Новомир Патрикеев
Кыскан у Варовой
После первого сезона я пришел и к такому выводу, что команда из четырех человек великовата для дальней многодневной поездки на одной мотолодке. В ней невозможно даже удобно разместиться при нормальной экипировке. Представьте пару двухместных палаток (других тогда не было), минимум две резиновые лодки, четыре обязательных набора утиных манщиков, гусиные профили, ружья и патроны, а также запас бензина, спальные мешки, продукты и прочее. А если прикинуть вес людей и скарба, то при такой загрузке судно едва ли выйдет на глиссирование и будет зарываться носом в воду, как утюг.
Поэтому к весне 1972 года готовился с другим напарником, водителем редакции Геннадием Пластининым, местным уроженцем, охотником с детства и знатоком окрестностей Ханты-Мансийска. Симпатичный и стройный молодой человек по характеру был контактным, доброжелательным, веселым и подвижным, как говорят, легким на подъем. Наверное, все эти качества вместе проявлялись в залихватских и одновременно пластичных русских танцах, которые он исполнял на сцене с женой Тамарой, профессиональным хореографом.
Мы обзавелись новой тогда и довольно удачной модификацией «Казанки», оснащенной булями — коническими выступами на корме, расширяющимися к транцу. Полые внутри и герметичные, они способствовали большей плавучести и остойчивости судна на волне.
Очень удобное место для стоянки нам выделил на своем иртышском причале директор магазина «Сельхозтехника» Леонид Илларионович Тимошенко. Мы познакомились зимой на родительских собраниях, когда его сын Олег вместе с Андреем учились в первом классе и оба воспитывались как будущие охотники.
Ларионыч, как потом я называл его долгие годы общения, неожиданно облегчил и доставку прицепа с лодкой на пристань, предложив пару колес от какого-то невостребованного сельхозагрегата, подходящих к нашему «Москвичу-410». Чуть шире и больше по диаметру, а главное, с глубокими рифлеными протекторами, они слегка приподняли заднюю ось и заметно повысили проходимость автомобиля по грязной, крутой, не выровненной в то время Самаровской горе.
Как в прошлом году, открытие охоты совпало с Днем печати да еще с какими-то неотложными делами. Чтобы не потерять вечерник, сразу после торжественного заседания пошли с Андреем на самый ближний к городу пойменный разлив — Коровью Лайду. Без манщиков и маскировки (тальники в окрестностях давно не росли) мы сели на высоком сухом мысу у самой большой лужи. Перелетавшие с озера на озеро несколько местных кряки оставляли надежду, что в сумерках кто-то из них приблизится к нам.
Вечер был ясный, безветренный, теплый, но какой-то безжизненный. Никаких птичьих голосов, пи самих мелких птичек, обычно щебетавших перед закатом. По сторонам не заметили ни одной проходной утиной стаи. Только над Иртышом в поисках чего-нибудь съестного летали чайки и вороны.
Но тут объявился самый неожиданный трофей! Почти в темноте вдруг отчетливо услышал цыканье вальдшнепа. По звуку определил, что он вылетел из лесистого мыса у порохового склада и делал дугу над лугом. Через секунды уже где-то сбоку послышалось хорканье. Я обернулся в сторону реки и в узкой ярко-золотистой полоске зари увидел низко летящую птицу, довольно быстро машущую крыльями, навскидку выстрелил, боясь, что она исчезнет в тени.
Девятилетний Андрей нашел кулика на сухой выкошенной поздней осенью гриве и с недоумением крикнул:
— Бекас, веретенник, дупель… не знаю кто!
— Вальдшнеп, — подсказываю.
— Точно, ты же говорил, что глаза у него почти на затылке.
Окраску рассмотрели уже дома. Сравнивали с разными книжками, находили расхождения, спорили. Но в одном сошлась вся семья, отведав жареного вальдшнепа. Нам он показался лучше других бекасиных и прочих куликов, не говоря уже о рябчиках и чирках. Чувствовался какой-то пикантный, тонкий, лесной нюанс во вкусе и аромате. Вот так случайно в книгу об охоте па водоплавающих птиц попал лесной кулик — представитель боровой дичи.
Причина вечернего затишья па пойме стала понятной наутро. С хмурого неба подгоняемые резким северным ветром на землю падали редкие сухие снежинки — результат не очень сильного на этот раз, но традиционного отзимка после вскрытия реки.
Когда потеплело и позволили дела, мы с Геннадием, соединив по дню отгулов с выходными, утром в пятницу поехали на Большую Варовую тем же курсом, что и год назад. Судя по замеченному тогда времени продвижения «Тюменки» до подсобного хозяйства на Редечной и оттуда да Мануйлово, ехали мы сейчас намного быстрее, несмотря на то, что «Вихрь» не прошел обкатку и скорость сдерживалась ограничителем.
Перед деревней Ярки Мануйловская протока делает поворот направо, а почти у самого изгиба — узкое устье Большой Варовой протоки. За ним в направлении север-юг широкий и длинный сор, окруженный низкими луговинами и подходящий в конце почти вплотную к Иртышу. Близость магистральной реки и объясняла, почему основной пролет уток здесь, а не у лесной горы коренного берега, где мы были прошлой весной.
Сравнительно высокие и сухие гривы, пригодные для устройства стана, были только по берегу Мануйловской протоки, разделенному Большой Варовой. Мы выбрали левую сторону, заросшую с северо-востока старыми густыми ивняками, а это и защита от ветра, и сколько угодно дров. Но самое интересное — словно по заказу сделанная гавань -глубокий заливчик как раз по ширине лодки. Подходи или выходи с любой стороны, не забредая в воду.
Одновременно свои права на заливчик, где, видимо, была их подводная база, заявили водяные полевки. Много лет назад под названием «водяные крысы» они входили в разряд летней пушнины. А теперь, нисколько не боясь пришельцев, шумно плескались недалеко от нас, гонялись друг за другом, пыряли и плавали, грызли травинки, шустро рыли небольшие норки, чтобы достать корневища.
Пожалуй, только они, пара бекасов, токующих над лугом, да блики яркого солнца, играющие на воде, оживляли окрестности. Утки появлялись над разливами редко. Не видно было и каких-либо пролетных птиц. Время позволяло не торопиться со строительством скрадков, и мы занялись обустройством стана.
Палатку удалось купить самую примитивную из рыхлой даже наощупь плащевой ткани и без пришитого дна. Натягивать ее было нужно, как струну, ибо любая неровность или складка могла дать течь. Поэтому крышу сначала туго подвесили задним гордом к толстому дереву, а со стороны дверей на прочный кол. Затем выровняли боковые стороны при помощи растяжек с колышками, которые вырубили здесь же и забивали обухом топора.
Хорошо, что в кустах застряли занесенные прошлогодним половодьем и просохшие за лето полуразбитые двери то ли от бани, то ли от сарая. Из них получился ровный и теплый пол, под который с наклоном внутрь подогнули нижние края палатки. В ней разместили все, что смогло промокнуть от дождя, оставив в лодке только ружья, манщики и патронташи.
Из найденных чурок и обломков досок соорудили стол и сиденья. К месту будущего костра натаскали кучу тальниковых сушин, сделали таган и вбили рядом несколько кольев разной высоты для сушки одежды и обуви. Не забыли воткнуть у берега и мерный прут с зарубкой по уровню воды.
Оборудовали бивуак часа за три, и Геннадий настойчиво предлагал разжечь костер, чтобы приготовить обед. Но я, влекомый охотничьим азартом, уговорил его ограничиться чаем из термоса с домашней снедью. Наскоро перекусив, осмотрели сор в бинокль. Противоположный, правый берег был сравнительно прямой, без единого залива, ручья или рукава, соединяющего сор с другими разливами. Примерно посередине его виднелась небольшая, подтопленная куртинка молодого ивняка, и нераспустившиеся еще ветки выглядывали из-под воды, как прутики.
Больше никаких кустов по обеим сторонам сора не росло — сплошные луга, покрытые желтой некошеной травой. Поэтому, нарезав две большие вязанки веток для скрадков, мы поехали вдоль извилистого левого берега в надежде найти подходящие места. Метров через двести миновали неширокую, на предельный выстрел, протоку. Еще метров через 300-400 увидели устье второй и, как оказалось, последней из втекающих или вытекающих из сора проток. Она полудугой омывала заметно вдающийся в разлив мыс.
Мне он сразу понравился, тем более дальше, с левой стороны, водоем значительно увеличивался за счет большого полукруглого залива, протянувшегося вплоть до высокой гривы, за которой протекал Иртыш. А на ней среди прибрежных, громадных и толстых, как деревья, тальников виднелся широкий, как будто специально кем-то вырубленный провал — наиболее вероятное место залета уток с реки на сор. А его самое узкое место, перед мысом, могло служить своеобразными воротами, наиболее привлекательным коридором для пролета.
Причалив к острию мыса, мы увидели не очень высокую и сравнительно пологую луговину, что позволяло при отсутствии резиновой лодки вброд выставить большинство манщиков и собирать недалеко упавшие трофеи, если еще вооружиться длинным шестом с рогулькой на конце. Впереди, где должны плавать чучела нырковых уток, прибрежная часть была чистой от каких-либо торчащих почек или плавающих травинок. Зато слева, почти рядом, начинался треугольный заливчик с низкой, частично подтопленной травой — самое место для манщиков речных уток и гусиных профилей.
Продолжающаяся прибыль воды подсказала отнести скрадок метров на пять от берега и дополнительно замостить «пол». Поэтому вместе с манщиками оставили здесь все ветки и стали искать место Геннадию. Нашли его почти в самом конце сора, на мысу, отходящем от иртышской гривы напротив возможно «залетного» прогала, и недалеко от кустов, где можно было спрятать лодку.
Там я вырубил опорный шест-багор, помог Геннадию нарезать веток и расставить с лодки манщики, так как сор здесь был более глубокий. После этого Геннадий отвез меня на мой мыс и вернулся к себе. Я начал со скрадка, который с учетом открытости места всем ветрам надо было строить очень прочным. Но веток было много. Сначала установил шесть наиболее прочных: две у входа, две впереди и по одной с боков. Между ними воткнул тонкие и ветвистые. Всю конструкцию в два ряда скрепил шнуром. Остальными ветками замостил «пол».
Сложнее получилось с заготовкой травы для маскировки засидки. Пришлось немало понагибаться, чтобы где нарвать руками, где нарезать ножом, как серпом, причем подальше от скрадка.
Манщики речных уток я легко расставил в мелком травянистом заливе, а на его берегу и около уреза воды — штук пятнадцать гусиных профилей. Выставить вброд все чучела нырков не удалось даже при помощи шеста. Наиболее крупных — две пары морских чернетей и заводных — две синьги и турпана поставили с лодки, когда подъехал Геннадий.
Он сказал, что, пока делал скрадок, к манщикам подлетали утки. Я тоже заметил, что около четырех часов дня местные утки несколько оживились, перелетая с разлива на разлив, и раза три около меня. Если бы в это время сидеть в скрадке, можно было взять пару-другую. Но мы не пожалели — зачем пугать птицу до вечерней зари.
Ждать ее оставалось не так уж долго и предстояло быстро приготовить поздний обед. Шеф-поваром был, конечно, Геннадий, который еще на прошлогодних осенних охотах проявил себя изобретательным кулинаром и внес изменения в наше охотничье меню, состоявшее раньше в основном из вареных блюд. Он всегда возил с собой сковородку, на которой мог поджарить что угодно, добавляя в качестве компонента или гарнира обязательную приправу — венгерские консервированные перцы «Лечо».
На этот раз «Лечо» подавалось как закуска, а затем последовали жареная тушенка с луком и вареная картошка. Чай заваривали уже не тройной, а попроще. После того как вода закипала, чайник снимали с тагана и закладывали обломок плиточного чая. Получалось по местной присказке: «чай кирпишный — вода иртышная». Причем самым вкусным считался такой чай второго, а не первого сорта. Байховый (в народе — «фамильный») был менее предпочтительным, но если покупали, то обязательно «Индийский» со слонами на этикетке и тоже почему-то второго сорта…
Собираясь на зорьку, мы расчехлили ружья. У меня был полуавтомат МЦ, у Геннадия — Иж-58 12 калибра. Патроны удалось купить самые тогда обычные с гильзами завода «Азот» из слабенького, абсолютно невлагостойного картона, поэтому нуждающиеся в обязательной предварительной калибровке. Снаряженные порохом «Сокол» и дробью четвертого и пятого номеров, они обеспечивали стабильный бой на стандартной дистанции 35 метров.
В начале девятого я уже сидел в скрадке на пустой канистре из-под бензина, застеленной драповым хантыйским гусем. И обзор хороший, и мягко, и удобно для стрельбы -можно сидя или чуть-чуть привстав. Передо мной движимые слабым течением и легким, почти незаметным ветерком, как живые, плавали манщики. В этом году их стая увеличилась. Я быстро выстрогал, но очень долго добивался правильной раскраски крякового селезня и самца-соксуна. Приятно было смотреть на плоды своей работы, а некоторые чучела, сделанные когда-то в Салехарде и побывшие вместе со мной в Тарко-Сале, навевали приятные и в то же время грустные воспоминания о белых охотах, где порой едва успевал перезаряжать ружье, и небо ни минуты не было свободно от пролетающих птиц.
Но здесь сегодня уток не видно нигде. Только над Иртышом кричали сизые чайки-халеи да слышался сильный шум и низкие гудки проходящих судов: буксиров, самоходных и наливных барж, различных платформ и площадок. Чего только тогда не везли на Север: всевозможную технику, горючее, трубы для магистральных газопроводов и нефтепроводов, каменный уголь, песок, гравий, щебень, разные строительные материалы.
Чтобы оглядеться, я встал во весь рост. За спиной на высоком, лесистом, коренном берегу, словно на картинке, виднелась деревня Ярки. Она не умерла, подобно Мануйлово, а наоборот, принимала на жительство людей из других заброшенных деревень. Были заметны строящиеся и свежесрубленные дома. Конечно, время внесло свои изменения в структуру хозяйства — большие поля на окраине, где раньше выращивали зерновые культуры, начали зарастать кустами — березняком, ивняком и ольховником.
Я рассматривал селение в бинокль, когда услышал выстрел Геннадия, затем второй. Вот охотник быстро бежит к кустам за лодкой, подбирает с воды какую-то утку — есть первый трофей. Я тоже насторожился, но еще долго просидел без выстрела, пока не увидел летавшего над заливом селезня-широконоску, который призывно бормотал свое «сок-сок» или «тох-тох». Заметив чучела, стал делать разворот для посадки, но вдруг, как пустельга, завис над пенопластовым соксуном и стал вызывающе кричать теперь уже явно слышимое «тох-тох», «тох-тох».
К сожалению, не досмотрел до конца сцену, прервав ее выстрелом. А надо бы дать приводниться и узнать, что будет дальше. А могло быть следующее. В сумерках среди манщиков неожиданно села целая «свадьба» шилохвостей. Самцы стали с шумом гоняться друг за другом, хлопая крыльями и поднимая брызги. Подождав, пока они окажутся в предзакатной полосе света, спугнул и успел снять пару селезней.
За весь вечер это всего третий и последний подлет, второй был еще засветло. Услышав жвяканье крякового селезня. я даже вздрогнул от азарта и сразу потянулся к ружью. Хорошо затаился в скрадке и смотрел сквозь раздвинутую маскировочную траву Полетав вдали над разливом, крякаш начал было снижаться к манщикам, но метров за семьдесят вдруг резко отвернул, как будто испугался чего-то.
Геннадий стрелял также редко, добыв за зорьку широконоску и пару чирков, которые садились к его манщикам. Редкое появление местных уток, возможно, объяснилось их активностью во второй половине дня. Теперь же хорошая погода располагала к кормежке. Отсутствие проходных стай связано, скорее всего, с окончанием пролета одной волны. В прошлом году по дороге сюда мы подняли на Мануйловской протоке не одну сотню уток, отдыхавших перед полетом на север, нынче — всего десятка два. Значит, очередная волна осела где-то дальше и вот-вот подлетит.
И действительно, уже в полной темноте и, пользуясь безветрием, очень высоко над нашим сором пролетело несколько стай. Мы слышали только свист крыльев и радовались, что здесь все-таки пролетное место. Поэтому вернулись к палатке, полные надежд на завтрашнее утро.
Я, конечно, настаивал просто на чаепитии, чтобы не проспать зорьку. Но Геннадий при всей своей моторности не был одержим стремлением побольше пострелять и настрелять. Подобно философски спокойному Кириллычу, любил посидеть-поговорить у костра, и не только за чаем. А выпить водки у нас было три повода: открытие сезона, взаимное поздравление с полем и тридцатилетие моего первого выезда на весеннюю охоту.
Закуску организовали антиалкогольную и абсолютно чистую экологически: набор солений, теперь уже из моего огорода, муксун-колодка, купленный, как тогда говорили, «по блату». Основное блюдо опять же на сковороде — сало, поджаренное с луком и оставшейся от обеда вареной картошкой. Тем не менее торжественный ужин стал непродолжительным, ведь в четыре утра предстояло быть в скрадках.
Немного поспав, мы были на местах затемно и с нетерпением ждали рассвет, напряженно вслушивались в тишину, чтобы уловить желанный шум утиных крыльев. Над Ярками забрезжила полоса восхода, хотя солнца еще не видно. Постепенно светлела вода. Стали заметны силуэты манщиков. Самое время пролета. Но лишь изредка были слышны, а потом и видны чаще одиночные и парные, реже в небольших, даже не стайках, а группках из трех-пяти птиц, местные речные утки.
Первым снова выстрелил Геннадий и кого-то подобрал с лодки. Поскольку разливы были со всех сторон сора, утки могли прилететь откуда угодно. И хотя я крутил головой, как сова, стараясь обозреть весь горизонт по кругу, но все-таки некоторых уток прозевал, по другим второпях промазал. Удалась только пара красивых выстрелов до полного рассвета — селезни, свиязь и острохвост поочередно падали на берег около скрадка с достаточной высоты.
Из-за леса выкатилось большое солнце, круглое как луна и пока без слепящих лучей. Первым встретил его жаворонок, который взлетал и пел над лугом за протокой. Потом прямо над манщиками пролетела большая стая разноцветных куликов-турухтанов, запрещенных весной к добыче. Они сели на противоположный берег протоки и начали свои бесшумные, но необыкновенно красивые бои. В вышине токовали несколько бекасов.
На сор стали прилетать гнездившиеся по лесным речкам гоголи и лутки, которые были не прочь присесть к чучелам, чаще у Геннадия на более глубоком разливе. Ко мне подлетали раза три, но лутков я не стрелял, а одного гоголя снял во время снижения.
Часам к одиннадцати заметно потеплело, и я с надеждой смотрел на красиво раскрашенные гусиные профили — а вдруг подлетят. Но видел лишь одну тройку каких-то больших гусей, важно летевшую высоко и далеко в стороне. И это тоже было понятно — гуменники и серые уже давно прошли, а время белолобых наступит дней через десять.
Вскоре подъехал Геннадий с четырьмя утками. Подобрали с лодки моего гоголя и поехали на обед. Сварили, казалось бы, обычный охотничий суп из уток с картошкой, но и здесь не обошлось без сковороды, на которой перед закладкой пассировался лук. А слегка обжаренные после варки тушки чирков подавались как второе блюдо с гарниром, естественно, из «Лечо». Так как прошлая ночь получилась почти бессонной, у костра сидели не очень долго — надо было до вечерника немного поспать.
И как в песне: «а вечер опять хороший такой» — тихий, теплый, с красивым розовым закатом. Солнце медленно скрывалось за далекими кустами. Светлое небо позволяло стрелять почти до полного заката. Но утки не летали. И как в унисон моему тоскливому настроению, напротив скрадка, за сором, гнусаво и уныло выкрикивали свой вечный вопрос «чьи вы-чьи вы» черно-пестрые хохлатые кулики-чибисы с характерными широкими, тупыми и кривыми крыльями.
В результате напряженного ожидания я, как, кстати, и Геннадий, высидел пару трофеев. Но последний меня просто развеселил и заставил забыть о неудачной зорьке. В сумерках я неожиданно ощутил характерный «шлепок» об воду незаметно подсевшей утки. И тут же раздался агрессивный свист селезня-свиязи. Он с ходу, распустив крылья, ринулся в атаку на манщики, которые стояли в тени берега и были едва различимы, но хорошо слышались удары крыльями по воде и всплески. Потом налетчик вертикально взлетел и, поднявшись до более светлой предзакатной полосы, попал под выстрел.
Утром, почти в темноте и на большой высоте проходные стаи, хотя и редко, все-таки полетели. С рассветом они шли чуть пониже, совершенно не реагируя на чучела. Мне важнее всего было уточнить направление их движения. И оно подтвердило первоначальное предположение. Залет от прогала в кустах иртышского берега и далее над сором к устью Большой Варовой. На мой мыс, где разлив сужался примерно па одну треть, а затем становился все более узким, утки залетали, как в воронку. Некоторые стаи шли прямо на меня, другие проходили около, над водой, третьи заходили с большого залива, пересекая мыс. Большинство налетов происходило в самых удобных ракурсах для красивой в случае попадания стрельбы: штыковых, высоких угловых и боковых.
В то утро я выстрелил около десяти раз, но только три из них были результативными и доставили истинное удовольствие. Полет речных уток быстро прекратился. Часов в девять стали появляться первые нырки — хохлатые чернети. Место Геннадия, рядом с Иртышом и на глубоком разливе, привлекало их больше. Он несколько раз стрелял и трижды выезжал на лодке за трофеями. Итак, на четвертой зорьке мы окончательно убедились в том, что нашли очень хорошее пролетное место для открытия весеннего сезона, куда приезжали потом в течение многих лет.
Продолжение следует…
