Новомир Патрикеев
Александр Павлович был моим другом по охоте лет двадцать. Несколько лет мы охотились вместе на осенних лугах, когда он приезжал на трехколесном ирбитском мотоцикле. Много раз сидели у ночного костра. Часто общались и в городе. Он входил в правление нашего редакционного клуба охотников, который ежемесячно готовил одно-двухстраничные газетные приложения «Охота и природа». Избирался членом правления охотобщества и охотился до конца своих дней…
Как видно, оба выезда на левобережье Средней Оби нельзя назвать удачными — ни пострелять, ни природой насладиться. Хотя, конечно, сам факт поездки на любую охоту, а в последнем случае — возможность общения со старыми охотниками, наверное, важнее всего.
Угодья поближе к правому коренному берегу Оби нашли в конце 70-х годов во время постоянных осенних охот напротив полузаброшенной деревни Чучели. В 1931 году здесь, на месте хантыйских юрт, была создана производственная артель, нареченная именем окружной газеты «Остяко-Вогульская правда», потом обычный социальный комплекс: школа, клуб, медпункт. В наше время там оставался дом рыбоприемного пункта с сараем, а на рейде всегда стояли один или два плашкоута несамоходных судна для перевозки улова в охлажденном льдом виде.
Базировались мы на высоком мысу почти безбрежного пойменного острова, на месте старого рыбацкого становища, о чем свидетельствовали заросли ромашки и других цветов, сопутствующих человеческому жилью, и удобное расположение. Рядом широкий обской рукав, богатый ценной рыбой, а от мыса многокилометровый ручей ведет к карасиным озерам. Три из них, большие, почти соприкасающиеся друг с другом и окруженные луговыми пространствами, показались подходящими для весенней охоты.
Впервые поехали в середине мая 1979 года. Мы с Алексеем Щеголевым на «Казанке». Николай с Андреем, заканчивавшим девятый класс, на «Оби». Дорога знакомая — из Малой Неулевой в Большую. По ней тогда еще встречались признаки человеческой деятельности: остожья, стоянки и избушки сенокосчиков, места летнего выпаса скота, а в одном месте пересекала телефонная линия на деревянных опорах. Заехав в Рыбную, никакого скопления уток, а тем более гусей на сору не видели — за прошедшие годы их порядочно распугали.
В извилистых и сравнительно узких протоках ветер не очень чувствовался. На широченной Оби даже средней силы запад, дувший навстречу течению, поднимал крутую рябь, лодки на скорости трясло. Вскоре миновали интересный остров, высокий, горбатый, поросший вековыми кедрами и пихтами, а по краям — развесистыми березами. На нем еще сохранялись большой дом и второй поменьше, на берегу нагромождение металлолома. Возможно, остатки подсобного хозяйства или рыбоприемного пункта. Когда проехали, заметили, что мыс его заострен и, как корабельный нос, рассекает встречные волны реки.
Одновременно вниз по Оби и тоже навстречу, только воздушным течениям, в синеватом небе с редкими серо-белыми барашками облаков невысоко летела семерка лебедей. Точно столько, сколько на знаменитой картине Аркадия Александровича Рылова «Свежий ветер», которую я видел еще школьником в Третьяковской галерее. Там все так же, только остров скалистый и заснеженный, вместо речных плескунцов пологие морские волны да вдали белопарусный корабль.
Течение сильное, до Чучелей ехали долго, с остановкой для дозаправки моторов. У своего острова сразу свернули в ручей. Он разлился не очень широко, на два-три корпуса мотолодки, что затрудняло управление в извилистом русле, но глубины хватало благодаря крутым берегам, по сторонам которых, обращенным к северу, еще лежали большие сугробы снега. Километров 10-15 ехали среди лугов. Около озер кусты, старые и густые, росли только вдоль ручья, а дальше почти до следующего, второго рукава Оби, обширные луговые пространства. Среди них три озера, как единственные большие водоемы, могли быть особенно привлекательными для пролетных уток.
Мы выбрали среднее, известное нам как самое широкое, с несколькими заливами и мысами между ними для возможных засидок. Стан определили под защитой ближайших кустов. Пока ребята разгружались и разбирали сети на карасей, я обошел половину водоема от тупика до тупика, вспугнув две стайки и несколько парных и одиночных местных уток. Озеро, вытянутое примерно с севера на юг, имело сухие берега, покрытые сплетенной снегом и ветром, годами не покошенной травой, высотой по колено. Там, где травинки хорошо вызрели, просохли и были покрепче, их грязно-серые колоски стихающий ветер плавно раскачивал над головой. Для маскировки такие очень подходят. Немаловажно, что и дно твердое и пологое — можно расставлять манщики и собирать трофей вброд. Но если охотиться без лодки, не мешает вырубить длинную палку — багор с развилкой на конце.
Место для Андрея подсмотрел самое «забойное», в южном конце озера, на узком вытянутом мысу, отделявшем с северо-востока полукруглый залив. Утки в нем плавали, когда я подходил, а потом снова прилетели. Себе по середине восточной стороны озера, между двумя заливами нашел небольшой мысок с куртиной высокой травы. Тем временем братья выехали на резиновой лодке рыбачить, Андрей занимался обустройством стана, я помог ему поставить палатку и сделать кострище. Куча дров была уже натаскана, ибо топливом Николай всегда занимался в первую очередь.
Оставалось попить чаю и собираться на охоту. Приехавшие Щеголевы сказали, что будут сидеть на западной стороне и кусты для скрадков нарубят неподалеку. Поэтому мы заготовили ветки на станс, уложили вместе с патронами и манщиками в резиновую лодку, и Андрей повез все к скрадкам. Скорость груженого резинового «утюга» позволила мне прийти к своей засидке раньше и принять имущество. Я показал Андрею мыс, где ставить скрадок, и занялся своим, в полной мере использовав природный фактор — островок высокой травы. Братья устроились напротив меня ближе к стану.
Вечером ветер окончательно стих, солнце склонилось к закату. К озеру стали подлетать утки. Раздались первые выстрелы. Стрелял и Андрей. Потом он садится в лодку. Ну, думаю, наверное, за трофеем. Нет, едет ко мне. Подъезжает весь мокрый. Оказывается, собрался оттащить манщик подальше от берега, сделал два-три шага спиной вперед и сел в воду, то ли поскользнувшись, то ли запнувшись за что-то. Я дал ему хлебнуть коньяка из фляжки и посоветовал первым делом переодеться на стане во все сухое, развести костер. развесить около пего сапоги и верхнюю одежду, затем включить газовую горелку под тентом лодки, хорошо там прогреться и высушить все остальное.
Купанием Андрей сорвал вечерник себе и подпортил всем нам. Завидев медленно плывущую «резинку», утки несколько раз испуганно взмывали над озером. До темноты мы с Николаем взяли по три штуки. У Алексея место оказалось хуже. Он добыл один трофей, пораньше закончил охоту и сходил за лодкой. После зорьки братья проверили сети, поймав очень крупных карасей-лаптей. Поскольку у костра предстояло сидеть долго, чтобы досушить одежду Андрея, да мы и не обедали днем, — заварили уху в ведре, куда еле влезли четыре икряных рыбины в разрезанном виде.
Утром Андрей раньше всех убежал к своему скрадку. Мы еще допивали чай, когда он начал стрелять и взял реванш -добыл шесть уток, мы с Николаем — опять по три, Алексей -две. Братья снова проверили сети, однако улов оказался значительно меньше. Доели старую уху и проспали до вечера. После отдыха стало попятно, почему перестали ходить караси — небо затянуло низкими серыми тучами. Показалось, что такое к дождю, утки будут летать много и низко. С энтузиазмом стали варить новую уху, настолько вкусны крупные свежие караси.
Заканчивая почти торжественный обед, стали ощущать легкий холодок, с неба вместо долгожданного дождя пошел редкий мелкий снег, потом все крупнее, гуще, налетел плотный снежный заряд. Мы бросились собирать все, что может промокнуть, — частью уносили в палатку, частью — в лодку. Когда на стане мы оставались вдвоем с Алексеем, услышали тревожные голоса белолобых гусей. Потеряв ориентировку, они кружились над озером. Только зарядили ружья, а гуси над станом. Мы успели выстрелить, и один гусак упал. Заряд вскоре ушел. Мы обмыли престижную добычу. Но поскольку снег продолжал валить и не таял, приняли решение на охоту не ходить.
На рассвете увидели удручающую картину: все бело, на озере ледяные закраины, а самое неприятное, что быстротекущий ручей во многих извилинах забило смесью снега и льда. Мы в западне — ни сети с манщиками снять на резиновой лодке, а главное — не проехать на Обь. Ветер стих, снег перестал, а сухой холод остался. Только через два дня потеплело, и мы сняли сети, манщики и «лагерь Нобеля», именем которого мы назвали свою экспедицию.
В заключение провели традиционный ритуал дележа добычи, состоявшей из трех кучек по семь уток и гуся как отдельной номинации. Андрей показывая на одну из них, спрашивал — кому. Николай, стоявший спиной, отвечал. Мне достался гусь. С ним, утками и крупными карасями мы гордо предстали перед женской частью нашей семьи, особенно беспокоившейся за долгое отсутствие Андрея, за что ему и влетело — в школе и дома.
Следующей весной Николай Щеголев ездил на озера со своим знакомым — не так поохотиться, как наловить побольше карасей. Но вышло наоборот — они угадали на массовый пролет хохлатых чернетей и красноголовых нырков, которые иногда стаями садились к манщикам. Сидя на моем и Андреевских местах, охотники добыли на двоих сорок уток. То ли из-за их пальбы, либо по другой какой причине, карась в многочисленные сети попадался мало. Ход его они безрезультатно прождали несколько дней.
После таких охотничьих итогов ехать туда в 1981 году решили сразу. Что касается рыбалки, Николай частично отнес неудачу, относительную конечно, на счет снастей и всю зиму мастерил в гараже новые ловушки-фитили, своего рода складные верши или морды. Гнул из толстой проволоки разновеликие кольца и навязывал на них конический мешок из мелкоячеистой сетки с горловиной, запускавшей, но не выпускавшей рыбу обратно.
Для поездки образовалась целая экспедиция. Кроме братьев Шеголевых и нас с Андреем, который, будучи студентом-первокурсником, специально прилетел на охоту, пользуясь немыслимой теперь дешевизной авиабилетов, взяли двух спутников, не охотников. Один из них, слесарь-наладчик типографии Александр Малофеевич Хоменко, помогал Николаю не то раздобыть, не то подточить какую-то железяку, узнал о сборах и попросился с нами. Он был давним смежником не только нашего гаража, но и всей редакции, потому что от его мастерства порой зависел своевременный выпуск газеты на допотопном тогда полиграфическом оборудовании. Высокий, подвижный, худощавый, чернявый, с кудрявой шевелюрой, добрый и приветливый по характеру, Малофеич (так его звали в обиходе и будем дальше называть мы) слыл завзятым рыбаком, грибником-ягодником, сборщиком кедровых орехов и других даров леса. И он ехал просто побыть на природе.
Другого участника, фотокорреспондента редакции Владимира Загваздина, я попросту отправил в приказном порядке поснимать весенние этюды для газеты, зная, что будут не только художественные фото, но поэтичные текстовки к ним и отдельные, а чаще — иллюстрированные миниатюры о тех или иных явлениях природы и временах года. И они появились. Забегая вперед, приведу только две цитаты. Сначала ассоциативно из фенологической заметки «Утро года»:
«Для меня весна — пора маленьких неожиданных открытий и встреч… В природе нет застоя, она вечно обновляется. Весна — начало тому обновлению. Как часто мы, огрубевшие в сутолоке дней, по весне начинаем беспричинно улыбаться неведомо чему иловым себя на желании пойти пускать с ребятишками кораблики или босиком шлепать по вспененным лужам. В такую пору хочется начать новую, неведомую жизнь, простить причиненную обиду. Огромные душевные силы открывает в нас весна. Быть может, потому мы и ждем каждый год прихода желанного утра года».
Или вот, с философским подтекстом, из зарисовки «Водополье»: «Все взаправдашнее на малых реках. Заводи и омуты, перекаты и тихие — «ленивые» плесы. Только вот сколько ни живи тут, а ледохода не увидишь»…
В самом начале 70-х годов он работал фотографом в местной студии телевидения, которая, не имея связи с другими телеканалами, вещала только на город и внестудийные передачи иллюстрировала собственными кинорепортажами, а чаще — фоторядом. Снимков приходилось делать много. Володя часто ездил по округу, и наша редакция часто просила у него производственные фотографии. В газете впервые увидел и его мастерские фотоэтюды с текстовками и отдельные, в полном смысле художественные зарисовки о природе, которые, к сожалению, изредка звучали в местных радиопередачах, Мне так все это понравилось, что я попросту переманил Загваздина к себе.
Подобное сочетание фотографии и литературы в те годы наиболее ярко выражалось в работе фотокора «Комсомолки» Василия Пескова, с которым мне довелось познакомиться через несколько лет в Москве. Нашел у них много общего не только в творчестве. Как и Василий Михайлович, Володя считал себя не охотником, а скорее противником охоты, также проявлял предельную скромность в быту и одежде. Замечалось даже некоторое сходство во внешности: сильная, плотная, русская фигура, кустистые брови и небольшие бакенбарды-бачки под висками. Но если во взгляде Пескова не угасала искринка, а на лице полускрытая доброжелательная улыбка, в лице Загваздина, в глазах с грустинкой, припухлых губах чувствовалось что-то детское, нежное, беззащитное, какая-то невысказанная тоска.
Таким образом, к традиционной стрелковой команде добавились любитель тихой охоты Малофеич и фотоохотник Владимир Загваздин. Наша флотилия состояла из трех лодок — впереди Николай с Малофеичем на «Оби», затем мы с Андреем и Алексей с Володей на новых «Прогрессах-4». На реке полный штиль, солнце светило с совершенно безоблачного неба, и наши суда скользили по воде, как по зеркалу. Остановились на том же месте, а стан, точнее кострище и стол, оборудовали не в кустах, а у огромного, занесенного половодьем бревна, на склоне крутого берега рядом с лодками. Все они были с тентами, поэтому палатка не понадобилась. Выгрузили все, что нужно для охоты, рыбалки и стола, надули матрацы, расстелили спальные мешки и жилье готово.
Николай и Малофеич, долгие годы живший на Конде, в краю карасиных озер, наверняка по дороге обдумали всю стратегию рыбной ловли. Они первым делом вытащили кучу фитилей и стали готовить к постановке. По совету Малофеича извлекли из багажника, на всякий случай, старую-престарую карасиную сеть, но в надежде на фитили разбирать пока не стали. Алексей с Андреем занялись дровами, мне поручили костер и сервировку привального чаепития. Володя фотографировал всю нашу суету, не забывая об окрестных видах.
Торжественного застолья не проводили — близилась вечерняя зорька. На берег озера вынесли манщики и патроны, нарубили кустов для скрадков и спустили на воду разъездные лодки, мою раскладную дюралевую и рыбацкую, двухместную резиновую. С нее Николай и Малофеич начали выставлять фитили, придавая им нужное положение при помощи кольев. Алексей со всеми Щеголевскими манщиками ушел на соседнее озеро готовить засидки себе и Николаю. Володя отправился в ближайший березняк с двумя трехлитровыми котелками на заготовку сока.
Я пошел к своему мысу налегке, только с ружьем и длинной палкой, остальное отвез Андрей. В этот раз на более ходкой дюральке он меня обогнал, оставил мой груз и уехал к себе. Кстати, из его залива опять поднялись утки. В моем скрадке, служившем две весны подряд, остов полностью не разнесло ветром и не смыло наводнением. Я дополнил его ветками, нарезал для маскировки длинной, редкой, сухой травы и обтянул маскировочной сетью. Расставил с помощью палки-багра манщики, сел на канистру и зарядил ружье.
Вскоре рыбаки насторожили свои ловушки. Малофеич высадил Николая у тропы к его озеру и ушел на стан. Через несколько минут я почувствовал дым костра, где до сумерек просидели за разговорами Володя и Малофеич. Несмотря на хорошую погоду, утки летали хуже, чем на первой охоте. К Андрею подлетали чаще, я видел несколько красивых выстрелов. Выезжал он за трофеями и па лодке. Щеголевы тоже постреливали. В общей сложности за зорьку взяли штук пятнадцать — очень даже неплохо. Поскольку я давно уже оценивал свои результаты по числу королевских выстрелов, то их из пяти результативных такой только один.
После зорьки рыбаки посмотрели фитили. Все они оказались пустыми, поэтому пользуясь тем, что ночь была светлой, не поленились поставить сеть. Уже где-то в полночь отметили открытие обской охоты, а стрелки имели право на поздравление с полем.
До рассвета встали только охотники. Часа в три мы с Андреем сидели в скрадках. Массового лета не было, но утки время от времени появлялись. Видел и слышал, как падали трофеи у Андрея. Для меня утренник стал самым добычливым — взял шесть штук. Представлялась возможность сбить на штык пару шилохвостей. Но только один упал, как и положено при королевском выстреле, перед скрадком. Второй утянул метров за 150 и опустился в траву. Я уже посчитал его потерянным. Но место заметил Малофеич, когда собирал с Володей урожай березового сока. Я видел, как он вышел из рощи и быстро нашел битую утку.
Часов в десять он появился у резиновой лодки, значит, предстоит проверка снастей и пора кончать охоту. И вдруг, впервые за десять лет охоты под Ханты-Мансийском услышал голос самой северной утки-морянки. Низко над водой летела пара. Длиннохвостый самец с криком «ав-ав-аовляк, ав-ав-аовляк» в соответствии с птичьим этикетом летел сзади. Я обстрелял его с маленьким упреждением, чтобы не задеть самку, и перебил только крыло. Он слету нырнул, показался вне выстрела и исчез. Но на пути у него оказалась сеть, откуда его потом выпутали рыбаки вместе с богатым уловом крупных карасей. В фитили опять не попалось ни одной рыбки.
Подготовкой ухи полностью занимался Малофеич со своим богатым кондинским опытом. Очищенную чешую аккуратно собрал для последующего использования на холодец. С кишок тщательно ободрал внутренний жир, который по-кондински назывался «сабза» и обеспечивал специфический вкус и беловатый цвет бульона. Икру и воздушные пузыри уложил обратно в тушки. Варил по две закладки из трех рыб, так как больше в ведро не входило. И никакой картошки, только лук, соль, перец горошком и лавровый лист. И вот перед каждым на обрезках полиэтиленовой пленки лежит по дымящемуся икряному карасю, стоят кружки с такой крепчайшей ухой, что слово «наваристая» здесь просто слабовато. А водка холодненькая, только из сугроба, и таким же образом охлажденный березовый сок. Признаюсь, такая картина до сих пор у меня в глазах.
После шикарного обеда охотники спали в лодках, Володя фотографировал пробуждающиеся лес и воды, Малофеич установил банки под сок и занимался заготовкой березовой чаги. К вечеру небо стало хмуриться, подул легкий северо-восток, поднявший на озере небольшую серую рябь. Перед моим скрадком образовалась узкая полоска затишья, и вода даже поблескивала. Но манщики развернуло на ветер и отнесло от берега, насколько позволяли шнуры. Уток было еще меньше. Мы с Андреем взяли по четыре штуки. Двух, шилохвость и хохлатую чернеть, я не смог достать даже с помощью палки, и их унесло на противоположный берег.
К ночи ветер усилился, сильно похолодало. Но мы уютно посидели у костра под защитой высокого берега и густых кустов. Водку закусывали холодцом, приготовленным Малофеевичем на базе рыбного бульона и естественного загустителя из рыбьей чешуи. Под утро ветер стих, но от заморозка края озерных берегов слегка подстыли. На зорьке долго не задержались, уток практически не было, взяли по одной-две штуки и стали снимать чучела и рыбацкие снасти. Потом прощальный костер, загрузка мотолодок и по зеркальной воде домой.
В последний раз на Средней Оби мне довелось побывать в конце 80-х годов с теми же владельцами удлиненной «тэбээски». До устья Иртыша по течению шли довольно быстро, но свернув в Обь, заметно потеряли скорость. Ниже Чучелей заехали в длинную протоку, где они знали карасиные озера. Катер поставили в нужном им месте независимо от мест для охоты. Я вышел осмотреться и увидел перед собой слияние почти под прямым углом двух проток, одна из которых уходила за кусты справа от меня. Из-за них па предельном расстоянии вылетел кряковой селезень и после выстрела четверкой упал в воду, но голову не отпускал. Из второго ствола добить не смог, однако он оставался на месте и опустил голову только после обстрела гусиной дробью.
За кустами была узкая простреливаемая горловина большого сора, где я решил сесть. Сходил на катер за резиновой лодкой и манщиками, подобрал селезня и построил скрадок. Поскольку ездили на выходные, у меня были только четыре зорьки, и я их полностью использовал, выполнив норму за себя и спутников, имевших охотничьи билеты.
Продолжение следует…
