Новомир Патрикеев
Поскольку сейчас из всех перечисленных водоплавающих охота в Югре разрешена только на белолобого гуся и гуменников тундровой популяции, небезынтересно узнать, как охотились на этих птиц в прошлом.
Аборигены добывали их задолго до появления в Западной Сибири русских людей. На песчаных берегах сооружали скрадки из бересты, выставляли чучела. Голоса птиц мастерски имитировали при помощи полосок березовой коры, а также травинок и листьев. Подсевших птиц стреляли из луков.
Автор одной из первых отечественных книжек о Тобольском севере, «Краткого описания о народе остяцком», Григорий Новицкий отмечал, что охотники-лучники стреляли очень метко — «птиц всяких, не только на воде плавающих, но и по воздуху летающих, в самом летании стрелами улучают».
Одним из первых отечественных иллюстративных источников об охоте аборигенов с луками, в том числе на водоплавающую дичь, являются акварели на ткани, так называемые «шторы» обдорского художника-самоучки Николая Шахова, работавшего предположительно в 20-х — 50-х годах XIX века. В Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук хранится шесть его многокомпозиционных живописных панно.
На одном из них есть две сценки, изображающие подкрадывающегося к гусям охотника па лодке и стреляющего г усей из лука с лодки. На другой шторе мы видим охотников-лучников с собакой, едущих на лодке, и охотника в лодке, поджидающего плывущую к нему собаку с убитой птицей. Известно, что собаки доставали из воды не только битую или подраненную дичь, но и подавали выпущенные стрелы, не попавшие в цель.
Охотничьи луки были достаточно дальнобойным, точным, бесшумным и сложным оружием. Об устройстве «остяцких» луков и стрел разного назначения, применявшихся еще в начале XX века, рассказал в своей энциклопедической монографии «Тобольский Север. Этнографический очерк местных инородцев» Александр Александрович Дунин-Горкавич. Более подробно изготовление и применение луков показано в статье другого известного исследователя Обского Севера Григория Матвеевича Дмитриева-Садовникова «Лук ваховских остяков и охота с ним».
Согласно этим и другим источникам луки делали из прикорневой наружной части (заболони) слегка выгнутых от природных факторов (ветер, рельеф и т.п.) нетолстых деревьев, имеющих желательно эллипсовидное сечение. Из хорошо просушенной древесины выстругивали суженные к концам пластины длиной до двух метров, толщиной около двух сантиметров и шириной в средней части (будущая рукоять лука) чуть более четырех сантиметров.
Сторона, обращенная к цели (спинка), делалась из березы и имела обе ровные плоскости. Для предохранения мягкой березовой части от излишнего выгибания и потери упругости внутренняя пластина готовилась из более твердых, прочных, смолистых ели, кедра, сосны с ровно расположенными слоями древесины и слегка закруглялась с одной стороны по краям. Она загибалась на стесанном от середины к концам бревне (гибале) и в разогретом состоянии натиралась толченой кедровой серой со всех сторон. Обе пластины соединялись ровными поверхностями при помощи горячего рыбьего, осетрового, клея. Иногда клей варился из оленьих рогов. Склеенные пластины обматывались лентами из кедрового корня, уплотненными тонкими длинными деревянными клиньями. После просушивания концы склеенных частей освобождаются от корневой обложки и к ним со стороны спинки приклеиваются и обматываются корнем черемуховые пальцы с зарубками для крепления тетивы. Когда и это сочленение просыхало, весь лук освобождали от корневой оплетки, обделывали ножом и обклеивали полосками вываренной в воде бересты.
Тонкую, прочную, с вплетенными петлями для соединения с пальцами тетиву свивали вручную из двух прядей кудели — расчесанных волокон конопли или крапивы. Кстати, один из видов последней по Далю назывался «коноплей остяцкой». Тетиву вымачивали в воде, сушили, снова вымачивали в горячем клее, высушивали и окончательно вытягивали до длины, сантиметров на 20 короче лука. После натягивания на согнутый лук ее оклеивали тонкими лентами разваренной бересты.
Стрелы длиной 70-90 см и толщиной около 100 мм выстругивали из ели, кедра или березы. Для охоты на водоплавающую дичь применяли железные вильчатые наконечники, что хорошо заметно на одной из картин Н. Шахова. Их вставляли в наполненное серой гнездо, обматывали место соединения ниткой из конопли, крапивы или оленьих спинных сухожилий в один ряд, а иногда еще и обклеивали тончайшей берестой.
На другом конце ножом выбирали закругленное углубление для тетивы, которое вышеописанным способом также укрепляли у основания во избежание расщепления. Чуть выше на ровном расстоянии вдоль древка приклеивали два, три или четыре стабилизатора — опахала с тонким слоем стержня от хвостовых перьев орла, ястреба, филина и других совиных птиц. Как наиболее прямые, они придавали вращающейся по оси стреле ровный полет.
Остроумным атрибутом охоты, в том числе и на водоплавающую дичь, была шумовая загонная «свистун-стрела» или «ястреб-стрела». Благодаря полому яйцевидному наконечнику с двумя отверстиями по бокам в полете она издавала звук, похожий на шум крыльев нападающего пернатого хищника. Услышав свист стрелы, летящей впереди и чуть выше стаи, гуси в страхе снижались, утки же садились на воду, ныряли, а вынырнув, попадали под прицельные выстрелы.
Подобную утиную реакцию я наблюдал на одной из обских проток в конце 50-х годов. Летевшие у противоположного берега синьги вдруг камнем посыпались в воду и сходу нырнули, а над ними стрелой промчался несолоно хлебавший тетеревятник. Сидевшие недалеко хохлатые чернети словно оцепенели и вплотную подпустили нашу мотолодку.
Важным приспособлением, защищающим левую руку лучника от удара тетивы, была пластина из трубчатой кости, привязанная вогнутой стороной к запястью.
На Севере Западной Сибири особенно славились селькупские луки. Благодаря своей мощи, точности и дальнобойности они служили ценным предметом товарообмена, своего рода качественным импортным оружием. Между березовой и кедровой частями мастера вкладывали пластинку из вываренной кости и оленьи или лосиные сухожилия. В средней части делали дополнительное утяжеление из черемухи. Клей варили из рогов лося. Тетиву из лосиных жил натягивали обычно четыре человека. Кроме костяной пластинки на левой руке, правую руку защищали специальной перчаткой с тремя пальцами.
Ненцы обматывали концы лука и закрепляли наконечники стрел оленьими сухожилиями, из скрученных жил делали тетиву.
Огнестрельное охотничье оружие начало свою более чем шестивековую историю с появления фитильных ружей. Они заряжались с конца ствола (дула) при помощи шомпола, отчего получили название дульнозарядных или шомпольных. Первые такие ружья на Руси назывались пищалями и самопалами, в Германии — аркебузами. В них сначала засыпался порох, забивался пыж, на пего помещалась пуля или дробь и снова пыж. В казенной части ствола было просверлено затравочное отверстие, перед ним укреплена полочка для затравочного пороха. В первое время, в XV веке, горящий фитиль подносили к затравке рукой. Позже придумали курок с тлеющим фитилем, который после прицеливания зажигал затравочный порох. Старинные русские фитильные птичьи пищали били дробью на расстоянии до 40 метров.
На смену им пришли ружья искрового воспламенения — кремневые. В первых таких конструкциях искру из кремня вручную высекали стальной пластинкой-теркой с насечкой. Затем появился колесцовый замок (конец XV — начало XVI в.). В нем огнивом служило зубчатое стальное колесико, движимое заводной спиральной пружиной. От его ударов по кремню на затравку вылетало много искр.
Наиболее усовершенствованный ударный кремневый замок изобрели в первой половине XVII века. Теперь кремень зажимался челюстями курка, который под воздействием боевой пружины выбивал искры, ударяясь об огниво — стальную полочку.
Появление «огненных» ружей в Сибири связано, скорее всего, с попытками русских царей завоевать этот благодатный край и, главным образом, с походами Ермака. По данным «отца сибирской истории» Герарда Фридриха Миллера, на землях у рек Камы и Чусовой, жалованных Иваном IV (Грозным) промышленникам Строгановым, по царскому указу разрешалось организовать производство пушек и ручных пищалей, держать «снаряд вогнянный», пушкарей, пищальников и кузнецов устроить.
Поэтому, снаряжая Ермака в первый поход и, к слову, имея жалованные грамоты на места у сибирских рек Туры и Тобола, Максим Строганов «дал три пушки и безоружных снабдил ружьем», сделанным в его Орле-городке или Кергедане. А также каждому из участников выдал по три фунта пороха и столько же свинца. Количество ружей в разных источниках не совпадает, но измеряется сотнями.
Г. Миллер отметил, что «сибирские татары тогда впервые столкнулись с оружием, невидимыми стрелами стреляющим, огнем и громом смертоносным навылет сквозь латы».
Иллюстративным доказательством тому могут быть рисунки из Кунгурской летописи конца XVI века, составленной участником похода Ермака и входящей в известную Ремезовскую сибирскую летопись XVI века. На рисунке «Снаряжение дружины Ермака» видны казаки с ружьями на плечах. В трех сцепках боевых столкновений с татарами огнестрельное оружие заметно только в руках русских воинов.
Кроме пушек и ружей, на вооружении казаков были пищали «затинные» — от слова «затин» — пространство внутри крепости. Из таких ручных малокалиберных орудий с медным или бронзовым полутораметровым стволом диаметром до 50 мм прицельно стреляли из укрытий свинцовыми или железными коваными ядрами. Известный сибирский краевед Н.А. Абрамов видел в 1852 году при Тюменском городовом волостном правлении четыре затинных пищали, считавшихся принадлежностью Ермака.
В той же газете была опубликована статья краеведа и журналиста Е.В. Кузнецова со ссылкой на журнал «Новое время» о находках ружей, возможно, принадлежащих Ермаку. На публикацию «Нового времени» откликнулся информацией и «Сибирский листок».
Первое ружье было обнаружено в Петербурге. На метровом стволе надпись древним шрифтом: «Ермак Тимофеевич атаман казачей…», датированная 1581 годом. Ствол прикреплен к новой ложе, искровое воспламенение переделано па капсюльное, но сохранился кремневый курок, якобы от этого ружья.
Вторая пищаль, по сообщению журнала, хранилась в то время в Санкт-Петербургском музее графа Строганова с надписью: «При реце Каме в городе Кергедан я Максим сын Якова Аникеева Строганов дарю тебе атаману Ермаку в лето от воплощения Бога Слова АФПА» (1581 г. — авт)». О системе этого ружья ничего не сообщается.
Обе пищали вполне могли принадлежать Ермаку. Сомневаться можно только в наличии «кремневого курка». Согласно той же «Царской охоте на Руси» в начале XVII века применялись кремневые замки «с коловоротом и колесом», т.е. колесцовые, а ударный кремневый замок с курком стал известен в России только в первой половине XVII века.
Постепенно огнестрельное оружие стало появляться у гражданского населения (крестьян) для защиты от набегов аборигенов. Известный голландский ученый и путешественник Николай-Корнелий Витсен в книге «О странах северной и восточной Азии и Европы» писал, что в начале второй половины XVII века сибирские крестьяне Азии были хорошо вооружены. В конце века оружие, случалось, выдавали им из государственной казны. Петр Первый уже потребовал, чтобы ружья, пищали были у всякого в Тобольском уезде, особенно в южной части, а за отсутствие оружия — взимать штраф.
В это время военные и охотничьи кремневые ружья стали называть в России фузеями. Появились ружья и у сибирских охотников. По данным уже известного Е.В. Кузнецова, в 1745 году Сургутский воевода Ерабкин имел две фузеи для птичьей стрельбы.
Впервые о ружейной охоте на гусей и лебедей подробно рассказал в книге «Описание живущих Сибирской губернии в Березовском уезде иноверческих народов остяков и самоедов» основоположник этнографического изучения аборигенов Севера Западной Сибири, участник знаменитой экспедиции Палласа, будущий академик Василий Федорович Зуев, побывавший в этих краях в 1771-1772 годах:
«Птицеловство начинает быть в начале самой вешней оттепели, когда снег растаивать начинает по водопольным местам, где к скорейшему таянию снега сыплют также и золу; и лишь только вода на таких озерках окажется, то и птица прилетает всякая. Подле такого озерка делают нарочно снежной шанец или станок, у которого на все стороны имеются окошечки, из коих стрельцы стреляют из винтовок пулями, с которую бы сторону птица не прилетела. К большему приману птицы имеют оные промышленники запасенные уже чучелы, кои становят на воды и к коим птица больше скопляется. Удивительно, что птица, гуси или лебеди, лишь только сядут подле таких манщиков, то тотчас начинают с ими драться. И есть ли ей однажды спастись от сего обману случилось, то впредь разве в другие средства попадется, а к сим манщикам никогда уже близко не подойдет. Наиболее стреляют на таких местах крупную птицу — гусей и лебедей, а прочих разве по нужде».
А одно из первых иллюстративных изображений опять же видим на акварели-шторе Н. Шахова «Волости сосьвинские и лапинские» (вероятно, ляпинские — авт.), где в четырех сценках показана охота аборигенов с кремневыми ружьями.
В.Ф. Зуев сообщает также о том, что на гусей охотились с капканами и петлями, рассказывает о ловле их сетями:
«Около Самаровского яму наиболее промышляют лонжами, сетьми так называемыми, которые длиною бывают сажен в 20, шириною в две. Оную расстилают на песку, где гуси более садятся, а человек скрывается в стороне в нарочно сделанном к тому огородце, держа в руках веревки, на которые сеть с обеих сторон надета, а после не в отдаленности укреплена в кол, и как гуси на сеть сядут или найдут, то промышленник дернет за веревку, и сеть вся в мешок сбирается, а гуси в ей запутываются».
Автор описывает и другие старинные сетные ловушки — перевесы или кысканы. Непременной принадлежностью их были две длинные жерди с блоками, устанавливаемые в прорубленных между водоемами просеках.
Сетью, поднимаемой с земли и незаметной днем, ловили гусей с применением чучел. Как пишет В.Ф. Зуев, если гуси успеют пролететь выше сети, «то остяки столь искусны в бересту кликать, что никоим образом распознать нельзя». Гуси, услыхав призывные крики, возвращаются и снова попадают в сеть-кыскан.
Сетью-перевесом, растянутой между жердями и опускаемой при подлете птиц вместе с добычей, ловили в основном уток на вечерних и утренних перелетах.
Цветные изображения этих ловушек также представлены на акварелях Николая Шахова: охотник сидит в скрадке у растянутого перевеса; другой ловец с помощью специального рычага поднимает кыскан; третий вынимает из сети запутавшихся птиц.
В начале XIX века в низовьях Иртыша, по средней Оби (район Сургута) и Нижней Оби до Обдорска (ныне Салехард) уже велась специальная весенняя гусиная охота. Тобольский врач Франц Белявский в книге «Поездка к Ледовитому океану» указывает, что в 1824-1826 годах главнейшим и важнейшим занятием крестьян в низовьях Иртыша, кроме рыбной, была птичья ловля с целью продажи. Описывая те же способы охоты, что и В.Ф. Зуев, он дополнительно замечает, что ловчие сети подкрашиваются под цвет того места, на котором они раскидываются, что чучела ставятся обязательно против ветра. Отмечает, что добывают семь родов гусей. Каждый из них имеет свой особенный крик и полет, и мастера, различая их издали, воспроизводят при помощи свистка из бересты подражательные звуки с удивительной точностью.
Об охоте на гусей во второй половине XIX века писал известный петербургский ученый Хрисанф Мефодьевич Лопарев в своей книге о родном селе «Самарово, село Тобольской губернии и округа. Хроника, воспоминания и материалы о его прошлом»:
«В мае начинается гусиный промысел, «весновка». С кремневыми одноствольными ружьями, с запасом гусиной дроби и пороху отправлялись крестьяне па несколько дней и недель па места, излюбленные птицами. С собой везли они «манщиков», гусиные чучела, к которым «на подгаркивание» промышленников слетались ляки, кырсемы и другие виды гусей, и охотнику из наскоро сделанной «землянки» оставалось только стрелять их… Птицу солят и таким образом запасаются ею для хозяйства».
Знаменитым самаровским охотником был отец Х.М. Лопарева, застреливший однажды, по словам автора, тринадцать гусей с одного выстрела из кремневой фузеи. Говоря об охоте с перевесами, Х.М. Лопарев приводит случай, когда за день сетью поймали 50 журавлей и гусей.
Некоторые подробности охоты на гусей в районе Самарово приводит И.С. Поляков в книге «Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби». В частности, называет сроки пролета гусей — с 15-20 апреля и до 20-25 мая. Пишет, что в 1876 году охотники добыли в среднем на ружье по 100-200 гусей — гуменников, белолобых пискулек и краснозобых казарок. Интересно, что тогда автор «с большой яркостью» наблюдал у слияния Иртыша и Оби обратный перелет уток и гусей на юг в связи с похолоданием на севере. Той весной успешно промышляли возвратную птицу летевшую «снизу».
Уже упомянутый политический ссыльный, историк и журналист Василий Яковлевич Яковлев (Богучарский) отметил особенности «гусевания» на гольцах — песчаных островах и отмелях Оби. Сразу же после стаивания снега охотники рыли в еще мокром песке неглубокие ямы в рост человека, делали, как пишет Яковлев, «полуцилиндрическую» крышу из досок с входным отверстием с одной стороны и несколькими бойницами с другой. Сверху доски засыпали песком, придавая скрадку вид песчаной кучи. Только этот автор из всех приведенных нами описывает способ расстановки манщиков, основанный, по мнению охотников, на естественном порядке расположения гусей во время отдыха на песках. Сначала отдельно ставили чучело сторожевого гуся, затем впереди три, потом два и за ними все остальные один за другим. Всего расставляли до 50 чучел.
Что касается оружия, то оно оставалось кремневым, только некоторые горожане имели более прогрессивные пистонные ружья. Известный этнограф Сибири С.К Патканов писал, что в 80-е годы и аборигены, и русские охотники Обь-Иртышья отдавали предпочтение кремневым ружьям, которые изготавливали ремесленники в деревне Верхне-Филатовой (Сузгун) под Тобольском. Они были тяжелые и массивные, с железными стволами, но долговечные и доступные по цене (два с половиной — четыре с половиной рубля).
Промысел гусей в конце XIX — начале XX века описал в упомянутой трехтомной монографии выдающийся ученый А.А. Дунин-Горкавич. В связи с невозможностью прямого цитирования из-за дореволюционной орфографии текста рассказ дается без кавычек с включением в скобках метрических значений мер длины.
Охота эта производится следующим образом. На песчаном месте возле рек и соров роют квадратную яму до 5 четвертей (90 см) глубиною. Над ямой ставят квадратный берестяный или обтянутый холстом колпак с круглыми отверстиями по всем сторонам для ружья; такое сооружение называется станком.
Охотник, устроивший станок, выставляет в расстоянии от 3-х до 5-ти саженей (6-10 м) от станка и непременно против ветра 10-15 гусиных чучел, иногда и свежеубитых гусей, затем метлою заметает свой след и садится в станок. Услышав из станка гоготание пролетающих гусей, он отвечает им пищиком из бересты. Подражание охотника при дальнем расстоянии весьма походит на гоготание пролетающих гусей. Гуси, услыхав голос охотника, нередко опускаются вниз (с гимнастическим кувырканьем, как голуби). Облетев кругом раз и два приготовленное для них садбище и не заметив ничего подозрительного, садятся между чучелами или немного в стороне… После того, как гуси сядут на землю, в них стреляют. «Гусевали» и на травянистых соровых гривах, где станки делали из мелкого тальника.
Если в целом по Тобольскому Северу А.А. Дунин-Горкавич считал гусиную охоту забавой, то в Самаровской волости — довольно серьезным промыслом. Там охотники добывали до 20 птиц в день и до 150-200 за сезон…
Продолжение следует…
