Николай Коняев
— А помнишь, Володя, игру с «Политехом»?
— Много их было, разве все запомнишь? О какой из них ты всё напоминаешь?
— Ты мне брось тут: «Мно-ого!» Такой не бывало. Если не помнишь последнего матча, какой ты, к чёрту, бывший футболист! И о чём тогда мне тут с тобою разговаривать!
— Не горячись, Мартын. Напомни, о каком матче речь. Может, я и на поле-то не выходил. Тебе ль не знать, что я в последнем первенстве в запасе больше просидел?
— Выходил, Володя, выходил! Неужели вправду позабыл? Ты, может, и команду нашу позабыл? — не на шутку распаляется мой институтский однокашник.
— Ну при чём тут команда? Она в памяти моей осталась навсегда. Разве я могу ребят, тебя, Мартын, забыть? — Я тоже начинаю горячиться, хотя и понимаю, что должен уступить, должен повиниться перед капитаном институтской сборной по футболу. Чувство вины усугублено, вероятно, тем, что, проездом оказавшись в городе своей студенческой юности, я застал Мартына в его не лучшей форме, а может, и в какой-то переломный для него период, о чём догадываюсь смутно по застывшей в его потухших глазах покорности судьбе… Догадываюсь, но не могу себе позволить, как мог ещё пятнадцать лет назад, спросить его впрямую по праву преданного друга: «В чём дело, старина? Отчего хандра?» Что-то, полагаю, не сложилось, не заладилось. Да и у кого из совестливых, порядочных людей жизнь в наше подленькое время сложилась или не разладилась!..
— … Разве я смогу забыть команду? Всё я, Мартын, помню. Всех и всё! — уверяю своего распалившегося друга, мягко похлопав его по плечу.
— Ну вот… А то: «Не помню!» — примирительно бурчит Семён Мартынов, придвигая по столу банку пива.
Мы сидим за столиком в летнем кафе. Снаружи по натянутому тенту шелестит мелкий дождик. Внутри, от стойки бара, звучит лёгкая мелодия. Уютно и покойно после сутолоки дня…
Ах, Мартын, Мартын! Мой старый, добрый друг! Как же нам не помнить «команду молодости нашей»? Ту пору — «пору золотую» — как не помнить? Помню мегафонный голос комментатора: «Гол забил Семён Мартынов!», гул восторга преданных, признательных тебе болельщиков на трибунах стадиона…
Семён Мартынов — центр нападения, восходящая звезда любительского футбола, кумир студгородка. Да и не только городка — Мартына знал весь город. Помню — зря, Мартын, психуешь! — тебя знали и болельщики, и тренеры команды первой лиги «Водник» зачастили на просмотр твоей игры…
Он восхищал не только знаменитыми рывками, таранными проходами по центру, техникой игры (мячом владел он виртуозно! Мяч, казалось, прилипал к носочку его бутсы!), но, несмотря на средний рост, отнюдь не богатырское сложение, превосходил всех нас и в верховой борьбе, и в точности и силе паса, и в видении поля в самые, казалось бы, «слепые» от перенапряжения кульминационные моменты… Но главное, что отличало Мартынова Семёна — это неуёмная жажда победы. Даже тогда, когда любого из нас устроила бы и боевая ничья…
Помню, Мартын, помню, как доставалось твоей правой! Шесть травм и операция — за четыре полных года в сборной. И всё же, главное, наверно, заключалось в том, что в каждом матче ты игру брал на себя. Не уклонялся от борьбы, не избавлялся от мяча безадресной поспешной передачей, не катался по полю при лёгком столкновении, выпрашивая штраф или же выгадывая несколько мгновений передышки, чем — чего уж там! — грешили многие из нас в особо трудные минуты. Ты вёл игру. Ты вёл команду!
— Всё, Мартын, я помню. Всё. Всё до мелочей. И ребят всех помню. График игр. Забитые голы…
— А не забитые, Володя?
— Ну, это, Мартын, слишком. Я не блистал, как ты.
— А игру с «Политехом»?
Нет, не избежать воспоминаний о злополучной той игре!
— Дался тебе этот «Политех»!
— А я, Володя, помню… Первые годы после Афгана мучился бессонницей. Лежу, припоминаю, прокручиваю в памяти все свои бои и матчи… И не забитый гол с твоей подачи помню! — мрачно усмехается мой друг. — «Политех» да ещё, пожалуй, «Автодор» нам всегда давались нелегко. Как и в той игре. Ну, вспомни же её!.. Заканчивается матч. Счёт по игре — ноль-ноль. И вдруг за три минуты до финального свистка в ворота Генука вкатывается мяч… Помнишь Генука? Вратаря-то нашего?
— Председателя студкома Гену Хомякова?
— Не Хомякова — Хомченко. Председателя, вот именно. Он и сегодня в нашем городе какой-то не последний председатель. Вижу его часто, но не подхожу, не разговариваю с ним. Для меня его не существует.
— Неужели с тех пор?
— С тех пор. Не перебивай… Мяч, который должен брать ребёнок, пересёк черту наших ворот. «Политех» ликует. Три минуты до финального свистка! Что делаете вы? Вы цепенеете, Володя. Вы — сломлены. Вы — сникли. А это уже поражение!
— Но и проигрыш не сбрасывает нас с верхней строчки турнирной таблицы, — вспоминаю ситуацию. — Судьба-то первенства была предрешена задолго до последнего матча!
Мартын смотрит не мигая, не меняя выражения чуть насмешливых в упрёке утомлённых глаз.
— Значит, всё же, не забыл?!
Да, я не забыл. Но и через пятнадцать лет мне стыдно вспоминать всё связанное с тем злополучным матчем! Я всё, конечно, помню.
… Соперник тянет время, затевая в центре поля мелкую перепасовку. Судья уже посматривает на секундометр. Две минуты до финального свистка! И вот Семён Мартынов перехватывает мяч и пушечным ударом посылает его в сторону ворот соперника в надежде на рывок правофлангового. Правый крайний принимает передачу, обрабатывает мяч и… топчется на месте в ожидании партнёра. Мартын пулей устремляется по центру. В пяти метрах от штрафной его сбивают с ног… Должен быть штрафной, но судья не видит, игра не остановлена. Мартын медленно встаёт. Охнув, снова приседает на газон. Вижу по глазам, суженным от боли: удар пришёлся по лодыжке. Неужели травма? Правый, между тем, запутавшись в обводке, навешивает мяч на левый фланг. Мяч у меня. Одна минута!.. Мартын встаёт. В кольце защитников и опекунов, хромая, пятится назад, открывая «коридор». Нужен хороший прострел под удар его правой! Но замысел разгадан. Форвард «Политеха» «ведёт» меня по кромке. Не уйти, не развернуться, не подать, как следует! Нет сил на мощную прицельную передачу! В конце концов я чудом проталкиваю мяч. Мяч в подскоке катится к Мартыну…
— … Я врезал по мячу сломанной ногой. По диагонали, правой, с разворота, сходу! Мяч лёг на ногу, как в гнёздышко. Я в тот удар вложил всего себя. Фейерверк огней из глаз от боли! На какое-то мгновение я потерял сознание. Увы, мяч ахнул в перекладину… И всё — свисток судьи. Если б мне, Володя, не сломали ногу, а у тебя хватило б сил на хорошую передачу, я б тот мячик вколотил в ворота. Я бы спас игру. Спас команду от позора!.. Тот матч стал моим последним матчем. — Опершись ладонями на край мраморного столика, Мартын в наклоне долго, выжидательно смотрит на меня.
Не выдержав его проницательного взора, отвожу глаза на стойку бара, где мирную беседу ведут официант с барменом.
— Ту игру сдал «Политеху» наш Генук. Я узнал об этом на другой же день. От одного из игроков того же «Политеха». Валялся в общежитии на койке с гипсом на ноге. И он ко мне явился. Думаешь, с повинной? Совесть, думаешь, заела? Ничего подобного. Гонец пришёл осведомиться, по уговору ли Генук распорядился взяткой… Да, нас и поражение не лишало «золота», ты прав, а им нужна была победа. Только два очка выводили их на второе место. Сторговались с Генуком за одиннадцать стипендий. По стипендии на брата. Вот такой расчёт, такая арифметика!
— В чём-чём, а в математике Генук наш был силён!..
— Он и сейчас силён в расчётах. Так вот, я выпроводил с боем гонца из «Политеха» и на костылях отправился на поиски нашего голкипера. Застал его в студкоме. Шло очередное заседание — распекали нерадивых. Он аж привстал со стула. Он побелел и улыбнулся… Впервые я увидел, как человек бледнеет и потеет на глазах. Я вышел, не сказав ни слова…
— Думаешь, он помнит?
— Всё он, Володя, помнит. Ведь сговор был, по сути дела, первой в его жизни сделкой. Это он теперь может позабыть какие-то свои предпринимательские сделки, а ту — первую подлянку на стипёшках — помнит как дебют! Через месяц сняли гипс, и я бросил институт. Я катастрофически запустил учёбу. «Хвосты» за мной тянулись со второго курса. Даже и зимой, в отличие от вас, я пропадал в спортзале. Всерьёз готовился, Володя, к переходу в «Водник». Получил и приглашение, и сразу — в основной состав. О чём ещё мечтать? Но осенью призвали, и даже главный тренер не смог добиться для меня отсрочки. И тогда, — напыщенно-торжественно заключил Мартын, — в одну из тёмных холодных ноябрьских ночей под проникновенное «Прощание славянки» бывший центр нападения с группой свежестриженных юнцов скорым поездом Владивосток — Москва отбыл с пятого пути к месту исполнения воинского долга!.. А через год — Афган.
— Ты отбыл, и с твоим отъездом рассыпалась команда.
Мартын смотрит на меня проницательным прищуром много повидавшего в жизни человека.
— Ты ничего не понял, друг. Не оттого, что отбыл я, рассыпалась команда. Она рассыпалась тогда, когда игру продали «Политеху». Когда вы, Володя, отметили победу в первенстве на «премиальные» соперника…
И нечего-то мне возразить на это. Бессмысленно и глупо запираться!
Рассчитавшись, покидаем уютное кафе. Дождь перестал. Перед тем, как разойтись, присаживаемся рядышком на краешек скамьи. Мартын устало отставляет ногу. И только теперь из-под приподнявшейся штанины над его коричневым ботинком я вижу чёрный ствол протеза…
Перехватив мой взгляд, Мартын невесело смеётся:
— Ничего, Володя. Зато я навсегда избавился от травм. «Духи» помогли. Моя правая нога обрела вечный покой!..
Прости, капитан!
1999
