О пьянстве остяков слыхал, конечно, всякий, но не всякий видел это пьянство близко, не всякий знает размеры и последствия его. Пишущему эти строки пришлось прожить среди остяков около семи лет, в течение которых можно было наблюдать много интересных фактов и делать кое-какие выводы. Тем, что дала жизнь в этом направлении за семь лет, мы и хотим поделиться с читателями.
Почти все «юрты» по Иртышу во всех отношениях находятся в одинаковых условиях, но мы имеем в виду юрты Цингалинские Нарымской волости Тоб. у., как наиболее многолюдные, наиболее нам знакомые и, наконец, наиболее характерные.
Посмотрим сначала на природу, среди которой живут остяки. Вот тут, перед глазами, — многоводный Иртыш, круглый год обильный рыбой. Там дальше — «урманы» с соболями, лисицами, оленями, лосями, белками, с вековыми деревьями. Вокруг бесконечные заливные луга, испещренные бесчисленными озерами, сорами с площадью до десяти квадратных верст, прорезанные во всех направлениях речками. Все это кишит рыбой, дичью.
Теперь посмотрим, как эксплуатируются эти богатства. Начнем с рыбного промысла как самого главного. Осенью, в конце сентября, все способные к физическому труду, как остяки, так и русские, живущие в юртах, организуются в артели для неводьбы на сорах (громадные озера, имеющие исток). Артелей бывает обыкновенно три, человек по 9—11. Невод артельный. Неводят до заморозков недели две-три. Рыбу пускают в «сад» (пруд недалеко от места неводьбы, нарочито устроенный), откуда ее вновь неводят после того, как намерзнет лед, продолжается это дня три-четыре. Все три артели налавливают в среднем на 1500 руб., т.е. по 50 руб. на человека. После неводьбы на сорах неводят озера, где можно в неделю заработать 15—20 рублей. Вскоре после рекостава начинаются «юровые» (лов стерляди самоловами на ямах в Иртыше) промысла, которые с промежутками тянутся до конца января. Тут каждый зарабатывает, по меньшей мере, рублей 50 в три-четыре недели (в нынешний год был случай, что на два прогона 4 человека в три-четыре дня добыли 70 пудов стерляди). В это же время на речках ловят мордами, зарабатывая рублей по 15—20 на человека. Весной — неводьбой на Иртыше (нельма) по курьям, а также «режевками» (сети, перегораживающие пугь рыбе по речкам) и «фитилями» (род морды из мережи) в речках, заводях, заливах зарабатывается, на худой конец, на 20—30 руб. на человека в две-три недели.
Дальше следует сбор брусники, где работают мужчины, женщины и дети; взрослый набирает в среднем на 20—30 руб. в одну-две недели.
Звероловство здесь в забросе, хотя в лесах ходят табуны лосей, оленей, немало лисиц, масса белок.
Кроме заработанных денег, немало получается «арендных», как то: за речки 70 р. в год, за право сбора брусники с посторонних — до 100 р., за ягодные боры, сдаваемые в аренду, — 25 р., за право ловить самоловами на плесе против деревни в зимнее время с посторонних ежегодно — около 40 рублей.
Помимо всего этого немалое подспорье оказывает скотоводство. Каждый хозяин продает осенью несколько голов скота рублей на 50—70.
Расходы же остяка очень не велики: купить нужно только муку, чай. сахар, керосин, одежду, табак, порох, дробь, а остальное все свое. Налогов платят до 13 рублей с души. Одним словом, расходов никак не больше 100 руб. в год. Зарабатывается же, как мы видели, до 200 руб. и больше. Выходит, что должны получаться довольно крупные сбережения, как частные, так и общественные (арендные деньги). Что же? Вы думаете, остяк живет более или менее сносно? Нет и далеко нет. Посмотрите на постройку. В большинстве случаев вы увидите невзрачные хибарки, в которых темно и грязно; кой-какие амбары, оград совсем нет, жалкие загоны для скота — некрытые, не защищенные от ветра, три-четыре бани на всю деревню, бани «по-черному», в которых больше вымажешься, чем вымоешься, и где одеваться и раздеваться нужно на улице.
Ни у одного остяка нет хорошей сбруи и хорошей кошевы. У редкого есть хорошая одежда. Белый хлеб едят только по большим праздникам. Плюс ко всему этому у остяка нет не только никаких сбережений, но он должен в большинстве случаев нескольким кулакам до сотни рублей, и это долг хронический, тянущийся десятками лет; у него не уплачено в инородческий хлебозапасный магазин, где он берет муку, порох, дробь; у него нечем заплатить ясак, и он обществом продает что-нибудь кулаку, идет к нему в кабалу, сплошь и рядом обманывая последнего. А между прочим, сколько еще остается неиспользованного добра. Земля прекрасно родит рожь, ячмень, овес, пшеницу. Крестьяне соседних деревень и живущие в юртах круглый год едят собственный хлеб и продают на 20—40 рублей овса. Остяки хлебопашеством не занимаются. Крестьянки пудами продают масло, сотнями яйца, у остяков с грехом пополам хватает только для себя (во всей деревне не сыщешь, помимо русских, кринки молока в любое время года). Многие крестьяне каждый год продают несколько стогов сена, у остяков сена кое-как хватает только для своего скота. Крестьяне ловят летом стерлядь переметами, что очень и очень выгодно (один административно-ссыльный нынешним летом наловил стерляди на 100 р.), остяки переметами не ловят, так как тут нужен хотя не тяжелый, но регулярный труд в течение нескольких месяцев. Осенью можно в две-три недели набить минимум 100 штук белок, рябчиков и тетерь, что на деньги значит 20—30 рублей. Некоторые речки, если б в них ловили сами остяки, давали бы сотни, а то и тысячи рублей, но они отдаются в чужие руки за ничтожную плату. Кроме всего этого многие остяки являются собственниками отдельных речек и урманов.
Вы догадываетесь, читатель, куда делись те деньги, что заработаны в течение года? Все это пропито. Вы спросите, почему тогда мало заработано? Но ведь на пьянство нужно время, очень много времени, иной раз золотого.
Вино — это альфа и омега здешней жизни; вино — это новый бог после прежних идолов: за вино и с вином можно сделать все. Без вина не бывает ни одной самой пустяковой сделки. Остяк ведет сонную жизнь от выпивки до выпивки в чаянии что-нибудь кому-нибудь продать и заполучить желанную «байгу». Если же на сцену появляется вино — долой вялая сонная жизнь! Вместо тихих смирных голосов слышны буйные задорные крики, разгораются страсти, атмосфера наполняется густой циничной бранью (и густым табачным дымом), пускаются в ход кулаки. Дальше: потеря человеческого облика, бессвязное, бессмысленное бормотанье, поголовный разврат, наконец, тяжелое мертвое забытье… а там опять скучный период ожидания. Так происходит вырождение. За семь лет умерло только взрослых остяков обоего пола 16 человек (всего в юртах 19 остяцких домов), родилось за этот же период 4, причем двое от русской матери. Есть несколько домов совершенно пустых, где вымерли все; есть немало домов, где в недалеком будущем вымрут все. Недалеко от юрт (в полуверсте) заметны ямы и остатки построек, поросшие крапивой, где жили остяки и вымерли. Верстах в двадцати от Цингалов по речке Яркинской есть тоже место, густо поросшее крапивой, где когда-то были юрты.
Поистине, читатель, мертвый край, разлагающийся труп, от близости которого задыхаешься.
Невеселые думы рождаются в голове. Далеко где-то, в другом мире, горят у людей веселые огни общественности, сияют бесстрастным светом прожекторы знания, где-то торжество света над тьмой, торжество права над произволом. А тут? Около? Бесконечные торжественно-белые сугробы на сотни верст кругом, редко-редко загаженные человеческими постройками, наполненными пьянством, развратом, болезнями, грязью, безразличностью ко всему, что не касается брюха; воют и, кажется, хотят восстановить первобытную чистоту снежных полей метели и вьюги, сковывают все живое сорокаградусные морозы. «Человеческие» голоса не раздаются тут. Тишь, безлюдье вокруг. Это «вековая тишина», на страже которой дозорные люди скучают от «безделья». Пусто. Глухо.
А.Ф.
«Сибирский листок» №27 (5 марта) 1909 г.
