Новомир Патрикеев
В те годы наиболее удобным и добычливым местом гусиной охоты был район слияния Иртыша и Оби, особенно окрестности села Самарово, где в процентном отношении охотников-гусятников было в два-три раза больше, чем в других селениях: Реполово, Елизарово, Зенково, Нялино, Селиярово.
Это объясняется тем, что при весеннем перелете на север гуси вылетают на реку Иртыш в 60-80 километрах от его устья, около реки Конды, и останавливаются на заливных сорах, где пасутся на открытых топких лугах с мелкой травой-полевицей, по-местному «гусником» или «мургом» (мурком). Такие в общем-то определенные, излюбленные птицами места называются садбищами.
Раньше стаи задерживались здесь от двух недель до полутора месяцев. В условиях раннего наступления тепла, которое сменялось резким похолоданием (отзимком), они концентрировались в больших количествах по Иртышу до его устья и по правобережью Оби около ее слияния с Иртышом. Еще в начале 70-х годов прошлого века я не раз наблюдал многосотенные скопления гусей по Иртышу около деревни Добрино и по Оби, на сору у протоки Рыбная.
И летят они из года в год почти одним и тем же путем. Гусиные стаи, идущие над Иртышом, не долетая километров 15 до Ханты-Мансийска, разделяются — одна летит к Северной горе (правый берег Оби), а другая идет на левый берег Иртыша.
Перелетая с Иртыша на Обь, гуси как пересекали, так и пересекают, конечно, в меньших количествах Самаровский «полуостров» километрах в 10-15 от современного Ханты-Мансийска. Уже лет десять, регулярно живя на даче недалеко от устья лесной речушки Вьюшка, я наблюдаю пролетные стаи гусей, чаще белолобых. А по дороге из города всегда обращаю внимание на высоченный кедр около приводного пункта аэропорта. К нему прибиты поперечные палки, по которым охотник забирался к своей «воздушной» засидке и стрелял летевших исконным маршрутом гусей. И было это не так уж давно, до начала строительства шоссе, в начале 90-х годов.
Интересный рассказ об особенностях охоты в этой местности мы нашли в журнале «Уральский охотник», где была опубликована статья «Гуси и гусиный промысел на Тобольском Севере» Платона Ильича Лопарева, племянника Х.М. Лопарева и не менее известного нашего земляка, активного участника гражданской войны, видного хозяйственного работника 20-30-х годов.
Вот так по описанию П.И. Лопарева выглядели их станки-засидки. Для охоты на песках делалась в шипы рама из четырех брусьев в два аршина длины (около 1,5 м) и полтора на полтора вершка (около 7 см) в поперечнике. На каждой ее стороне через пять вершков (22,5 см) сверлились сквозные отверстия, в которые вставляли прямые ивовые прутья в палец толщиной. Они попарно загибались, образуя как бы купол, но с одной стороны оставлялось пространство для дверцы, примерно 12 на 12 вершков (54 см).
При помощи обычных гвоздей рама обтягивалась плотным холстом. Из него же делали дверцу на двух поперечных палочках и пришивали сверху. С обеих сторон дверцы на высоту двух вершков (9 см) от рамы вырезается две бойницы, на остальных сторонах — по три, причем для большего сектора обстрела проделывали угловые бойницы.
Рама ставилась на вырытую в песке яму глубиной в полтора аршина (106 см) и сверху засыпалась тонким слоем грунта. Некоторые охотники покрывали стенки рогожей, а у входа сбоку помещали железную печурку с трубой, возвышавшейся над крышей на три вершка (13,5 см).
При охоте на соровых разливах рама вместо холста обтягивалась частой мережей (сетью), на которую до бойниц тонким слоем укладывалась светлая осока или светлый пырей и накрывалась уже редкой тонкой мережей. Дверцу делали из веток и также маскировали сверху соломой. Сквозь такую крышу охотник видел подлетающих гусей. Поскольку места в пойме обычно топкие, на дне ямы клали настил, а под ним углубление для отчерпывания воды. Применяли на сорах и менее удобные, «лежачие», скрадки без ямы, на высоту по колено охотника — до десяти вершков (около полуметра).
Поскольку гуси прилетают, как только появляются проталины, иногда в самом начале апреля, а холода держатся порой до конца месяца, некоторые охотники устраивали скрадки в снежных ямах, надевая для маскировки белые халаты.
Засидки располагали на пересечении наиболее вероятных путей перелетов птиц с садбища на садбище и на пески. После тщательной маскировки, разравнивания и подметания вырытого грунта подбирали все подозрительные предметы. Достаточно было забыть топор, оставить свои следы или окровавленное перо, чтобы гуси почувствовали опасность.
Как и в прошлом веке, умело расставляли набивные чучела, кто имел, выпускали на привязи манного живого гуся, а завидев стаю, «подгаркивали» ее, издавая призывные звуки. Кроме приглашающих садиться, гусятники знали крики, предупреждающие об опасности, и даже печальные, их издавали «горюны» — самцы белолобых гусей, самки которых были убиты из станков. Целыми днями с печальными криками летали «горюны» над станком, а увидев приближающуюся стаю, становились в ее голове и вели прямо к манщикам. А не долетев, издавали тревожный сигнал, «кыкание». Его подхватывала вся стая и отворачивала.
Но мало различать гусиные крики, главное, уметь их имитировать. А это большое искусство, которым владели лучшие «кликальщики», используя так называемые «берестечко». Полоска бересты толщиной бумажного листа, шириной два сантиметра и длиной 15 сантиметров, хорошо проваренная в жирных щах да еще пропитанная салом, становится эластичной, крепкой и хорошо вибрирует, превращаясь в настоящий музыкальный инструмент. Охотник берет его большими и указательными пальцами, растягивает и вставляет в рот, служащий одновременно мехами и резонатором. От выдуваемого воздуха береста колеблется и издает нужный звук.
Были мастера «кликать» и в обыкновенную травинку. В конце 70-х годов на моих глазах напарник по охоте Алексей Михайлович Сенгепов, известный в Югре журналист и исследователь хантыйского языка, в результате самого настоящего диалога с пролетающей в стороне стаей гуменников заставил ее подвернуть к озеру и снизиться для посадки на расстоянии выстрела.
Но хорошо замаскироваться и подманить — еще не все. Важно, чтобы гуси, несмотря на чувство стадности, стремление подсесть к кормящейся или отдыхающей стае собратьев, не заметили ничего подозрительного в манщиках. Набивные чучела, нуждающиеся в правильном хранении, должны сохранять свою форму, а не выглядеть мокрыми и частично ощипанными. Поза манщиков предпочтительна спокойная, ориентировка — строго головой против ветра.
Перовые чучела, громоздкие и занимавшие много места, постепенно стали заменяться профилями, которые чаще выпиливали из фанеры. В комплекте большинство из них изображало фигуры кормящихся или спокойно сидящих птиц и только одному придавалась поза сторожевого с вытянутой шеей. Здесь уже очень важны правильная раскраска, расстановка и большее количество манщиков. Но профили не идут, конечно, ни в какое сравнение с набивными и особенно с правильно подготовленными и выставленными на рогульки убитыми гусями, а тем более с живыми манными птицами.
Их применяли некоторые промысловики, привязывая у станка на шнурке. Таких гусей, чаще гуменников и серых, держали как домашнюю птицу зимой в хлевах, летом во дворах с подрезанными крыльями. И если по наблюдениям старых самаровских гусятников серые гуси не подлетали на «кликанье», то на крик серого манщика во всяком случае гуменники реагировали хорошо. В молодости у меня были пара подсадных гуменников, самец с самкой, и серая гусыня по кличке Гуська. Часто вспоминается свой первый выезд с ней.
Задолго до начала утреннего оживления птиц я был на месте и слушал понятную только охотникам тишину. У разлива, па фоне низкого тальника, в снегу вырыл удобный скрадок, замаскированный поверху ветками и сухой травой. Недалеко плавали утиные чучела. На проталине, рядом с десятком профилей расхаживала подсадная гусыня, чистила перышки, прихорашивалась.
Уже пошли на север первые утки: шилохвости, свиязи, чирки-свистунки. Они еще не очень осторожны и доверчиво подсаживались к манщикам. Гуси пока не летят, ждут, когда потеплеет. Но вот от поднявшегося солнца над ледяной полосой появились волнистые струйки пара и в стороне прошла первая пара гуменников. Затем недалеко показалось еще несколько птиц. На двухсложное гагаканье подсадной гуси отвечают негромкими звуками. Наверное, обсуждают, стоит ли подсесть, нет ли чего подозрительного, но маскировка безупречна.
Гуменники осторожно приближаются и делают заход для посадки. Они совсем близко. Сквозь ветки скрадка видны даже черные ноготки на их оранжевых клювах. Воздух свистит, рассекаемый мощными крыльями. Мушка стремительно выносится вперед, звучат выстрелы. Два гуся тяжело падают на снег, третий, учащенно махая крыльями, опускается на воду и затихает…
Во времена Лопарева гусятники с пистонными фузеями 10, 8, 6, 4 калибров охотились из закрытых станков и очень редко стреляли влет. Они старались взять на один выстрел как можно больше птиц, терпеливо ждали, когда подсевшие гуси сойдутся поближе друг к другу. И если представить, что четвёртый калибр имеют современные сигнальные пистолеты-ракетницы, то неудивительно, что после выстрела из подобной пищали, приносившего при удаче десяток и больше гусей, охотники нередко силой отдачи перевертывались в станке, повреждали ключицы и руки.
Но и добыча, даже в виде одного гуся, была весомой. А когда десятки и сотни трофеев! Так, в начале 20-х годов Платон Лопарев брал за весну 150 гусей, а однажды с обеда и до вечера — 59. Другие охотники, случалось, били в день и по сто штук. Сезонный результат хорошего гусятника достигал 200-300 птиц, рекордная цифра — 500. Общий отстрел по Самаровскому району за весну поднимался от минимума -2000 до десяти — двенадцати тысяч гусей…
…В 20-30-е годы немало любителей гусиного промысла жило в Сургутском и Березовском уездах, преобразованных в одноименные районы Уральской области. И надо сказать, что гусятники первой четверти XX века были большими профессионалами своего дела. Практически все, чем они владели в технике охоты, сохранилось до самого конца промысловой добычи гусей в конце 40-х годов.
На Севере охота была более трудной из-за климатических условий и менее добычливой, чем в районе слияния Иртыша и Оби, где гуси концентрировались и задерживались на определенное время. За весну березовские гусятники брали от десяти до ста птиц. У них существовал добрый обычай -делиться первой добычей с родственниками и знакомыми. Известен случай, когда один охотник раздарил 18 гусей.
В самом северном районе, Шурышкарском, входившем до 1937 года в состав Остяко-Вогульского (ныне Ханты-Мансийского округа), в 1931 году было заготовлено лишь 183 гуся, в 1932 — 233 на 272 охотника, т.е. меньше, чем по одной птице. Только по одному из четырех промысловых участков, Мужевскому, занимавшему наиболее разветвленную часть обской поймы, на 50 охотников заготовили за эти два года 303 гуся или по шесть птиц на ружье.
В строительстве скрадков здесь были свои особенности. На длинных островках или косах вырывали ямы и покрывали досками и хворостом на уровне чуть выше поверхности острова. Другие охотились на искусственных озерах у запруженных земляной плотиной логов, покрытых травой-мурком. Отрытую яму также покрывали досками или ветками, но обязательно маскировали дерном из мурка.
Дальше на север охотники делали исключительно комфортные станки, приспособленные как для холодной погоды, так и для охоты па сырых грунтах у разливов. Две такие засидки сохранялись до весны 1946 года под Салехардом. Тогда, обходя широкий и глубокий ручей, я поравнялся с мысом, поросшим невысокой, блеклой, желтовато-коричневой травой. Станок почти незаметен — небольшое, пологое, такое же травянистое возвышение, увенчанное разноцветным чучелом краснозобой казарки. Вокруг еще штук двадцать искусно сделанных гусей, в основном серых, гуменников и белолобых.
Так как ручей смог перебрести почти в вершине, к станку подошел с тыла. С другой стороны мыс обмывал еще один более узкий ручей, подпруженный небольшой земляной регулируемой плотиной. В разливчике плавали десятка полтора таких же перовых утиных манщиков и два лебедя-кликуна, возвышавшиеся своими прямыми шеями, как монументы.
И вот передо мной до тонкостей продуманное сооружение, настоящий дзот. Это слово постоянно было на слуху у мальчишек военных лет — долговременная земляная огневая точка. Но вместо наката из бревен сверху поставлен уже известный читателям выгнутый-четырехугольный каркас из веток толщиной два-три сантиметра. На нем проолифенный брезент и ровно уложенный тонкий дерн, обтянутый старой сетью. Дверь-люк на задней стенке крыши покрыта покрашенным под общий цвет брезентом. На трех других сторонах виднелось по нескольку бойниц, заткнутых пробками из сена.
Внутри открылась уютная, хотя и низенькая, для передвижения только на коленях, мини-избушка. Сухие стены из отесанных нетолстых двухметровых бревен, ровный пол из колотых плах, застеленный малицами. Слева от входа посуда и припасы. Справа — под деревянной крышкой небольшое, на размер ведра, отверстие в дренажную яму для откачки прибывающей воды. Рядом примус с чайником и кастрюлей. Такой «комплекс удобств» позволял гусятникам жить в станках неделями, не страшась никаких отзимков. Говорят, что некоторые ухитрялись делать там бражку, ускоряя процесс перекатыванием ведерного бочонка по полу.
Осмотрев стоявший недалеко другой станок, я убедился в идентичности этих рациональных, но, увы, последних в окрестностях Салехарда конструкций. Оставался здесь и еще один вид гусиного скрадка — вкопанная на одном из ключевых мысов большая деревянная бочка, так называемый «получай», с сидением и полкой для патронов. Бойниц не было, так как маскировался он воткнутыми вокруг ветками и сеном или старой травой.
В Сургутском районе еще в середине 30-х годов в среднем на охотника добывалось по 80 гусей за весновку. Автор книги «Мой Сургут», местный старожил и краевед Александр Васильевич Кузнецов, писал, что его родственник Федор Николаевич Кайдалов, охотник-любитель, имел одноствольную фузею и две двустволки 20 и 16 калибра. Для каждого ружья заряжал к весне по сотне патронов. На песчаной стрелке за протокой Черной он копал яму по полтора метра в длину и ширину и более метра глубиной. Сверху ставил обтянутую брезентом деревянную раму с бойницами. Кроме набивных чучел, использовал подсадного гуся, вылеченного подранка. В середине 30-х годов во время отпуска он добывал более 100 гусей.
Все ранее сказанное о гусиной охоте относится к ее основным районам, находящимся вблизи главных речных магистралей. В таежных местах, к северу от Средней и к востоку от Нижней Оби, где даже у больших рек (Пур, Таз) почти до самого устья нет широкой поймы, аборигены, а за ними и пришлые русские стреляли гусей на льду лесных озер у путей их перелетов.
Более сорока лет назад и мне довелось побывать на такой охоте около поселка Красноселькуп, расположенного на берегу реки Таз. В субботу, 5 мая, старый друг, местный охотовед Владимир Кириллович Конев, предложил сходить на лыжах в лес. Был он родом из восточно-сибирской таежной Глубинки и с характерным говорком:
— Ружьишко возьмем, глядишь, и гусишку добудем.
— Какие гуси, если днем только закапало с крыш, а на реке и наледь не появилась?
— Не беспокойся, птица будет, река тут ни при чем, мы поохотимся на озерах среди открытых участков тундры, соседствующих с лесом.
— Но ведь проталин нет даже у поселка, зачем гусям садиться на озерный лед?
— Проталины «нарисуем» — видишь мешки с сеном? Сожжем у скрадка и на потемневшем снегу поставим профили.
Эти «манщики» еще больше расстроили. После моих ярко раскрашенных красавцев из многослойной фанеры черные уродцы, чуть ли не вырубленные топором из гнущегося рубероида, казалось, будут только отпугивать живых гусей.
Сам неожиданный выход на природу, конечно, радовал. Я примерил выданную одежду и лыжные ботинки. Осмотрев предложенное ружье, Иж-49 12 калибра, несколько раз приложился и ощутил явный дисбаланс, стволы все время тянули вниз.
Поздно вечером с двумя спутниками мы пошли сначала пешком по укатанной тракторной дороге. Она пересекала редкие перелески из чахлых кедров, изогнутых северными ветрами лиственниц, тонких елочек и невысоких белоногих березок. День догорал. С севера потянуло холодом. Но вдруг, как по команде, мы повернули головы на гусиные голоса. Невдалеке, над верхушками деревьев, плавно шел караван из двенадцати птиц, вселяя надежду на предстоящую охоту. Мы встали на лыжи и взяли курс на высокий лесистый бугор. Там, под защитой деревьев, устроили привал и разожгли костер из сушняка лиственницы. Смолевые ветки, унизанные засохшими шишками, с треском разгорелись. Специфический запах серы сделал приятно-терпким прозрачный бледно-голубой дымок. Глядя на первый после долгой зимы костер, мы полными глотками вдыхали этот дым. В котелке таял весенний снег с настывшими стебельками оленьего лишайника-ягеля. Привлек внимание последний недотаявший комочек снега. Сначала сахаристый, он стал прозрачным и качался на воде, как весенняя, изъеденная теплом льдинка.
После чая снова надели лыжи и тронулись в последний переход по узкой длинной тундре, окаймленной с двух сторон щеткой синеющего леса. Здесь гуси пролетали, срезая изгиб реки. На пути встретили кем-то оставленный скрадок, перед ним остатки сожженного сена, следы-лунки от снятых профилей и ямка в снегу, окрашенная кровью. Но место не очень удобно из-за плохого обзора.
Вот хороший бугор, на линии полета, — показал наш егерь-предводитель, — и мы с напарником остались. Сделали почти незаметный скрадок из снега, кедровых и еловых лап. Сожгли мешок сена и у искусственных проталин поставили штук пятнадцать профилей на заснеженный лед озера.
Кириллыч с другом устроили засидку на противоположном берегу. В леске около них мы все снова жгли трескучий костер и пили чай, предварительно приняв разведенного спирта под малосольного чира, выловленного Кириллычем подледной сеткой в реке напротив окон своего дома. Здесь встретили восход солнца. Его малиновый диск появился на северо-востоке в два часа ночи. Ту г же прозвучала трель чечетки и громко прокаркала ворона. Но ветер усилился, сильно похолодало. Традиционный северный разогрев спиртом пришлось повторить теперь уже в виде пунша.
В четыре часа мы разместились в скрадке на импровизированном сидении из лыж. Только около шести утра заметили первого гуся. Он без разворота шел на профили. Я встал и обстрелял его в боковом полете. После первого выстрела гуменник как-то встряхнулся, выпустил лапы и чуть замедлил полет, а после второго — еще быстрее замахал крыльями, пытаясь набрать высоту. Затем, снижаясь, стал планировать, снова замахал крыльями, резко взмыл ввысь, перевернулся и замертво упал в снег метров за сто с небольшим от нас. В легких лыжах по твердому насту я сбегал за ним как на кроссе. Гусь был большой и тяжелый.
Промерзнув еще часа два, мы больше не видели гусей, только три стройные колонны лебедей-кликунов молча прошли на север. Поскольку командированному выходные дни не полагались, я, захватив добычу, отправился в поселок. Утром стало заметно теплеть, лыжи начали проваливаться в размягченный наст. Пока уже не катился, а шагал к дороге, почувствовалось наступление настоящего весеннего дня. Увидев сначала три пары, затем тройку пролетавших гусей, не без зависти подумал, что оставшиеся друзья могут неплохо пострелять…
Продолжение следует…
