работаю — Хантымансийскгеофизика все время шла в гору. Вот только в годы, когда ликвидировалось министерство геологии, государство перестало рассчитываться за разведанные структуры, запасы — мы просто так отдавали свою работу государству, — тогда оказались в пропасти. Потеряли кадры и до сих пор не можем очухаться, особенно полевиков-операторов не хватает.
Окончание следует…
